Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А
Страсть, побуждающая других покорять империи, превратилась в ее ограниченности в страсть власти над ним. Она поставила себе целью разорить его, словно неспособная достичь его достоинств могла возвыситься над ними, уничтожив их, словно мера его величия тогда перешла бы к ней. «Как будто, — подумал с содроганием Риарден, — разбивший статую вандал более велик, чем создавший ее скульптор, как будто убийца ребенка более велик, чем родившая его мать».
Он вспомнил ее язвительные насмешки над его работой, заводами, металлом, успехом. Риарден вспомнил ее желание хоть однажды увидеть его пьяным, ее попытки толкнуть его к супружеской измене, ее радость при мысли, что он опустился до романа на стороне, ее ужас, когда она поняла, что этот роман был возвышением, а не падением. Цель ее атаки, которую он находил непостижимой, была постоянной и ясной, — она хотела уничтожить его чувство самоуважения, понимая, что человек, потерявший достоинство, подвластен чьей угодно воле. Она старалась нарушить его моральную чистоту, хотела разрушить его нравственные устои ядовитым чувством вины, словно, если бы он нравственно пал, его порочность дала ей право быть порочной самой.
Руководствуясь той же целью, тем же мотивом, какие заставляли других плести сложные философские системы, чтобы уничтожить поколения, установить диктатуру для уничтожения страны, она, не обладая никаким оружием, кроме женственности, поставила себе задачей уничтожить одного человека. «У вас кодекс жизни, — вспомнил он слова своего молодого пропавшего учителя, — тогда какой же у них?»
— Мне есть, что сказать тебе! — воскликнула Лилиан с той бессильной яростью, когда хочется, чтобы слова были кастетом. — Ты очень гордишься собой, не так ли? Ты очень гордишься своим именем! Сталь Риардена, металл Риардена, жена Риардена! И это была я, не так ли? Миссис Риарден! Миссис Генри Риарден! — Звуки, которые она теперь издавала, походили на кудахтанье, представляли собой до неузнаваемости искаженный смех. — Так вот, думаю, тебе приятно будет узнать, что твоей женой обладал другой мужчина! Я была неверна тебе, слышишь? Я изменила тебе не с каким-то замечательным, благородным любовником, а с паршивой вошью, с Джимом Таггертом! Три месяца назад! До развода! Пока еще была твоей женой!
Риарден слушал, словно ученый, изучающий предмет, не имеющий никакой личной значимости. «Вот, — подумал он, — окончательный результат кредо коллективной взаимозависимости, кредо отрицания личности, собственности, факта: веры, что нравственное достоинство одного зависит от поступков другого».
— Я была неверна тебе! Слышишь, безупречный пуританин? Я спала с Джимом Таггертом, безупречный герой! Ты не слышишь меня?.. Не слышишь меня?.. Не…
Риарден смотрел на нее, словно на незнакомую женщину, подошедшую к нему на улице с личными признаниями, во взгляде его читалось: «Зачем говорить это мне?»
Голос ее оборвался. Риарден не знал, каким может быть крушение личности; но знал, что видит крушение Лилиан. Он видел это в том, как обмякло ее лицо, как расслабились его черты, словно их ничто не соединяло, видел в глазах, невидящих, но глядящих, глядящих внутрь, где таился такой ужас, какого не может вызвать ни одна внешняя угроза. Это был взгляд не теряющей разум личности, это был взгляд разумного существа, видящего свое полное поражение и вместе с тем впервые видящего свою сущность, взгляд личности, видящей, что после многих лет проповеди несуществования достигла его.
Он пошел к выходу. Мать остановила его у двери, схватив за руку. С видом упрямого замешательства, с последней попыткой самообмана она плачуще простонала тоном раздраженного упрека:
— Ты в самом деле не способен прощать?
— Да, мама, — ответил он. — Не способен. Я бы простил прошлое, если бы вы сегодня убеждали меня бросить дело и скрыться.
Снаружи Риардена встретили холодный ветер, плотно прижавший пальто к его телу, словно объятье, зеленый простор у подножья холма и ясное, меркнущее небо. Словно два завершающих день заката на западе краснело прямой, недвижной полосой зарево солнца, а на востоке дышащая красная полоса представляла собой зарево его завода.
Когда он ехал в Нью-Йорк, ощущение руля в руках и струящегося навстречу ровного шоссе действовало на него странно ободряюще. Он испытывал чувство предельной четкости и расслабленности, чувство действия без напряжения, казавшееся необъяснимо юношеским, и это ощущение походило на простой, удивленный вопрос: «А зачем действовать как-то по-другому?»
