Петру Думитриу - Буревестник
— Что такое? Кто там?
— Я, дядя Тасули, я — Спиру! Откройте!
Господин Зарифу пропустил его вперед и пошел за ним, шлепая ночными туфлями. Он был в пижаме.
— Вы не забыли запереть? — спросил Спиру, нагибаясь к его уху.
— Что? — не понял Зарифу, удивляясь произошедшей в Спиру перемене, его неестественно блестевшим глазам, всему его преобразившемуся от радостного возбуждения облику.
— Дверь! Дверь, конечно! Вы ее заперли?
Не дожидаясь ответа, Спиру вернулся в переднюю и попробовал дверь. Она оказалась запертой. Он отдернул шторку и посмотрел на улицу. Там никого не было. Спиру повернулся к Зарифу и схватил его за тощие плечи:
— Есть пароход! Уходим!
Старик опять не понял и что-то промычал, а Спиру, задыхаясь от волнения, нервно смеясь и тыкая его пальцем в худые ребра, принялся шепотом рассказывать новости.
— Вы понимаете, что это значит? Понимаете?
Сморщенное личико господина Зарифу вдруг озарилось блаженной улыбкой; Спиру еще раз ткнул его пальцем в ребра; Зарифу стало щекотно, он слабо захихикал, схватил Спиру за руки и пустился с ним в какой-то смешной, несуразный пляс.
— Уезжаем, уезжаем, — повторяли оба, заливаясь смехом.
Наконец старик увлек гостя в комнату Анджелики. Смешанный запах дешевых духов и молодого тела опьяняюще подействовал на Спиру. Теперь только почувствовав усталость от всего пережитого за этот вечер, он прислонился к дверному косяку и долго стоял в полузабытье, не слыша ни того, что Зарифу объяснял девушке, ни ее ответов. Он очнулся только тогда, когда старик, хрипло хихикая, взял его за рукав и вытолкнул за дверь:
— Ступай, ступай… кавалерам не место в девичьей спальне, да еще среди ночи…
Пожелав покойной ночи Анджелике и наказав молчать — «Смотри, чтобы никто ничего не узнал, папа ведь знает, что его дочка умеет держать язычок за зубами…» — Зарифу прикрыл за собою дверь и на радостях обнял Спиру:
— Ты мне все равно, что сын родной, — бормотал он надтреснутым от волнения голосом, целуя его в обе щеки. — У меня не было детей, кроме Анджелики. Теперь вас у меня двое.
Он нежно гладил его по голове, хотя она была почти совсем лысая. К тому же между Зарифу, которому было под шестьдесят, и Спиру, которому было лет сорок пять — сорок шесть, не было разницы в целое поколение. Но Спиру, разомлевший от усталости и одурманенный запахом Анджеликиной комнаты, не сопротивлялся ласкам названного тестя.
Между тем, Прикоп стоял у причалов и дожидался куттера, который должен был доставить его на «Октябрьскую звезду». «Ну и умница этот Василиу! — думал он. — Видно, голова у буржуев все-таки лучше нашего работает… Надо будет повторить все, что он говорил, Силе… Пьяница Прециосу и Лае будут нам полезны. Надо будет найти еще одного. Четверо вооруженных и решительно действующих людей без труда завладеют судном…»
Он заранее предвкушал, как они расправятся с Адамом. Мысль об этом доставляла ему острое наслаждение — такое, какого он давно уже не испытывал. Жгучая жажда мести будет, наконец, утолена…
XLIII
За трое суток до очередного выхода в море Адам Жора так энергично взялся за свои дела, что закончил все раньше срока, и полтора дня осталось всецело в его распоряжении. К обеду все было приведено в порядок и оказалось, что еще можно успеть на автобус, ходивший между городом и Даниловкой. Машина, безжалостно встряхивая потных пассажиров, быстро неслась по белому, словно усыпанному толченым мелом шоссе, между выгоревшими суглинистыми полями и желтым пляжем, за которым начиналось синее, сверкающее море. Спутниками Адама были крестьяне в соломенных шляпах, женщины в платках, татарка в лиловых шароварах, лохматые трактористы в промасленных спецовках. У одного из них была пастушья дудка, на которой он до самого Алибунара, где ему нужно было сходить, наигрывал дойны добруджских чабанов. В Алибунаре, на краю шоссе, стояли три серых от пыли трактора. Пятеро парней поджидали тракториста с дудкой. После Алибунара шоссе отдалилось от моря и пошло по степи, среди курганов. На макушке одного из них сидел ястреб. Крестьяне крикнули на него, высунувшись из окна автобуса, и хищник, редко взмахивая крыльями, полетел прочь.
Немного далее дорога снова приблизилась к морю, и снова почувствовался крепкий запах гнившей морской травы, коричневой грядой лежавшей вдоль пляжа.
