Ирвинг Стоун - Муки и радости
Когда настала ночь и он вновь был не в силах заснуть, он спустился в библиотеку Альдовранди, зажег лампу, взял лежавшее на столе перо и, после многих бесплодных попыток, набросал такие строки:
ВЕНОК И ПОЯС
Нет радостней веселого занятья:По злату кос цветам наперебойСоприкасаться с милой головой!..И льнуть лобзаньем всюду без изъятья!
И сколько наслаждения для платьяСжимать ей стан и ниспадать волной;И как отрадно сетке золотойЕе ланиты заключать в объятья!
Еще нежней нарядной ленты вязь,Блестя узорной вышивкой своею,Смыкается вкруг персей молодых.А тесный пояс, ласково виясь,
Как будто шепчет: «Не расстанусь с нею…»О, сколько дела здесь для рук моих!
Микеланджело догадывался, что сонет вышел совсем не таким, какие учил его писать, тратя на это долгие часы, Бенивиени. Однако сонет этот, по выражению Альдовранди, сильно «охладил его пыл». Он перешел из библиотеки в свою комнату и быстро заснул.
Через несколько недель Альдовранди снова пригласил его провести вечер на вилле Клариссы — на этот раз здесь собрались самые близкие друзья Марко, чтобы заняться излюбленной игрой болонцев тароккино, в которой применялись шестьдесят необыкновенно крупных по размеру карт. Микеланджело не знал этой игры, да и не мог, принять в ней участие: у него не было денег. Проследив за тем, чтобы приятели Марко закусили и выпили, Кларисса села рядом с Микеланджело перед горящим камином, — дело было в гостиной, украшенной чудесным терракотовым фризом. При свете камина Микеланджело разглядывал лицо Клариссы, такое нежное и в то же время такое страстное.
— Приятно поговорить с человеком одного с тобой возраста, — сказала Кларисса. — Ведь все друзья Марко гораздо старше меня.
— У вас нет друзей помоложе?
— Теперь уже нет. Но я все-таки счастлива. Разве не странно, Буонарроти, что девушка, выросшая в крайней нищете, смогла так легко и просто приспособиться к этой вот роскоши?
— Не знаю, мадонна. Все это так далеко от моих интересов.
— Что же у вас за интересы? Помимо скульптуры, конечно.
— Поэзия. — Он страдальчески улыбнулся. — Я потратил две бессонных ночи, чтобы написать вам сонет.
— Вы написали мне сонет? — изумилась она. — Мне никогда еще не писали сонетов. Можно его послушать?
Микеланджело густо покраснел.
— Не думаю. Но я перепишу его и принесу вам. Вы прочитаете его наедине.
— Ну, зачем же вы так смущаетесь? Всегда приятно знать, что кто-то к тебе неравнодушен. Я принимаю ваше стихотворение как комплимент.
Микеланджело опустил глаза. Как признаться ей, что подобная игра для него столь же нова, сколь и тароккино? Как дать ей понять, что все его существо охвачено жарким огнем страсти?
Он поднял взор и увидел, что она пристально смотрит на него. Она ясно читала все его чувства. Она вложила свою руку в его руки и впилась взглядом в его оробевшее, сконфуженное лицо. Эти короткие минуты решили дело.
— Что это свалилось на твой нос, Микеланджело?
— Окорок.
— С прилавка мясника? И как же ты не успел уклониться?
— Тот, кто живет близ Везувия, не успевает бежать от лавы: лава заливает его прежде, чем он поймет, что она подступила.
— Была у тебя любовь?
— В некотором роде.
— Любовь всегда бывает в некотором роде.
— А бывает любовь просто, без всяких условностей?
— Право, не знаю. Люди порой вступают в брак по политическим соображениям, — вот, например, Виоланта Бентивольо вышла замуж за Пандольфо Малатеста в Римини; на свадьбе у них всем распоряжался твой друг Альдовранди. Бывает, женятся лишь для того, чтобы обзавестись детьми и жить поэкономней, — тогда берут в жены крестьянок; бывает, что сходятся ради удовольствий, из стремления к роскоши, к нарядам… вот как я…
— Ну, а какие чувства друг к другу у нас с тобою?
Она выпрямила спину, шелк ее платья, всколыхнувшись, резко зашуршал. Кованым носком своего модного башмака она тронула ногу Микеланджело ниже колена. Все у него внутри как бы перевернулось.
— Мы ведь оба молодые. Отчего бы нам просто не хотеть друг друга?
И вновь он, бессонный, всю ночь метался в постели; его горящее лицо уже не хотело зарыться в ложбинку между ее грудей — нет, он хотел теперь прижаться к ее телу всем своим телом. Невыносимое томление жгло и мучило его. Лежа в темной комнате, он снова и снова слышал ее слова, весь дрожа, как в лихорадке.
