Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 8. Личные воспоминания о Жанне дАрк. Том Сойер – сыщик
Но и это можно уладить. Кошон может надавать ей любых обещаний — пусть только она, в свою очередь, обязуется снять мужскую одежду. Он нарушит свои обещания и поставит ее в такое положение, чтобы она не смогла сдержать своего. А за это новое прегрешение ее можно отправить на костер, — костер уже будет наготове.
Итак, все ходы были обдуманы; оставалось сделать их в должном порядке — и игра будет выиграна. Уже можно было с точностью назначить день, когда самое невинное и благородное существо во Франции погибнет мучительной смертью.
Время для этого выдалось на редкость благоприятное. Дух Жанны еще не был сломлен, он по-прежнему парил высоко; но ее телесные силы за последние десять дней почти иссякли, — а ведь и сильный дух нуждается в поддержке здорового тела.
Сейчас весь мир знает, что план Кошона был именно таков, как я его изложил; но тогда мир этого не знал. Есть достоверные сведения, что Варвик и вообще английские власти, кроме высшей — кардинала Винчестерского, не были посвящены в этот план; а из французов о нем знали только Луазелер и Бопэр. Иногда я сомневаюсь даже, знали ли и они, — хотя кому же было знать, как не этим двоим?
Обычно в последнюю ночь перед казнью осужденного оставляют в покое; но, если верить слухам, несчастной Жанне было отказано даже в этой милости. К ней впустили Луазелера, и он провел с нею несколько часов, представляясь ее другом, духовником, тайным сторонником французов и ненавистником англичан и убеждая ее «сделать единственно правильное» — подчиниться Церкви, как надлежит доброй христианке; тогда она вырвется из когтей англичан и будет переведена в церковную тюрьму, где к ней приставят женщин, где с ней будут хорошо обращаться. Он знал, что затрагивает ее больное место. Он знал, как мучительно для нее присутствие английских стражей грубиянов и богохульников. Он знал, что Голоса смутно обещали ей нечто такое, что она истолковала как освобождение и возможность еще раз пойти на врагов Франции и победоносно завершить великое дело, назначенное ей небом. Была у него и другая цель: утомить и без того ослабевшее тело узницы, лишив ее сна и отдыха, чтобы наутро усталый, отуманенный мозг хуже соображал; чтобы ей труднее было устоять против уговоров, угроз и самого вида костра; труднее было бы различать ловушки и западни, которые она быстро обнаруживала, когда владела собой.
Нечего говорить, что в ту ночь мне было не до сна. И мне, и Ноэлю. Перед вечером мы пошли к главным городским воротам, надеясь на туманное пророчество Голосов, которые сулили Жанне избавление в последний час. Известие, что Жанна д'Арк наконец осуждена и что наутро ее заживо сожгут на костре, уже распространилось повсюду. К воротам стекались целые толпы; многих стража не впускала — тех, у кого были сомнительные пропуска или не было вовсе никаких. Мы с волнением вглядывались в этих людей, но ничто не указывало, что это были наши переодетые боевые товарищи, и мы не увидели среди них ни одного знакомого лица. Когда ворота наконец заперли, мы ушли, опечаленные и разочарованные сильнее, чем признавались себе даже мысленно.
Улицы были полны возбужденными людьми. Нам нелегко было пробираться среди них. Бесцельно бродя по городу, мы к полуночи очутились возле красивой церкви св. Уэна, где вовсю шли приготовления. Площадь перед церковью была освещена факелами и полна народа. В толпе оставался проход, охраняемый солдатами, и по этому проходу рабочие вносили на церковный двор доски и брусья. Мы спросили, что тут строят; нам ответили:
— Помосты и костер. Разве вы не знаете, что завтра утром здесь сожгут французскую ведьму?
Мы ушли. Мы не в силах были оставаться там дольше.
На рассвете мы снова были у городских ворот — на этот раз наше измученное и разгоряченное воображение превратило надежду в полную уверенность. Мы прослышали, что настоятель аббатства Жюмьеж со всеми своими монахами собирается присутствовать при казни. Наше разыгравшееся воображение превратило этих девятьсот монахов в воинов Жанны, а настоятеля — в Ла Гира, а быть может, Дюнуа или герцога Алансонского; их впустили беспрепятственно, толпа почтительно расступилась и обнажила головы, а мы стояли затаив дыхание, со слезами радости и гордости; мы старались заглянуть под капюшоны и были готовы, если узнаем кого-нибудь, подать знак, что и мы тоже верные солдаты Жанны, жаждущие сразиться и погибнуть за ее правое дело.
