Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед
– Кара?
– Джулия, милая, я знаю, вы хотите сделать как лучше, но ведь вы же знаете, Алекс не был религиозен. Он всегда смеялся над религией. И мы не должны теперь пользоваться его немощью для успокоения собственной совести. Если отец Маккей войдет к нему, когда он будет без сознания, это даст нам право похоронить его по закону, ведь верно, отец?
– Пойду взгляну, как он, – сказал доктор.
– Отец Маккей, – обратился я к священнику, – вы помните, как лорд Марчмейн встретил вас в прошлый раз? Неужели это возможно, по вашему мнению, чтобы он с тех пор переменился?
– Хвала Богу, его милостью это возможно.
– Может быть, – предложила Кара, – вы бы вошли потихоньку, когда он спит, и произнесли над ним слова отпущения, а он и не узнал бы.
– У меня на глазах умерло так много людей, – ответил он, – и я не видел, чтобы кто-нибудь из них в последний час был огорчен моим присутствием.
– Но ведь то все были католики, а лорд Марчмейн не был им, разве только формально, по крайней мере последние годы. Он смеялся над этим, Кара сама говорила.
– Христос пришел звать к раскаянию не праведников, но грешников.
– Вернулся доктор.
– Без перемен, – сказал он.
– Ну подумайте, доктор, – повернул к нему священник свое спокойное, невинное, серьезное лицо, – могу ли я вызвать у кого-нибудь потрясение? – Он обвел взглядом нас всех. – Вы знаете, что я хочу сделать? Это так немного и так просто. Я ведь даже не ношу специального облачения, иду в чем есть. Вид мой ему уже знаком. Ничто не может его испугать. Я только спрошу у него, жалеет ли он о совершенных грехах. И буду ждать от него утвердительного знака, в крайнем случае довольно будет и того, что он не скажет мне «нет»; потом я дам ему Божье прощение. А затем, хотя это уже и не так обязательно, я его помажу. Это сущий пустяк, прикосновение пальцев и капли масла вот из этой баночки; смотрите, ничего не может ему повредить.
– Ох, Джулия, как нам решить? – вздохнула Кара. – Постойте, я попробую с ним поговорить.
Она ушла в Китайскую гостиную; мы молча ждали; стена огня разделяла меня и Джулию. Немного погодя Кара возвратилась.
– По-моему, он ничего не слышал, – растерянно проговорила она. – Мне казалось, я придумала, как начать. Я сказала: «Алекс, ты помнишь Мелстедского священника? Ты его очень обидел, когда он приезжал тебя навестить. Ты был с ним так резок. Он опять приехал. Я хочу, чтобы ты с ним повидался ради меня и чтобы вы помирились». Но он не ответил. Если он без сознания, его не может огорчить вид священника, ведь правда, доктор?
Джулия, до этого стоявшая молча и неподвижно, вдруг шагнула вперед.
– Благодарю вас за совет, доктор, – проговорила она. – Я беру на себя полную ответственность за все, что может случиться. Отец Маккей, будьте добры пройти теперь к моему отцу. – И, не взглянув на меня, пошла впереди него к двери.
Мы все потянулись следом. Лорд Марчмейн лежал так же, как я его видел утром, только глаза у него были теперь закрыты; руки его вверх ладонями покоились на одеяле, на одной из них сиделка как раз щупала пульс.
– Входите, входите, – бодро сказала она. – Теперь вы его уже не потревожите.
– Уже?
– Нет-нет, но он больше ни на что не реагирует.
Она поднесла к его лицу кислородную трубку, и шипение выходящего газа было единственным звуком у постели умирающего.
Священник наклонился над лордом Марчмейном и благословил его. Джулия и Кара опустились на колени в изножье кровати. Доктор, сиделка и я стояли позади.
– Ну, – сказал священник, – я знаю, вы жалеете обо всех своих грехах, правда? Сделайте знак, если можете. Ведь вы жалеете? – Но знака не было. – Попытайтесь припомнить свои грехи и попросите у Бога прощения. Я отпущу вам грехи. А вы тем временем попросите у Бога прощения за все, в чем ослушались его. – Он заговорил по-латыни. Я узнал слова: «Ego te absolvo in nomine Patris…»[30] – и увидел, что священник осеняет себя знаком креста. И тогда я тоже опустился на колени и стал молиться: «О Бог, если Бог есть, прости ему его грехи, если такая вещь, как грех, существует». И лежащий на кровати открыл глаза и испустил вздох, какой, по моим представлениям, испускают люди, умирая, но глаза его были подвижны, так что мы знали, что жизнь еще не покинула его.
Внезапно я почувствовал, что всей душой хочу этого знака, пусть даже только из учтивости, пусть даже только ради женщины, которую я люблю и которая, я знал, в эту минуту, стоя впереди меня на коленях, молилась о знаке. Казалось, то была совсем пустячная просьба – всего лишь кивок в благодарность, взгляд узнавания в толпе. Я стал молиться еще проще: «Бог, прости его грехи. И пожалуйста, сделай так, чтобы он принял твое прощение».