Адам не слушал того, что говорилось вокруг него, не обращая внимания ни на дудку тракториста, ни на запах морской травы и думая только о том, как он несколько лет назад возвращался этой самой дорогой из Даниловки. Ему казалось тогда, что он лишится рассудка, умрет с горя… Заглядывая через спину шофера в потной, прилипшей к лопаткам рубахе, на широкую пыльную ленту дороги, он с нетерпением ждал, чтобы между этой белой землей и голубым небом появились купола даниловских церквей.
Но вот, наконец, они появились и от нетерпения, волнения и страха сердце Адама забилось сильней. Когда машина приближалась к селу, ему показалось, что купола стали меньше, чем были, и что они не так красивы, как раньше. Автобус остановился, и пассажиры начали выходить. Адам сошел последним. У него слегка кружилась голова от какого-то непонятного и неизвестного ему прежде ощущения. Он опустил глаза и посмотрел на землю: белая пыль была точно такая же, как в любом другом добруджском селе. Он глянул вокруг — каждая хата была ему знакома, но сколько из них развалилось за это время, сколько вросло в землю! Да и хаты стали как будто неказистее, чем раньше. Улицы — и те казались у;´же. Адам, словно во сне, направился по одной из них к нужному ему дому. Путь его лежал мимо памятного колодца с коромыслом и развалившегося теперь забора вокруг двора Евтея Данилова. У колодца стояло несколько женщин. Адам остановился. Здесь он встретил тогда Ульяну. На дворе у Даниловых было тихо. В открытые ворота прошел сгорбившийся, седой как лунь старик с длинной бородой. «Неужто Евтей? — мелькнуло в голове у Адама. — Нет, вряд ли…» Старик был слишком дряхл. Адам отправился дальше и, увидев игравших в пыли ребятишек, спросил, как пройти к Емельяну Романову. Они указали ему. На вопрос, знают ли они Ульяну… «Данилову», прибавил он, с трудом выговаривая ненавистное слово, — ребята ответили, что знают: та самая, которую прогнал Симион Данилов.
— Да, она самая, — сказал Адам. — Та, которую прогнал Симион Данилов. Ты тут самый большой, — обратился он к старшему мальчику. — Сбегай и скажи ей — только, чтобы никто не слышал, — что приехал один человек из Констанцы и ждет ее в овраге под ветлами.
Заставив мальчика повторить сказанное, он легонько толкнул его в затылок: «Айда!», а сам пошел в лощинку, где когда-то — лет десять-пятнадцать тому назад — они встречались с Ульяной.
Ветел он не нашел. Срублены они были, по-видимому, совсем недавно. Поваленные стволы лежали тут же; один был обчищен, на других еще сохранились ветки. На земле виднелись следы гусеничного трактора и колес с железными ободьями. Все было смято, затоптано, разворочено. Лишенные защищавшей их тени, цикута, репейник и душистые травы завяли и высохли. Адам рассчитывал найти здесь укромное убежище, где бы он мог, никем не тревожимый, дождаться Ульяны, но такого убежища больше не было. Не было и тишины. На краю вырубленной рощи, где еще оставалось три не срубленных дерева, слышались удары топора. По развороченному гусеничным трактором и телегами проселку проходили люди. Одни равнодушно поглядывали на Адама, другие вовсе не обращали на него никакого внимания. Четко вырисовываясь на фоне бледного неба, он неподвижно стоял среди поваленных деревьев.
Ульяна шла быстро, почти бежала. На ней было голубое, выцветшее платье, голова была повязана голубой косынкой, туфли обуты на босу ногу. Запыхавшись, она переходила на быстрый шаг, потом снова пускалась бежать. Увидев Адама, она остановилась, как вкопанная. Адам вышел ей навстречу.
— Я приехал за тобой, — сказал он просто.
Их взгляды встретились, для чего Ульяне пришлось поднять глаза, хотя и сама она была хорошего роста. Туго повязанная под подбородком косынка делала лицо ее по-девичьи узким, увеличивая сходство с прежней Ульяной. Она долго смотрела на него своими большими серыми, ясными, светлыми глазами, и переполнявшие их слезы медленно текли по ее щекам и подбородку. Новое мягкое, ласковое выражение появилось на ее лице.
Адам не узнавал в ней прежней Ульяны. Это была реальная женщина, а не созданная его любовью и воображением мечта.
Она была не так красива, как та девушка, которая запечатлелась в его памяти, даже ростом была она словно ниже. Словом, перед ним стояла крестьянка, жена рыбака.
— Я приехал за тобой, — повторил Адам.
— Как ты узнал?
— От Емельяна. Идем.
Он взял ее за руку, потом вдруг остановился и, повернувшись к ней, спросил:
