Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге
О дядюшка Эберхард, почему не бродишь ты вместе с остальными кавалерами по лесам и полям в последние дни уходящего лета? Да будет тебе известно, что никому не дано безнаказанно поклоняться богине мудрости. В шестьдесят лет с небольшим спина твоя сгорблена и ты облысел, морщины избороздили твое чело, глаза ввалились, а складки вокруг беззубого рта говорят о старческой дряхлости.
0 дядюшка Эберхард, почему не бродишь ты по лесам и полям? Никакие соблазны жизни не могли оторвать тебя от работы, но потому-то смерть и разлучит тебя с ней раньше времени.
Дядюшка Эберхард проводит жирную черту под последней строкой. Из бесчисленных ящиков бюро он извлекает пожелтевшие исписанные листы — разрозненные части его большого труда, того труда, которому суждено прославить имя Эберхарда Берггрена в веках. Но только сложил он разрозненные главы рукописи, не отрывая от них восторженных глаз, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Элисабет.
Вот она, эта юная повелительница стариков! Та, которую они обожают и боготворят больше, чем дедушки своего первого внука. Вот она, которую они подобрали несчастной и жалкой, чтобы принести ей в дар все радости жизни, подобно тому, как король в сказке поступил с бедной красавицей, которую встретил в лесу. Вот для кого звучат теперь в Экебю валторны и скрипки. Вот для кого бьет теперь ключом жизнь большого поместья.
Она здорова теперь, хотя все еще очень слаба.
Ей наскучило одиночество в большом доме, и, зная, что все кавалеры ушли, она решила заглянуть в знаменитую комнату кавалерского флигеля.
Она тихонько входит и видит перед собой оштукатуренные стены и желтые клетчатые пологи; но вот она замечает, что в комнате кто-то есть, и приходит в смущение.
Дядюшка Эберхард торжественно подходит к ней и подводит ее к своему бюро.
— Взгляните, графиня, — говорит он, — теперь мой труд завершен. Все то, что я написал, должно теперь предстать перед миром. Нечто великое и знаменательное должно совершиться.
— Что же должно совершиться, дядюшка Эберхард?
— Ах, графиня, это будет подобно молнии — той, которая озаряет своим светом и испепеляет. С тех пор как Моисей извлек ее из грозовой тучи Синайской горы и поместил в святая святых скинии, с тех пор старый Иегова мог спать спокойно, но люди теперь увидят, что это такое: это заблуждение, обман, пустота, мыльный пузырь, мертворожденный плод нашего воображения, и все это будет низринуто в вечность, — проговорил старик, положив свою морщинистую руку на груду сложенных листов. — Вот о чем здесь написано. Люди прочтут и поверят этому. Они прозреют и убедятся в собственной глупости, они пустят кресты на растопку, используют храмы под амбары и заставят пасторов пахать землю.
— О дядюшка Эберхард, — говорит графиня, содрогаясь от ужаса, — неужели вы такой страшный человек? Неужели вы действительно написали все эти ужасные вещи?
— Ужасные! — повторяет старец. — Но ведь это же истина. Как мы похожи на тех детей, которые, завидя чужого, прячутся за спину матери. Мы привыкли прятаться от истины, вечно для нас незнакомой. Но настало время: она придет и поселится среди нас, и все признают ее.
— Неужели все?
— Да. Не только философы, а все! Понимаете, графиня, все!
— А как же Иегова?
— Долой и его и всех ангелов, святых и чертей, долой предрассудки!
— Но кто же тогда будет править миром?
— А вы, графиня, полагаете, что кто-нибудь правил им до сих пор? Уж не думаете ли вы, что миром правит то провидение, которое охраняет пташек небесных и беззащитных людей? Нет, никто не правит миром, и никто не будет править им впредь.
— Ну, а что будет с нами, с людьми?
— Мы будем тем же, чем были и прежде, — прахом. Сгоревшее не может больше гореть, оно умирает. Мы ведь горючее, пожираемое пламенем жизни. Искры жизни перелетают от одного к другому. Мы воспламеняемся, горим и гаснем. В этом заключается жизнь.
— Но, дядюшка Эберхард, а где же тогда духовная жизнь?
— Ее нет.
— А загробная жизнь? — Не существует.
— Ну а где же добро и зло, где надежды и цели?
— Ничего этого нет.
Молодая женщина подходит к окну. Она видит пожелтевшие осенние листья, георгины и астры, поникшие, сломанные осенними ветрами. Она видит свинцовые воды Лёвена, темное ненастное небо — и на какое-то мгновение чувство протеста овладевает ею.
— О дядюшка Эберхард, — говорит она, — до чего же все в мире серо и безобразно, все в нем так бессмысленно, что хочется лечь и умереть!
