Петру Думитриу - Буревестник
— Где? — спросил Прикоп.
— Черт их знает… в Барселоне.
— Эти возили женщин… торговали живым товаром, — спокойно подтвердил Прикоп.
— Неважно, чем они занимались. Важно то, что они скопили себе капитал и теперь живут припеваючи. Ты, если бы представилась возможность, погнушался бы делать то же, что они?
Прикоп пожал плечами:
— Ничем бы я не погнушался. Я за деньги в басурманскую веру перейти готов, на голове ходить готов…
Он не договорил, на что именно он еще готов.
— Ты знаешь, — продолжал Спиру, — до «Арабеллы» я служил на турецком судне, тоже старшим помощником. Первое время я все удивлялся, почему капитан лично наблюдает за погрузкой, словно не я, а он — старший помощник. Потом, уже присмотревшись ко мне, он сам мне объяснил: мы, оказывается, возили гашиш. Весь остальной груз был только для отвода глаз. Заработок на этом получался завидный. Я, по глупости и молодости лет, довольствовался подачками в несколько десятков фунтов стерлингов за каждый рейс, а капитан умер миллионером. Сколько раз, если подумать, сколько раз мне представлялись интереснейшие возможности, а я, как слепой, проходил мимо! — проговорил он сквозь зубы с сосредоточенной злобой. — Потерянные годы! Зато вот теперь и сижу на мели. Можешь полюбоваться!
— Вам нельзя жаловаться, — сказал Прикоп. — Хоть голодно, но спокойно. Побыли бы вы в моей шкуре, тогда и говорили бы! Я работал с ними честно, никому зла не делал. Могу прямо сказать: честно служил партии. Да, да, не смейтесь! А они накинулись на меня, как бешеные псы. Следили за мной все время, с тех пор как я на «Октябрьской звезде», а теперь вцепились в горло. Особенно этот самый Жора. Как проказа! Вот уже десять лет, как он затаил на меня злобу, десять лет, как ждет не дождется случая меня потопить. Теперь я попался ему в лапы и он, конечно, не постеснялся. Ну и наиздевались же они надо мной и натешились! Словно я не человек, а последняя собака, которую пинком выкидывают за дверь!.. Но ничего!.. Будет и на моей улице праздник, посчитаюсь я с ними… уж не помилую… Без крови не обойдется…
Они говорили вполголоса, вплотную придвинувшись друг к другу, напряженно, страстно, как говорят, когда злоба высказывается до дна, до последней затаенной мысли.
— Какой там праздник! Ты, брат, пропал. Никому ты теперь не нужен — ни тем, ни этим. Твоя песенка спета.
— Сам знаю. Однако не может быть, чтобы не нашлась лазейка. Вот я через нее и пролезу. Я живучий, так просто не околею, — бормотал Прикоп, и в его голосе звучали бешенство и безрассудная, безумная самоуверенность: — Так просто не околею…
— Мы здесь, как на привязи, — не можем уехать… Уедем, Прикоп, уедем отсюда! — страстно шептал Спиру. — Закрутим какое-нибудь дело, займемся контрабандой, чем угодно, лишь бы загребать деньги, побольше денег! Дай мне пароход — и я богач, сам себе владыка! Что хочу, то и делаю, куда хочу, туда и плыву, что хочу, то и гружу… Пароход, брат, пароход!..
Он посмотрел на своего собеседника такими глазами, что Прикоп испугался, несмотря на то, что у него были очень крепкие нервы. Спиру, казалось, был не в своем уме или ему померещилось что-то очень страшное.
— Давай удерем отсюда на «Октябрьской звезде»! — шепнул он, нагнувшись к самому уху Прикопа.
— На «Октябрьской звезде»? — удивился Прикоп.
— Что ж такого? Бывало. Наши сейчас в ссоре с турками. Нас не выдадут. Скажем, что мы политические эмигранты! Воспользуемся правом убежища! Наши скажут, что мы воры — угнали пароход, государственную собственность, а мы будем стоять на своем, — бежали, мол, из-за политических убеждений. В Истамбуле заинтересуем какого-нибудь турецкого капиталиста, он заплатит где следует, и турки не будут торопиться с возвратом судна. А мы тем временем выберемся из турецких вод, и тогда нам сам черт не брат! Станем плавать под панамским флагом, займемся крупными делами. Кредит достать легко, у нас есть связи — то есть у меня есть связи — в каждом большом порту. За один год заработаем столько, сколько стоит целый пароход. За два года — два парохода, за три — три. Через два или три года мы уже не будем связаны друг с другом. Подумай: у тебя будет свой пароход, ты ему хозяин, никакого капитана не слушаешься, а сам ему приказываешь. Лишь бы удалось, лишь бы удалось!
Его воображение, победившее Зарифу, а теперь еще страстная энергия и непоколебимая уверенность в успехе, с которыми все это говорилось, не могли не подействовать на Прикопа.