Когда на горизонте появился Нью-Йорк, Риардену показалось, что он обладает какой-то светлой ясностью, хотя очертаний его на таком расстоянии было не разглядеть, ясностью, вызванной словно бы исходящим от него самого светом. Он смотрел на громадный город, не думая о том, что из него сделали другие, для него это был не город гангстеров, попрошаек, отверженных и проституток, Нью-Йорк был величайшим промышленным достижением в истории человека, а все остальное ничего не значило. Во взгляде Риардена на Нью-Йорк было чувство духовного сродства с этим городом, и он не мог насмотреться на него, словно видел в первый раз или в последний.
Риарден постоял в тихом коридоре отеля «Уэйн-Фолкленд» перед дверью номера, в который нужно было войти; ему потребовалось немалое усилие, чтобы поднять руку и постучать; когда-то этот номер занимал Франсиско Д’Анкония. По гостиной с бархатными драпировками и голыми полированными столами плавал сигаретный дым. В этой комнате с дорогой мебелью и безо всяких личных вещей царила атмосфера унылой роскоши, подобающей для кратковременного пребывания, такая же гнетущая, как атмосфера ночлежки. Когда он вошел, в дыму поднялись пятеро: Уэсли Моуч, Юджин Лоусон, Джеймс Таггерт, доктор Флойд Феррис и худощавый, сутулый человек, похожий на хитрого теннисиста, представился он как Тинки Холлоуэй.
— Ну, хорошо, — сказал Риарден, обрывая приветствия, улыбки, предложения выпить и высказывания о критическом положении в стране, — чего вы хотели?
— Мы здесь как ваши друзья, мистер Риарден, — сказал Тинки Холлоуэй, — только как ваши друзья, собравшиеся неофициально поговорить о более тесном взаимодействии.
— Мы хотим воспользоваться вашими выдающимися способностями, — сказал Лоусон, — и вашим профессиональным советом относительно проблем промышленности страны.
— Люди вроде вас нужны в Вашингтоне, — сказал доктор Феррис. — Вам нет нужды так долго оставаться посторонним, когда ваш голос нужен на самом верху национального руководства.
«Противно то, — подумал Риарден, — что эти речи — всего лишь наполовину ложь; другая половина в их истерично-настойчивом тоне представляет собой невысказанное желание как-то представить это полной правдой».
— Чего вы хотели? — снова спросил он.
— Ну как… послушать вас, мистер Риарден, — ответил Уэсли Моуч с испуганной улыбкой, улыбка была нарочитой, страх подлинным. — Мы… мы хотим узнать ваше мнение о национальном промышленном кризисе.
— Мне нечего сказать.
— Но, мистер Риарден, — подал голос доктор Феррис, — мы хотим только возможности сотрудничать с вами.
— Я уже однажды сказал во всеуслышание, что не сотрудничаю под дулом пистолета.
— Не могли бы мы зарыть томагавк в такое время? — умоляюще спросил Лоусон.
— То есть пистолет? Действуйте.
— Что?
— Пистолет держите вы. Заройте его, если сможете.
— Это… это просто оборот речи, — объяснил, хлопая глазами, Лоусон. — Я выражался образно.
— Я нет.
— Неужели мы не можем объединиться в интересах страны в этот час критического положения? — спросил доктор Феррис. — Неужели мы не можем пренебречь нашими расхождениями во взглядах? Мы готовы пойти с вами на компромисс. Если вас не устраивает какой-то аспект нашей политики, скажите, мы издадим директиву…
— Кончайте, ребята. Я приехал не затем, чтобы помогать вам делать вид, будто мое положение лучше, чем на самом деле, и что между нами возможен какой-то компромисс. Перейдем к делу. Вы приготовили какой-то новый капкан для сталелитейной промышленности. Какой?
— Собственно говоря, — сказал Моуч, — у нас есть для обсуждения жизненно важный вопрос относительно сталелитейной промышленности, но… но как вы выражаетесь, мистер Риарден!
— Мы не ставим на вас никаких капканов, — сказал Холлоуэй, — и пригласили вас сюда, чтобы обсудить этот вопрос с вами.
— Я приехал за распоряжениями. Отдавайте их.
— Но, мистер Риарден, мы не согласны с таким взглядом. Мы не хотим отдавать вам распоряжений. Нам нужно ваше добровольное согласие.
Риарден улыбнулся.
— Знаю.
— Знаете? — начал было оживленно Холлоуэй, но что-то в улыбке Риардена заставило его сменить тон на неуверенный. — Ну что ж, тогда…
