Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Произнеся это, Али опять широко раскрыл рот, ведь команды закрыть рот не было.
— Откуда ветчина?
— Моя собственная, господин вахмистр.
— Закрыть рот! Откуда ветчина?
— Все порции стояли на столе, господин вахмистр, все до одной. А еще там стоял ящик, потому как он уж очень большой был, окорок этот. Даже на восемь человек и то многовато. Ну я и отрезал, что мне причитается. И съел, что мне причитается. — Али замолчал с широко открытыми глазами.
Вахмистр оставил его так стоять, а сам ушел, широко шагая и звеня шпорами. На виске у него вздулась жила. Он кликнул Маршнера. Маршнер, который за круг ливерной колбасы в неделю передоверял заботы о своей лошади другим, вскочил со своего сенного ложа. И как ульмский дог потрусил за вахмистром.
История с ветчиной заключалась в следующем: в коробке на столе комнаты номер восемнадцать была посылка Маршнеру из дома. Маршнер вынул оттуда все, кроме окорока. Ветчина предназначалась вахмистру Дуфте. Вахмистр принял окорок и увидел, что от него отрезан кусок. Не хватало примерно восьмой части лоснящейся ветчины из задней свиной ножки. Никто, кроме Али, не был так тверд в своей вере в отечество, дабы столь легкомысленно начать делить на всех этот свиной окорок.
— Ты покусился на вышестоящий окорок, так что я попросил бы! Наказание неминуемо! — торжествовал Маршнер.
Стояла ночь, подмигивая тысячами звездных глаз. Люди погрязли в своей суете. Ночь пребывала в одиночестве. Воздух в казарме был спертый и пронизанный всхрапываниями самого разного звучания. Вонниг во сне пел маздакидский хорал. С котелка упала крышка. Вонниг умолк. Во сне ему почудилось, что началась гроза и он испугался. Крафтчеку снились золотисто-желтые копченые селедки, которых он удил в черной шахтной воде в Верхней Силезии. Во сне он удивлялся, как он раньше до этого не додумался.
Постель Маршнера была пуста. Может, у него теперь такие добрые отношения с канцелярией, что ему уже дают увольнение на ночь? Дверь комнаты тихонько приоткрылась. Вошли четыре белых призрака. Трое из них мгновение помедлили у печки в середине комнаты, а потом подошли к четвертому призраку, который преклонил колени у койки Али Иоганнсона. Одеяло Али полетело на пол. Два белых призрака схватили Али. Запихали что-то ему в рот и поволокли долговязого, барахтающегося парня на стол. Белые одеяния призраков распахнулись, взметнулись мокрые, застывшие на холоде веревки. И засвистели в воздухе над телом Али. Али заскулил. Роллинг вскочил с кровати и толкнул Станислауса.
— Ты, часом, не сговорился с этими собаками?
У Станислауса были совсем не сонные, готовые к службе глаза, но он сделал вид, что зевает спросонья.
— Почем я знаю, кто там под этими простынями.
Роллинг бросил на него бешеный взгляд.
— Ты всегда выкрутишься! А ну бей их!
Али попытался как-то вытащить кляп изо рта. Призраки еще крепче схватили его. Веревки вновь со свистом опустились на его спину. Призраков прошиб пот. Треск, стук, грохот. Али высвободил одну руку и вытащил кляп изо рта.
— А-а-а-ах, ах так! — Это был уже не крик боли, а грозное рычание. В призраков полетела пепельница. Из угла, где был Роллинг. Один из призраков пошатнулся. Стальная каска упала на пол, никого не задев. Призраки испугались. Али вырвался. Началась неразбериха, толчки, удары. Один из призраков, разбив стекло, вылетел в казарменный двор. Али стоял полуголый, как германский бог, как король арийцев. Он метнул табуретку, и та развалилась, ударившись о шкаф. Али взял в каждую руку по табуретной ножке. И две деревянные ножки остались для Роллинга со Станислаусом. Станислаус неплохо бился за голодного Али.
Роллинг был не прав: они избили не вахмистра Дуфте, не другого какого унтер-офицера или ефрейтора. Его березовую кашу сожрали такие же рекруты из других комнат, наемные молотильщики. Маршнер, хозяин ветчины, с тяжелыми ушибами попал в санчасть. Это было уже кое-что. Еще у него были обнаружены порезы от осколков стекла, ибо это он вылетел через окно, которого никто не открывал.
— Вылетел как белая ворона, вот так! — сказал Али.
Для Али, Роллинга и Станислауса опять настали недобрые дни. Во время смотра их лошадей проверяли в белых перчатках, а на спинах лошадей конечно же было много пыли!