— Как это ты до сих пор не удрал? — спросил Спиру.
— Об «Октябрьской звезде» я не подумал, — тихо ответил Прикоп. — Рассчитывал смыться на куттере, но это не так легко. Никто не хочет уходить.
— Рыбаки?
— Ни рыбаки, ни куттерные старшины. Зачем, мол, нам уходить? Что мы там будем делать? Здесь у нас дом, жены, дети, служба, а там что? Все они так думают. Можно их отправить хоть на край света — все равно вернутся. Да я с ними об этом и не пробовал говорить. Опасно, можно нарваться. А вот пароход угнать — другое дело!.. Это уже легче… гораздо легче…
— Перевести машинный телеграф на «полный ход вперед» ночью, конечно, когда все спят, — сказал Спиру. — А когда проснутся, уже будет поздно!
Он засмеялся нервным смехом.
— А радист? — спросил Прикоп.
— Свяжем, а нет, так…
— Нужно достать револьвер, — пробормотал Прикоп. — Я достану.
— Правильно. В Констанцу можно будет послать радиограмму об успешном лове, — сказал Спиру. — А в случае, если на пароходе кто-нибудь двинется…
— Жора, — чуть слышно проговорил Прикоп, — опуская глаза. — Но ничего, пускай…
— Хватит одного, а другие — увидят, как он дрыгает ногами в луже крови, и успокоятся.
Спиру побледнел. Его мутило от мысли о крови. Но идти на попятную было уже невозможно. Нужно было продолжать начатое.
— У меня из команды найдется человека два, на которых можно положиться, — сказал Прикоп. — Этим мы выдадим по револьверу. Двоих-троих достаточно, чтобы держать в повиновении остальных шестьдесят. Пикнуть не посмеют. Один из нас должен находиться при машине…
Прикоп говорил толково, уточняя каждую мелочь. Но подробности не очень интересовали Спиру, для которого главным было то, что нашлось, наконец, решение, нашелся выход из невыносимо мучительного положения. Он знал, конечно, что его нервам готовится новое испытание: сначала томительное ожидание, потом приготовления, потом решительная, опасная минута. Но он знал также, что после этого Анджелика будет, наконец, его, что измучившая его страсть будет удовлетворена в первую же ночь, в ту ночь, когда решиться их судьба.
— Я возьму с собой жену, — произнес он самым равнодушным тоном.
Прикоп посмотрел на него и снова опустил глаза:
— Я не знал, что вы женаты…
— Я женился совсем недавно, — сказал Спиру тем же безразличным голосом. — И ты, конечно, понимаешь, что мне вовсе не улыбается бросить жену на произвол судьбы… Тестя тоже придется захватить…
Он не мог не подумать о Зарифу: связи были у Зарифу, не у него. Старика нужно будет обязательно взять с собой.
— С ними будет труднее, — пробормотал Прикоп, не поднимая головы.
— Это уж моя забота. Давай-ка, брат, выпьем за твое здоровье. Будь здоров, Прикоп! Удачи и счастья! Через год мы будем богатыми. Как знать? Может, к тому времени у тебя уже будет собственный пароход!
Все это говорилось шепотом, хотя у Панайтаки было в этот час пусто, и их столик стоял одинаково далеко и от кассы и от двери в кухню. Чокнувшись и осушив стопки, Спиру с Прикопом принялись обсуждать и с увлечением разрабатывать подробности плана.
Ушли они поздно — когда Панайтаки закрыл свое заведение. Разговор вполголоса продолжался и на улице, прерываясь всякий раз, когда вдали показывался прохожий. Спиру побаивался Прикопа, считая его лживым, нечестным, способным на всякую подлость. «Как бы он не проговорился…» — мелькнуло у него в голове.
— Слушай, Прикоп…
— Чего изволите?
— Смотри, брат, не разболтай…
— Что вы! Кто же сам в петлю полезет! Вы вот как бы супруге не признались…
— Я ей ничего не скажу, пока она не будет на пароходе. Даю тебе честное слово, — торжественно обещал Спиру.
Они расстались, сговорившись о месте и времени будущей встречи. Спиру пошел прямо к Зарифу. Улица спала. Стук в дверь поднял собак, которые залились отчаянным лаем. Потревоженные соседи высовывались в окна, спрашивая, кто и зачем стучит. У Спиру выступил на лбу холодный пот. Наконец Зарифу проснулся и испуганно выглянул в приоткрытую дверь:
— Что такое? Кто там?
— Я, дядя Тасули, я — Спиру! Откройте!
Господин Зарифу пропустил его вперед и пошел за ним, шлепая ночными туфлями. Он был в пижаме.
— Вы не забыли запереть? — спросил Спиру, нагибаясь к его уху.
— Что? — не понял Зарифу, удивляясь произошедшей в Спиру перемене, его неестественно блестевшим глазам, всему его преобразившемуся от радостного возбуждения облику.
