Когда опускается ночь - Уилки Коллинз
Патер Поль перебил его только раз, один-единственный раз. Габриэль едва успел повторить первые две-три фразы дедовского признания, когда священник вдруг торопливо, совсем другим тоном спросил его, как его зовут и где он живет.
Получив ответ на свой вопрос, патер Поль внезапно пришел в смятение — это было видно по лицу, — но в следующий миг снова овладел собой, склонил голову, дав Габриэлю знак продолжать, стиснул дрожащие руки и поднял их перед собой в безмолвной молитве, устремив взгляд на распятие. И он смотрел на него, пока ужасный рассказ не подошел к концу. Но когда Габриэль описал и свой поход к Купеческому столу, и поведение отца в дальнейшем и спросил у священника, может ли он теперь, невзирая ни на что, сохранить сомнения в том, что это преступление было совершено, ведь речь идет о его отце, — тогда патер Поль снова повернулся к нему и заговорил:
— Успокойтесь и посмотрите на меня. — Голос его звучал по-прежнему тепло и печально. — Я могу раз и навсегда положить конец вашим сомнениям. Габриэль, ваш отец виновен в преступном намерении и преступном деянии, но жертва его преступления осталась в живых. Я могу это доказать.
Сердце Габриэля бешено заколотилось, смертельный холод охватил его, когда он увидел, как патер Поль расстегивает сутану на шее.
В этот миг пение наверху стихло, и наступившую внезапно торжественную тишину не нарушил, а лишь подчеркнул один слабый голос, продолжавший молиться. Медленно, дрожащими руками священник расстегнул воротник, замер, тяжко вздохнул — и показал отчетливо заметный шрам с одной стороны горла. При этом он что-то сказал, но звон колокола над головой заглушил его слова. Колокол возвестил о вознесении Даров. Габриэль ощутил, как его обняли за плечи и поставили на колени, не дав рухнуть на пол. Миг — и он понял, что колокол умолк, настала мертвая тишина, а патер Поль стоит на коленях у распятия рядом с ним, склонив голову, — а потом все исчезло, и Габриэль больше ничего не видел и не слышал.
Когда он пришел в себя, он был по-прежнему в каюте, тот, на чью жизнь покушался его отец, склонился над ним и брызгал водой ему в лицо, а чистые голоса детей и женщин присоединились к голосам мужчин, певших «Agnus Dei»[42].
— Габриэль, не бойтесь смотреть на меня, — сказал священник. — Я не жажду мести и не считаю, будто дети в ответе за грехи отцов. Посмотрите на меня и послушайте. Мне нужно поведать вам много удивительного, а до наступления утра нам предстоит исполнить священный долг, и вы станете моим проводником.
Габриэль попытался привстать на колени и поцеловать патеру Полю руку, но тот остановил его и указал на распятие:
— Преклоняйте колени перед Ним, а не передо мной, не перед собратом-смертным, не перед другом, ведь я буду вашим другом, Габриэль, — и верьте, что на все милость Божья. А теперь послушайте меня, — продолжил он с братской любовью, которая поразила Габриэля в самое сердце. — Служба подходит к концу. То, что я хочу рассказать вам, необходимо рассказать быстро, а дело, в котором вы будете моим проводником, необходимо завершить до рассвета. Сядьте рядом со мной и слушайте!
Габриэль послушался, и вот о чем поведал ему патер Поль:
— Признание, которое сделал ваш дед, было, несомненно, правдой до последней мелочи. В тот вечер, о котором он вам рассказал, я пришел к вам домой, как он и говорил, и попросил позволения переночевать у вас. Тогда я усердно учился, поскольку готовился к призванию, которому теперь следую, а завершив учение, решил вознаградить себя пешим походом по Бретани, чтобы за этим мирным занятием с пользой провести свободное время, оставшееся до рукоположения. Я обратился к вашему отцу, поскольку заблудился, несколько часов провел на ногах и был рад любой возможности поспать до утра. Нет необходимости мучить вас сейчас рассказом о событиях, последовавших за тем, как я очутился под кровом вашего отца. Я ничего не помню с той минуты, когда улегся у очага и заснул, до того времени, когда пришел в себя в месте, которое вы называете Купеческим столом. Первое, что я почувствовал, — как меня выносят на холодный воздух; а открыв глаза, увидел огромные друидические стелы, высившиеся рядом, и ощутил, как два человека обшаривают мои карманы. Они не нашли там ничего ценного и хотели было бросить меня, но я собрался с силами и взмолился, чтобы они пощадили меня, невзирая на алчность. Тогда я не нуждался в деньгах и смог предложить им щедрую награду (и впоследствии сдержал слово), если они доставят меня туда, где я смогу получить кров и врачебную помощь. Должно быть, по лексикону и выговору, а вероятно, и по тонкой рубашке, которую они успели хорошо рассмотреть, они предположили, что я принадлежу к высшим слоям общества, хотя остальная одежда на мне была самая простая, а потому смогу исполнить свое любезное обещание. Я слышал, как один сказал другому: «А вдруг получится, мало ли?» — а потом они подняли меня, отнесли в лодку на берегу и отплыли в море. Назавтра они высадились на берег в Памбёфе, где я наконец получил необходимую помощь. Из тех сведений, которые эти люди были вынуждены мне сообщить (ведь иначе я не мог передать им обещанную награду), я узнал, что они контрабандисты, а пещера, куда меня положили, служила им складом для своих товаров и местом, где они оставляли записки для сообщников. Это объясняет, как они меня нашли. Относительно моей раны хирург, который лечил меня, сказал, что клинок прошел мимо жизненно важных сосудов всего на четверть дюйма, а жизнь мне спасло в первую очередь воздействие ночной прохлады, от которой кровь быстро свернулась. Короче говоря, после долгого лечения я поправился, вернулся в Париж и был рукоположен. Церковное начальство распорядилось, чтобы я начал исполнять обязанности священника в большом городе, но сам я мечтал исцелять души в вашей провинции, Габриэль. И знаете почему?
В сердце Габриэля уже содержался