— Отчего бы нам просто не хотеть друг друга?
Он поднялся с постели, прошел в библиотеку Альдовранди и начал набрасывать на бумаге фразы и строчки, беспорядочно теснившиеся в его голове.
Червь обречен над коконом корпетьИ вить шелка, усердья не жалея.Одев тебя, как нежную лилею,Твой дух он тронет, прежде чем истлеть,
О шелкопряд, и мне б такую смерть!И мне бы сбросить кожу, будто змею.Отдать всю плоть — и гибелью своеюТебя в одежды дивные одеть.
Лелеять кокон днями и ночами,Чтоб соткан был искусными ткачамиНа грудь твою прекрасную покров,
Иль в туфельки цветные превратитьсяИ ножки греть, когда рычит и злитсяСедой Борей, примчавшийся с холмов.
Лишь в день Рождества, когда в гостиной горел камин традиционным «поленом добрых пожеланий», когда дети бедняков пели под окнами, выпрашивая подарки, а синьора Альдовранди велела собраться всем слугам и исполнить старинный обряд — вытащить из мешка «счастье», — лишь в день Рождества Микеланджело был избавлен от своего наваждения.
Выпив по стакану вина, слуги разошлись, все члены семейства Альдовранди, человек тридцать, разобрали свои подарки, и хозяин дома сказал Микеланджело:
— А теперь попытайте счастье вы!
Микеланджело засунул руку в мешок. Там оставался лишь один-единственный подарок. По улыбкам всех, кто стоял с ним рядом, Микеланджело понял, что в семье уже знали о приготовленном ему сюрпризе. Вынутая из мешка вещь оказалась терракотовой моделью надгробья работы делл'Арка в церкви Сан Доменико. На трех пустых местах, где недоставало ангела, Святого Петрония и Святого Прокла, Микеланджело увидел несоразмерно крупные карикатурные изображения самого себя; у всех трех статуэток носы были сломаны.
— Мне… мне поручается заказ?
Альдовранди, глядя на него, счастливо улыбался:
— Совет принял такое решение на прошлой неделе.
Когда гости разъехались, Альдовранди и Микеланджело прошли в библиотеку. Альдовранди сразу же заговорил о том, что, как только будут сделаны подготовительные рисунки и выяснятся размеры изваяний, он позаботится о доставке мрамора из Каррары. Микеланджело понял, что Альдовранди не только выхлопотал ему заказ, обещавший не менее тридцати золотых дукатов заработка, но и заплатит за этот каррарский мрамор и за перевозку его на волах с Апеннин. Сердце его было полно благодарности, он не знал, как ее выразить. В каком-то безотчетном порыве он схватил книгу с поэмой Данте и быстро-быстро начал перелистывать ее. Потом он взял перо и на полях страницы — сверху, снизу, с боков — молниеносно набросал виды Флоренции: Собор и Баптистерий, дворец Синьории и Старый мост через Арно, всю панораму города, лежащего в материнских объятиях каменных стен.
— Если вы разрешите, я буду разрисовывать по одной странице Данте ежедневно.
Слегка наклонившись, Альдовранди следил за быстрыми и уверенными движениями пера Микеланджело, и глаза его радостно светились.
Вдвоем с Альдовранди он отправился в мастерскую делл'Арка — она ютилась позади церкви Сан-Петронио, на огороженном дворе, примыкая к ризнице; тут же, за невысоким портиком, находились помещения для работы художников и скульпторов, похожие на те, что теснились подле Собора во Флоренции, хотя сарай, в котором Микеланджело высек своего «Геракла», был гораздо просторнее, чем эти болонские конуры. В мастерской делл'Арка все оставалось так, как было до смерти скульптора, внезапно скончавшегося около десяти месяцев назад. На верстаке были размещены его резцы и молотки, засохшие черновые эскизы из воска и глины, цветные миниатюры, папки рисунков для задуманных, но не исполненных фигур надгробья, обломки угольных карандашей — все эти вещи словно бы воссоздавали облик человека, жизнь и труд которого смерть оборвала в самом разгаре.
Было довольно холодно, как это бывает в Эмилии в январе, и большие жаровни еле согревали воздух в мастерской. Проведя два месяца за рисованием в болонских церквах и сделав немало набросков с произведений делла Кверча, Микеланджело рвался теперь к настоящей работе: ему хотелось лепить модели в глине, разжигать горн и оттачивать инструмент, укреплять мрамор на деревянных подпорах и осторожными, точными ударами срезать углы глыбы, нащупывая очертания фигур со всех сторон, по всему кругу. Минуло уже полгода, как он закончил своего «Геракла».