Совсем пустячная просьба.
Священник вынул из кармана серебряную баночку, опять сказал что-то по-латыни и прикоснулся к умирающему масляным тампоном; покончив со всем, что полагалось сделать, он убрал баночку и благословил умирающего последний раз. Внезапно лорд Марчмейн зашевелился и медленно поднес руку ко лбу; у меня мелькнула мысль, что он почувствовал влагу елея и хочет его стереть. «О Бог, – молился я, – не дай ему это сделать!» Но мой страх был напрасен; так же медленно рука опустилась на грудь, потом передвинулась к плечу, и лорд Марчмейн осенил себя знаком креста. И тогда я понял, что просьба моя была совсем не о пустяке, не о попутном кивке узнавания, и мне припомнились слова из далеких времен моего детства о завесе, которая разодралась в храме надвое сверху донизу.
Все было кончено, сиделка опять подошла к кислородному баллону; доктор склонился над больным. Джулия шепнула мне:
– Проводи отца Маккея, хорошо? Я побуду здесь еще немного.
За дверью отец Маккей снова стал тем простым и добродушным человеком, которого я знал.
– Ну, разве не прекрасное было зрелище? У меня на глазах это случалось несчетное количество раз. Диавол сопротивляется до последней минуты, но в конце милость Божия над ним торжествует. Вы, мистер Райдер, не католик, насколько мне известно, но по крайней мере вас должно это радовать ради дам, получивших теперь утешение.
Пока мы ждали шофера, мне пришло в голову, что отцу Маккею следует заплатить за его услуги. Я, смущаясь, спросил его об этом.
– Не беспокойтесь, мистер Райдер. Для меня это было удовольствие, – ответил он. – Но все, что бы вы ни уделили, будет кстати в таком приходе, как мой. – У меня в бумажнике оказались три фунтовые ассигнации, и я отдал их ему. – Право, вы более чем щедры. Благослови вас Бог, мистер Райдер. Я заеду опять, хотя едва ли ему еще долго пребывать в этом мире.
Джулия оставалась в Китайской гостиной, и в пять часов пополудни ее отец умер, доказав тем самым правоту обеих споривших сторон – и доктора, и священника.
Здесь я подхожу к тем обрывочным фразам, которые оказались последними, сказанными между мною и Джулией, к последним воспоминаниям.
Когда отец ее умер, Джулия еще некоторое время оставалась у тела; сиделка вышла в другую комнату с печальным сообщением, и в открывшуюся дверь я мельком видел ее стоящей на коленях в изножье кровати; рядом в кресле сидела Кара. Вскоре они обе вышли, и Джулия сказала мне:
– Не сейчас, я отведу Кару в ее комнату. Позже.
Пока она еще оставалась наверху, приехали из Лондона Брайдсхед и Корделия; и когда мы наконец встретились наедине, это произошло украдкой, как у молодых влюбленных.
Джулия сказала:
– Здесь, в темноте, в углу под лестницей, – одна минута, чтобы сказать «прощай».
– Так долго, чтобы сказать так мало.
– Ты знал?
– С утра; еще до того, как наступило утро; уже целый год.
– А я только сегодня. О мой дорогой, если бы ты мог понять. Тогда бы я перенесла разлуку, легче бы перенесла. Я бы должна сказать, что сердце мое разбито, только я не верю в разбитые сердца. Я не могу быть твоей женой, Чарльз, я больше никогда не смогу быть с тобой.
– Знаю.
– Откуда тебе знать?
– Что ты будешь делать?
– Просто жить дальше – одна. Как я могу сказать, что я буду делать? Ты знаешь про меня все. Знаешь, что я не создана для траура. Я всегда была плохой. Может быть, опять буду жить плохо и опять понесу наказание. Но чем я хуже, тем больше моя нужда в Боге. Я не могу отказаться от надежды на его милость. А было бы именно это – новая жизнь с тобой, без него. Нам не дано видеть дальше чем на шаг вперед. Но сегодня я увидела, что есть одна вещь, по-настоящему непростительная – как в школе были такие проступки, за которые даже не наказывали и требовалось только вмешательство мамы, – и эту непростительную вещь я едва не совершила, но оказалась недостаточно плохой, чтобы ее совершить, это – сотворение иного добра, против Божьего. Почему, почему мне было дано это понять, а тебе – нет, Чарльз? Может быть, потому что мама, няня, Корделия, Себастьян и даже Брайди и миссис Маспрэтт поминают меня в своих молитвах? А может быть, это мой личный уговор с Богом, что если я откажусь вот от этого, чего так хочу, потом, как бы плоха я ни была, он под конец все же не отвернется от меня… Ну вот, теперь мы оба останемся одиноки, и мне никогда не добиться, чтобы ты понял.