О, как мы были глупы! Но ведь мы были молоды, а молодость на все надеется и во все верит.
Глава XX
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Утром я приготовился выполнять свои обязанности. Нас усадили на помосте в рост человека, воздвигнутом в ограде церкви св. Уэна. Там же разместились священники, именитые горожане и некоторые из адвокатов. Поблизости был построен другой помост — побольше, устланный богатыми коврами и защищенный от солнца и дождя навесом; на нем были расставлены удобные кресла; два из них, роскошнее прочих, стояли отдельно. На одном восседал принц английского королевского дома, его высокопреосвященство кардинал Винчестерский, на другом — Кошон, епископ Бовэ. На остальных креслах сидели три епископа, викарий инквизиции, восемь аббатов и шестьдесят два монаха и благочестивых законника, недавно судившие Жанну.
Шагах в двадцати от этих помостов было еще одно возвышение — в виде усеченной каменной пирамиды в несколько ярусов, которые служили ступенями. На ней был установлен позорный столб, а вокруг него навалены вязанки хвороста и дров. У подножья пирамиды стояли три фигуры в красном — палач и его подручные. Возле них тлела груда головешек, уже превратившихся в угли; тут же были еще запасы дров и хвороста — целых шесть вьюков, наваленные кучей почти в рост человека. Подумать только! На вид мы так хрупки, нас так легко уничтожить, — но, оказывается, легче испепелить гранитную статую, чем человеческое тело.
При виде костра каждый мой нерв болезненно затрепетал, но глаза невольно вновь и вновь обращались к нему, — так притягивает нас все ужасное.
Вокруг помостов и костра плотной стеной, плечо к плечу, стояли английские солдаты, рослые и статные, в блестящих стальных доспехах; за ними простиралось море человеческих голов; каждое окно, каждая крыша сколько хватал глаз — чернели зрителями.
Но при этом царило такое безмолвие и неподвижность, точно все вокруг умерло. Подстать зловещей тишине был свинцовый полумрак; солнце окуталось саваном из низких грозовых туч; над горизонтом вспыхивали бледные зарницы, и по временам глухо ворчал отдаленный гром.
Но вот молчание было нарушено. Через площадь к нам долетели отдаленные, но знакомые звуки: краткие, отрывистые слова команды. Человеческое море расступилось, и показался мерно шагавший отряд. Я радостно дрогнул. Уж не идет ли Ла Гир со своими удальцами? Нет, это не их поступь. Это шла стража, сопровождавшая осужденную. Это была Жанна д'Арк и ее конвой.
Сердце мое мучительно заныло. Она была очень слаба, но ее заставили идти, чтобы она ослабела еще больше. Пройти надо было немного, всего несколько сот ярдов, — но и это трудно тому, кто долгие месяцы был закован в цепи и отвык от ходьбы. Притом еще Жанна целый год провела в холодном и сыром подземелье, а сейчас ее гнали в палящий зной, когда нечем было дышать. Она вошла в ворота шатаясь, а рядом, наклонившись к ней и что-то нашептывая ей, шагал негодяй Луазелер. Мы узнали потом, что в то утро он снова побывал у нее в темнице, донимал ее уговорами и наставлениями, соблазняя лживыми обещаниями; он и сейчас продолжал свое дело, убеждая ее согласиться на все, что от нее потребуют, и уверяя, что тогда все будет хорошо — она будет спасена из рук англичан и найдет приют под могущественной защитой Церкви. О, негодяй с жестоким, безжалостным сердцем!
Заняв свое место на помосте, Жанна закрыла глаза, опустила голову — и так сидела, сложив руки на коленях, безразличная ко всему, желая лишь одного — покоя. Она снова была бледна, бела, как алебастровая статуя.
Каким любопытством засветились все лица в бесчисленной толпе, с какой жадностью все впились глазами в эту хрупкую девушку! И немудрено. Они наконец видели ту, которую так хотели увидеть, — девушку, которая прославилась на всю Европу, затмив своей славой все другие имена; Жанну д'Арк — чудо своего века и всех будущих веков. На изумленных лицах людей я ясно читал их мысли: «Возможно ли? Можно ли поверить, что это маленькое создание, эта девочка, еще почтя ребенок, с таким кротким, добрым, пригожим личиком, брала приступом крепости, мчалась во главе победоносного войска, одним своим дыханием развеивая английское могущество; а потом долго сражалась в одиночку с ученейшими мужами Франции — и тут снова победила бы, если бы с ней вели честный бой!» Должно быть, Кошон стал опасаться Маншона, заметив его расположение к Жанне: на его месте сидел другой протоколист, а мне и моему патрону оставалось только глядеть на происходящее.
