Из записок следователя - Николай Михайлович Соколовский
Шамшееву необходимо было напряженное состояние, лихорадочное ожидание опасности, переходы от удачи к полнейшему фиаско. Для Шамшеева быть свободным значило: скрываясь по глубоким оврагам, по темным лесам, затаив дыханье да крепко стиснув рукоять топора, выглядывать намеченную добычу.
Шамшеев жил в эти минуты…
Не помнящие родства
Сидели в острожной камере, под № 8, не помнящие родства. Счетом их было двое: Аким, по прозванию Ходок, и Чудило, без всякого христианского имени. Попались они на гумне: солдаты, квартировавшие в деревне Буравках, спящими их накрыли. Ходок и Чудило были (по крайней мере, в минуту захвата) бродяги исправские, не голодающая голь: костюмы их состояли из ситцевых рубах, плисовых шганов, чуек довольно тонкого сукна и высоких сапогов с напуском, с виду, словом, зажиточные мещане. В карманах у каждого из бродяг имелось целковых по пяти денег, да в онучах бумажками завернуто целковых по сорока. Ходок и Чудило отдались в солдатские руки без всякого сопротивления, хотя около них и лежало по здоровенному кистеню; полагать должно, что в этом случае их одолела не трусость, а простой расчет: народу на гумно ввалилось много, с разными дреколиями, что тут поделаешь? Бока намнут, а себя не спасешь. Зачем попали Ходок и Чудило на гумно, и именно в деревне Буравках, путь ли в другое место через Буравки лежал, или затевали они что в этой местности, о том кроме их же, Ходока и Чудилы, никто доподлинно не знал, а они, как настоящие бродяги, об этом любопытном предмете больше помалчивали или остроумием отделывались.
Впрочем, прежде чем подробнее рассказывать о Ходоке и Чудиле, делаю отступление.
Надо заметить, что следователю едва ли приходится иметь дело с людьми нрава более неунывающего, пожалуй, более веселого, чем с не помнящими родства вообще. Правда, путь каждого бродяги – тернистый путь (от хорошей жизни бегать незачем, не приходится); есть много вероятий думать, что причины, заставившие бродягу отказаться от общества, были уважительными причинами, что судьба, олицетворенная в общественных условиях, относилась к нему не весьма милостиво, – все это так, как правда и то, что бродяге, в дни его бесцельного скитальничества, покуда не попадет он в острог или не пристроится более удобно к какому-нибудь «притонодержателю», случается голодать по целым дням, переносить всевозможные атмосферические перемены, имея кровом высокий свод небес, представлять из себя весьма незавидное подобие зверя, на которого ежеминутно готовы уськнуть представители благоустройства и благочиния; но тем не менее, повторяю, следователю редко приходится иметь дело с людьми более неунывающими, чем бродяги, а если и приходится, то как с исключениями. Конечно, иногда в чересчур смелых ответах бродяги, в его бойких движениях можно подметить напуск, своего рода куражество, похвальбу, но и под этим куражом много своего, такого, что говорит, что имеющийся перед вами не помнящий родства – парень не промах, виды видавший, а потому ни от каких дальнейших видов в смятение не приходящий. У иного не помнящего родства во всем так и сквозит славный, подзуживающий задор. Чиновное великолепие и юридическая процедура не особенно смущают бродягу, мысль о возможности столкновения с ними настолько буднична, обыденна для него, что он имеет время к ней достаточно попривыкнуть; напротив, мы знаем некоторые случаи, где бродяги своим задорным поведением смущали чиновное великолепие.
Однажды представитель благоустройства вздумал припугнуть бродягу, крепким словом обозвал. Дело в присутствии происходило, заполучил бродяга в свои руки кресло, да и молвил сердито:
– Не трожь, сами с усами!
Представитель и смутился.
Другой не помнящий родства так тише обошелся; кричал на него очень представитель за то, что тайны происхождения своего не открывает, в бараний рог обещался согнуть. Не помнящий родства сначала все смирнехонько слушал, а потом:
– Слыхал я, что такие мудреные книги у нас есть, кои законами именуются, и что книги те и для нашего брата, бродяг бездомовных, силу свою имеют. Слыхал я также и то, что в законах сих, именно в XV томе, статья 171 речет нижеследующее: «Вообще в продолжение всего допроса стараться приводить обвиняемого к признанию более кротостью и увещанием, нежели строгостью. Обвиняемым отнюдь не чинить пристрастных допросов, истязаний и жестокостей; но стараться обнаружить истину через тщательный расспрос и внимательное наблюдение и соображение связи слов и действий подсудимого» (говорил не помнящий родства без запинки, точно по книге вычитывал). В противность сему вышереченному, вашеска высокоблагородие, вы изволите допрос мне чинить, а потому, хотя показывал я спервоначалу, что в грамоте не сведущ, однако ж показывал то неправильно, в чем с чистосердечием и винюсь: инок меня безвестный малую толику читать и писать научил, и теперича я самолично желаю показания свои зарукоприкладствовать.
Стал не помнящий родства самолично показания свои зарукоприкладствовать, да в них и прописал, какими словами непотребными его представитель благоустройства ругал, каким мукам грозился предать, а на тот грех, к вящему несчастию представителя, свидетели случились; не помнящий родства всех их в рукоприкладство и вклеил: что не клевету-де я на их высокоблагородие осмелюсь нести, на то и свидетелей выставляю, кои, полагать должно, при крестном целовании показать всю правду истинную не откажутся.
Таким образом, и этот смутил представителя. Бывали и многие другие примеры, подобные двум прописанным.
Причин бойкости, которая не дает наступить на ногу и с которой большинство не помнящих родства держит себя перед официальным и вообще признанным миром, – несколько. Постараемся указать на некоторые.
Во-первых: не помнящий родства привык жить своим умом, и притом умом, который находится постоянно в напряженно-деятельном состоянии. Надеяться бродяге, кроме себя, положительно больше не на кого и дремать некогда. Чтобы избежать скверной и ежеминутной возможности попасть в острог, бродяга держит всю свою мозговую деятельность настороже, начеку. Желудочные потребности бродяги так же сильны (если еще не сильнее, благодаря скитаньям и воздусям), а между тем способов удовлетворения этих потребностей очень мало: пути к работе бродяге все заказаны; если же и известен притон, где беспаспортными не гнушаются, то, раз, надо еще добраться до него, а во-вторых, часто они бывают настолько полны бездомовно-голодным людом божиим, что в приеме новых членов не представляется надобности; в-третьих же, между хозяевами этих приютов (и в большей даже части) встречаются жесточайшие кулаки. Находясь под действием двух сил – надзора, глаза которого следует отвести, сделать так, чтобы он и видел, да ничего не
