Элиза Ожешко - Над Неманом
Он не договорил, сдержался и пристально посмотрел Юстине прямо в глаза.
— Послушай, ты, в самом деле, пойдешь замуж за это дырявое сито?
Юстина снова засмеялась.
— Ты так выражаешься, Витольд…
— Знаешь отлично, о ком я говорю… Ну, за этого вылощенного франта, если посватается, пойдешь?
Девушка пожала плечами.
— Милый мой, — медленно ответила она, — разве я могу оттолкнуть от себя такое великое неожиданное счастье… такую честь и благодеяние? Подумай сам, возможно ли это?
Витольду казалось, что в ее словах слышится насмешка, но лицо Юстины было серьезно, даже сурово, глаза светились необычным светом.
Он махнул рукой.
— Э! Ну, тебя! С женщинами ни в чем нельзя быть уверенным! Как будто ты девушка рассудительная, а что у тебя в голове, — разве я знаю? Вас воспитывают бушменками, и вы все на свете готовы отдать за то, чтобы вас получше татуировали. Но прежде чем ты сделаешься большой барыней, пойдешь к Эльжусе на свадьбу, а?.. Марыня там тоже будет. Я думаю, пани Кирло согласится отпустить Марыню под надзором тети Марты, а тетю я уж сам берусь уговорить…
В это время над ухом Витольда раздался тоненький, почти детский голосок:
— Видзя, и меня возьмите на свадьбу… Зося столько мне о ней наговорила. Она родственница жениха… Говорит, танцовать будут… и я хочу танцовать!
— С величайшей охотой! — закричал Витольд. — Хоть раз в Корчине увидишь что-нибудь, кроме дома и сада.
— Не насмехайся, Видзя, — жаловалась девочка, надувая бледные губки: — мне так скучно… скучно постоянно сидеть у мамы в будуаре или ходить по одним и тем же аллеям…
— Скажите! — немного насмешливо улыбнулся Витольд. — От земли два вершка, а уже скучает! Уж не начинаешь ли и ты страдать расстройством нервов, моя… будущая бушменка?
Девочка не переставала жаловаться:
— Ну, да, да! Голова у меня часто болит! Веришь ли, Видзя, я предпочла бы лучше поскорей возвратиться в пансион: там хоть, по крайней мере, разнообразия больше… А все мое удовольствие здесь заключалось в том, что я тете Марте туфли вышила…
Ее бледное, малокровное личико расцвело улыбкой детской, беззаботной радости.
— Чудесные туфли! — повторила она. — Завтра отдам тете. Вот она обрадуется!
Девочка захлопала в ладоши, подскочила, обняла брата и снова начала умолять его жалобным голосом:
— Возьми меня, Видзя, на эту свадьбу… мне потанцовать хочется… Зося говорит, что там будет весело… она себе такое красивое платье готовит!..
Витольд задумался.
— Нужно просить мамашу…
— Попроси, милый!
— А сама ты, отчего не хочешь?
Девочка испуганно посмотрела на него.
— Я боюсь… не могу… мама огорчится и опять расхворается… Она всегда бывает больна, когда ей что-нибудь не понравится… Тебе легче попросить, ты умнее меня.
Спустя час Марта с треском отворила дверь своей комнаты и закричала Юстине с порога:
— Фокусы! Честное слово, арабские фокусы! На свадьбу с ними идти! Ластится, обнимает, целует, просит… «Пойдем, тетя, с нами к Богатыровичам на свадьбу, пойдем!» И смех и грех! Что этому мальчику в голову взбрело? Старые кости по свадьбам таскать! Вечный смех! А что я на этой свадьбе делать буду? На что я там нужна? Тьфу ты, напасть, какая! Пристанет этот Видзя и не отвяжется! Уф! Не могу!..
Марта, как ураган, носилась взад и вперед от кровати к шкафу. Трудно было сказать, какое чувство преобладало в ней в настоящую минуту, потому что старая дева то смеялась, то бранилась, то с досадой махала руками…
Юстина оставила свое шитье и ласково посмотрела на Марту.
— Конечно, вы пойдете с нами, — с поддельной серьезностью сказала она.
— Вечный смех! — начала горячиться Марта. — Зачем мне итти туда? Почему? Что я там забыла?
— Прежде всего, потому, что вы ни в чем не можете отказать Витольду, а во-вторых, эти люди — ваши старые знакомые.
Марта, как вкопанная, остановилась посредине комнаты. Ее черные глаза сверкнули, было, во тотчас же и погасли. Она опять заворчала, но уже гораздо тише:
— Старые знакомые! Это правда… и когда-то хорошие знакомые!.. Да когда, это было? Наконец, и продолжалось недолго… А теперь… Зачем? Затем разве, чтобы людей пугать? Явиться, как привидение с того света? Старые знакомые! Но вот вопрос: узнают ли они меня теперь? Да и я сама… узнаю ли я их? Вечное горе!..