Маршнер залечил свои синяки. Как-то вечером он явился из санчасти и, собрав свои вещи, покинул комнату номер восемнадцать. Все могли полюбоваться новым серебряным уголком на его рукаве: Маршнер стал ефрейтором интендантской службы. Теперь, если понадобится новый головной убор, новый китель, надо быть с Маршнером в хороших отношениях, а иначе он сделает из тебя клоуна, чучело гороховое.
Станислаусу понадобились новые штаны. Старые протерлись на коленях из-за постоянных штрафных упражнений. Наиболее зияющие прорехи он стягивал ниткой, но стоило ему сесть, как швы опять расползались. Вахмистр Дуфте не мог допустить, чтобы солдат его роты сел на лошадь с прорехами на коленях и в таком виде попался на глаза ротмистру. Рекрут Бюднер ухватил на вещевом складе у Маршнера довольно приличные штаны. Маршнер был вполне дружелюбен и уговорил Станислауса взять уже поношенные офицерские брюки. Станислаус натянул их на себя. Офицерские брюки были тесноваты, и Станислаус в них смахивал на птенца ястреба, у которого на ножках еще не выросли перья.
Маршнер обезобразил также Роллинга и Али. Али теперь выглядел переростком-конфирманшом. Несколько полноватый Роллинг тоже получил от Маршнера чересчур узкие штаны. Его задница была словно впаяна в них.
— Солдатчина — не показ мод, — сказал Роллинг.
Вечером, когда все что-то штопали и чистили, он снял свои слишком узкие брюки. Мелом он нарисовал на заду круглую как луна физиономию. Когда Роллинг нагибался, физиономия высовывала язык. Маршнер зашел проведать бывших соседей по комнате. Роллинг в этот день был дежурным. Он возился с печкой, повернувшись к Маршнеру задом. Круглая физиономия на заду Роллинга скалилась на Маршнера.
Роллинг тайком укоротил одну штанину. В среду он проштрафился и стоял на посту у офицерского казино. Ротмистр фон Клеефельд увидел человека из своей роты в штанах с разной длины штанинами. Он выругался и послал за Дуфте. Вахмистру пришлось прервать свой послеобеденный отдых и идти смотреть на штаны Роллинга. Наказать Роллинга он не мог, тот уже был наказан и в обеденный час относил из офицерского казино на кухню грязную посуду и остатки пищи. И ярость Дуфте обрушилась на ефрейтора интендантской службы Маршнера.
Маршнер тоже был вынужден прервать свой отдых, пойти на склад и подыскать штаны для Роллинга. Маршнер вознамерился сократить долю вахмистра в будущей посылке с ветчиной.
Прошла весна, наступило лето. И вот дни уже стали короче, и было ясно, что скоро и лету конец. Времена года текли по земле — спокойно, точно большие реки по своему постоянному руслу. Они омывали казармы, будто острова и песчаные отмели. Но гравий на дворе казармы не расцветал. Ложе винтовки не пускало почек. И даже в самые жаркие дни нельзя было засучить рукава и надеть соломенную шляпу.
Станислаус преисполнялся мудростью Фридриха Ницше. Этот Фридрих провозгласил появление сверхчеловека. По всем признакам вскоре ожидалось рождение сверхчеловека — и оно было бы оправданием копошению людей на этой земле.
Станислаус в своей роте искал признаки грядущего сверхчеловека. Вахмистр Дуфте не мог быть началом сверхчеловека, поскольку его слишком заботила краденая крестьянская ветчина. В своих поисках Станислаус обратился и к ротному командиру, ротмистру фон Клеефельду. Тут уже заметнее было, что человек близок к богам. Ротмистр фон Клеефельд восседал на своем рослом жеребце как на троне. Говорил он мало. Улыбался благородно и загадочно. Он только моргнет, и все уже волчком крутятся, и солдаты, и фельдфебели, и унтер-офицеры, и ефрейторы, да так, что пыль столбом. Они шлифовали и полировали рекрутов, а господин ротмистр взирал на это не шелохнувшись. Наверно, он был хозяином гигантской мельницы, перемалывавшей рекрутов на мельчайшую сверхчеловеческую королевскую крупчатку. Господин ротмистр не останавливал солдата на улице, если тот небрежно отдаст честь или, напротив, от чрезмерного благоговения споткнется, когда должен отдать честь. Господина ротмистра ничуть не волновало, кого там отделал Али табуретной ножкой, хоть Святого Духа, и что он вышвырнул в окно ефрейтора Маршнера. Ротмистр скакал верхом или на негнущихся ногах вышагивал по двору казармы, божественный и недосягаемый для мелочей казарменной обыденности.
Станислаус чувствовал себя философски зрелым, на многое способным и уже перестоявшимся, как пиво в бутылке. А может, в один прекрасный день он сам явит миру сверхчеловека.
7