Но тут же нечто вроде раскаяния просыпается в ее душе. Непреодолимые силы жизни и бурлящие чувства громко требуют своего.
— Что же тогда остается в жизни, если вы лишаете людей бога и бессмертия? — восклицает она.
— Труд, — отвечает старец.
Она вновь смотрит в окно и чувствует презрение к этой жалкой мудрости. Лихорадочно работает мысль, пытаясь найти название этой силе, этой способности к перевоплощению.
— О дядюшка Эберхард, — говорит она, — причем тут труд? Разве он божество? Разве заключает он в себе смысл жизни? Нет, это не труд, а что-то другое!
— Я не знаю ничего другого, — отвечает философ.
Но тогда она сама находит то слово, которое, искала, — жалкое, часто оскверняемое слово.
— Дядюшка Эберхард, а может быть, это любовь?
По его беззубому, морщинистому рту скользнула улыбка.
— Вот здесь, — говорит философ, — ударяя кулаком по увесистой рукописи, — здесь убиваю я всех богов, и Эроса в том числе. Что такое любовь, как не плотское вожделение? Почему должна она стоять выше прочих потребностей тела? Сделайте богом голод! Сделайте богом усталость! Они в той же мере достойны этого. Пора покончить с нелепыми представлениями! Да здравствует истина!
Графиня Элисабет опускает голову. Тут что-то не так, все это неправда. Но она не может с ним спорить.
— Ваши слова ранили мою душу, — говорит она, — но они ни в чем не убедили меня. Уничтожить богов мести и силы — вот самое большое, что вы в состоянии сделать.
Старец берет ее руку, кладет ее на рукопись и отвечает с фанатизмом неверующего:
— Прочтите это, и вы убедитесь.
— В таком случае пусть никогда не попадется мне на глаза этот труд! — говорит она. — Если я всему этому поверю, я не смогу больше жить.
Глубоко опечаленная уходит она от философа. А он после ее ухода долго еще сидит погруженный в раздумье.
Эти кипы старых, мелко исписанных листов, это вольнодумное произведение так еще и не представлено на суд людей. Имя дядюшки Эберхарда еще не достигло вершин сияющей славы.
Его великий труд так и лежит, запрятанный в ларце в церкви Свартшё, в чулане под лестницей. Лишь на исходе столетия увидит он свет.
Но почему же он так поступил? Может быть, он боялся, что не сможет доказать свою правоту? Или, может быть, он боялся преследований? Нет, плохо вы знаете дядюшку Зберхарда.
Поймите же: истина была для него дороже собственной славы, и он пожертвовал славой во имя истины только для того, чтобы Элисабет, эта чистая душа, его любимое дитя, могла спокойно прожить до конца своих дней, сохранив веру, которой она жила.
О любовь, ты воистину бессмертна!
Глава тридцать вторая
ДЕВУШКА ИЗ НЮГОРДА
Никто не знает этого густо заросшего елями места у подножья горы, где толстый слой мха покрывает землю. Да это и понятно, если нога человека еще не ступала здесь и никто даже не знает, как это место называется. Ни одна тропа не ведет в эту глушь. Ельник окружает неприступные скалы, густые заросли можжевельника охраняют его, а подступы к нему преграждает бурелом; и даже пастухи и лисицы никогда не заходят сюда. Это самое глухое место в лесу, но теперь тысячи людей ищут его.
Какой бесконечный поток людей! Они могли бы заполнить всю церковь в Бру, да и не только в Бру, но и в Лёвене и в Свартшё. Даже представить себе трудно, какой бесконечный поток людей!
Господские дети, которым не разрешают бежать за толпой, стоят у края дороги или сидят на заборах, наблюдая оттуда за странной процессией. Нелегко маленьким детям представить себе, что на свете живет такая масса людей. Когда они вырастут, в памяти у них навсегда останется этот бесконечный людской поток. Глаза их будут наполняться слезами при одном лишь воспоминании об этом нескончаемом шествии по дороге, где обычно за целый день проходило лишь несколько путников или нищих да проезжала какая-нибудь крестьянская телега.
Все, кто живет у дороги, выходят и спрашивают:
— Что случилось? Уж не враг ли напал на нас? Куда вы идете, о странники, куда направляетесь?
— Мы идем на поиски, — отвечают из толпы. — Вот уже два дня как мы ищем. Мы выбились из сил, но и сегодня мы будем искать. Мы обыщем весь бьёрнский лес и поросшие лесом склоны на запад от Экебю.
Это люди из Нюгорда, бедной деревни, затерянной среди гор на востоке. Вот уже неделя как пропала красивая девушка с тяжелыми черными косами и румяными щеками. Торговка вениками, та, которую Йёста Берлинг хотел сделать своей невестой, заблудилась в дремучем лесу. Вот уже неделя как никто не видел ее.