Затихшая, грустная, она села против Юстины, по другую сторону стола, и, не спуская с нее глаз, в которых виднелись и горе, и смущение, как-то робко спросила:
— Как же это было? Откуда взялось? Зачем сегодня, скажи, прибегала дочь Фабиана и куда вы вместе умчались, как угорелые? И Витольд с вами был? Ничего не понимаю! Да что вы — в мужиков, что ли, обратиться хотите?
Дело было так: в этот день, еще задолго до захода солнца, когда Юстина после двухчасового аккомпанирования отцу пришла к себе в комнату и, не зная, что делать, бесцельно глядела в окно, дверь отворилась, и на пороге показалась Эльжуся в праздничном платье цвета бордо. Эльжуся остановилась, выпрямила свой крепкий стан, еще выше подняла вздернутый нос и заговорила:
— Принимают или не принимают? Если принимают, то добрый вечер, а не принимают — будьте здоровы! Очень хорошо. Я пришла пригласить вас на свежий мед…
Юстина пододвинула ей стул. Гостья уселась и затрещала:
— Этот лежебок Юлек спорил со мной, что у меня не хватит смелости явиться на панский двор, советовал мне итти в кухню и спросить, можно ли видеть панну?.. Ну, да я не такая! Что я — дворняжка, что ли, чтобы по кухням шляться? Очень хорошо. Пошла я себе прямой дорогой, через двор в сени, а тут уж и не знаю, куда итти, направо или налево?
На счастье в сени пришла Марта, сердитая-пресердитая, но Эльжуся вовсе ее не испугалась, да и чего было ей пугаться? Ведь она не воровать пришла. Очень хорошо. Да если б и самого пана Корчинского встретила, и тогда бы не испугалась, хотя он и аристократ. Он сам по себе, а она сама по себе. Живет она у родного, отца, чужого хлеба не ест, и никто не имеет права ни кричать на нее, ни издеваться над ней. Она боится только одного бога, после бога, — отца, а больше на всем свете нет ни одного человека, которого бы она боялась.
Эльжуся с любопытством оглянулась вокруг.
— Ничего особенного, — заметила она. — В нашей светлице, пожалуй, даже и лучше. Внизу, правда, покои хорошие, но и то уж не бог знает какие, разве только что полы светятся как зеркало. Да что ж мудреного, что у короля жена красавица! Очень хорошо.
Если сказать правду, да и то под величайшим секретом, отец приказал ей сходить на панский двор и попробовать пригласить панну Юстину к себе в хату. «Иди, как будто бы на мед попроси!» Очень хорошо. Кто вместе с нами работал, тот пусть и отдохнет с нами; кто нашей горечи отведал, тот пусть и нашего сладкого отведает. Но она знает хорошо, что собственно нужно ее отцу. Она засмеялась.
— Отец такой гордый, что и вынести не может, как это вы у соседей бывали, а у него нет. Сказать этого он никому не скажет, но я знаю, что у него кошки на сердце скребут. К тому же и с процессом у него разные неприятности. Я слышала, в городе адвокат апелляцию или какую-то там бумагу подал не во время, и что теперь все дело пропадает… Может быть, отец-то думает помириться с паном Корчинским и хочет, чтоб кто-нибудь замолвил за него доброе слово.
Но и тут еще не конец. Эльжуся снова захохотала, покраснела, на минуту опустила глаза и потом сразу выпалила:
— А больше всего отцу хотелось бы, чтоб вы и пан Витольд осчастливили нас, пожаловали бы ко мне на свадьбу.
На обратном пути в околицу Эльжуся сообщила Юстине, что жених вместе со сватом уже приехали. Сват — пан Стажинский, отчим Яна. И жениха Юстина скоро увидит.
— Молоденький такой, милый, а уж тихий, словно барашек.
По тону Эльжуси было видно, что она в восторге от своего жениха, что, впрочем, не мешало ей интересоваться и практическою стороной замужества. Ей было очень приятно, что у Францишка Ясмонта хорошие лошади, шесть коров и порядочный луг. Если бы отец мог выплатить все приданое наличными! Но где уж там! Половину только выплатит, а на остальную половину вексель. Деньги какие были, всё ушли на процесс с паном Корчинским, а теперь вот… Чтоб провалиться всем этим процессам!
Когда они входили в усадьбу Фабиана, солнце разостлало по траве золотистый ковер и наполнило множеством таинственных скользящих светлых пятен фруктовый сад, в котором стояло несколько старых ульев, жужжали пчелы и наперебой распевали щеглы. Позади сада, за полоской поспевшего овса, тянулись гряды овощей, обсаженные кустиками флоксов и красными георгинами, горевшими на солнце. Домик Фабиана, выходивший крылечком во двор, стоял под серебристыми тополями, и с их плакучих ветвей на крышу и одиноко торчавшую трубу, казалось, непрерывно струился дождь серебряных капель. Все тут было почти такое же, как у Анзельма и Яна, только гораздо тесней и бедней. Ульи были некрашеные, старинного образца, амбар небольшой, заросший вокруг целым лесом бурьяна, стены дома от старости покосились, крыша, местами заплатанная желтой соломой, кое-где зеленела мхом. Из фруктовых деревьев, не считая сливовой рощи, осталось лишь несколько груш и яблонь, да и те одичали и захирели.
