Озорные рассказы - Оноре де Бальзак
Потом герцог снова уселся на тот же стул в десяти шагах от дамы, которую он ни на миг не упускал из виду, пока отдавал приказания пажу.
— Рауль очень ревнив, — сказал он. — Потому я должен дать вам один совет… Вон там, — он показал на потайную дверцу, — хранятся тончайшие благовония и масла королевы. Там она умывается, ну и все такое прочее, чем занимаются женщины. Я знаю, убедился в этом не раз, что у каждой из вас свой особенный запах, по нему вас можно легко опознать. И если Рауль, как вы говорите, безумно ревнив, то есть страдает худшей из всех ревностей, то вы воспользуетесь этими грязными средствами, поскольку очень скоро вам придется погрузиться в трясину мерзкого болота.
— О, господин, на что вы намекаете?
— Узнаете в свое время, когда в том будет необходимость. Я не хочу причинить вам зла и даю честное слово рыцаря, что окажу вам совершеннейшее почтение и до конца дней моих сохраню в тайне мое поражение. Короче, вы убедитесь, что у герцога Орлеанского доброе сердце и месть его благородна: за презрение к себе он дарит дамам ключ от райских врат. Прошу лишь слушать внимательно, дабы не упустить ни слова из веселых разговоров, которые вскоре донесутся до ваших ушей из соседней залы, и ведите себя тихо, коли вам дороги ваши дети.
Поелику в королевские покои вела только одна дверь, а сквозь прутья оконных решеток лишь с большим трудом пролезала голова, сластолюбец напоследок еще раз велел не шуметь и запер даму, уверенный, что ей никуда не деться. Его веселые дружки не заставили себя ждать и нашли в ярко освещенном зале великолепный ужин, поданный на прекрасных блюдах, а рядом с блюдами сверкали серебром кувшины с королевским вином. Хозяин обратился к ним с такими словами:
— Скорее, скорее, друзья мои, садитесь! Я чуть не умер от скуки. Однако вспомнил о вас и захотел устроить пир на античный манер — пир, во время коего греки и римляне воздавали почести мессиру Приапу и богу, известному во всех краях под именем Бахуса. Празднество наше будет двоякого рода, поелику к десерту подоспеют три хорошеньких сороки, и хоть я знаком с ними накоротке, а кто из них милее, не знаю.
Все радостно выразили признательность своему господину, и только Рауль д’Октонвиль обратился к герцогу с особой речью:
— Сир, я охотно поддержу вас в любой битве, но только не в той, что связана с юбками, на турнире, но не на попойке. У добрых товарищей моих дома нет жены, а у меня есть милая супруга, с нею я обязан проводить мое время, ей должен давать отчет в моих делах и поступках.
— Значит, коли я женат, — возмутился герцог, — то я, по-вашему, не прав?
— О, мой дорогой господин, вы принц и вольны поступать так, как считаете возможным…
Эти слова, как вы понимаете, повергли прекрасную узницу в жар и в холод.
«Ах, мой Рауль, — подумала она, — как ты благороден!»
— Я люблю тебя, — продолжал герцог, — и почитаю самым верным и достойным из моих слуг. Все мы, — он обвел глазами трех прочих своих гостей, — негодяи рядом с тобой. Но, Рауль, присядь. Когда прилетят пташки, а это пташки высокого полета, ты вернешься к своему домашнему очагу. Черт! Я знал, что ты человек благоразумный и несведущий в любовных радостях на стороне, и пригласил сюда, в эту самую комнату, королеву, демоницу, воплощение женских прелестей. Я хотел раз в жизни тебе, который никогда не стремился к любовным похождениям, а грезил лишь о войне, дать насладиться чудесами чувственных утех, ибо стыдно моему подданному не уметь услужить прекрасной даме.
Д’Октонвиль сел за стол, дабы не перечить принцу в том, что касалось ужина и не затрагивало его чести. И все принялись смеяться, шутить и судачить о женщинах. Потом начали вспоминать свои похождения и случайные встречи и при этом не щадили никого, даже самых любимых, рассказывая о том, что каждая из них предпочитает; засим последовали ужасные откровения, чья низость и извращенность возрастали по мере того, как пустели кувшины с вином. Герцог веселился на правах единственного наследника престола и подначивал своих собутыльников, он врал, дабы вытянуть из них правду, а они ели рысью, пили галопом и пускали вскачь свои языки. От этих разговоров броня сира д’Октонвиля мало-помалу теряла свою крепость. Несмотря на свою добродетель, он снизошел до некоторых желаний и погрузился в нечистоплотность подобно святому, что увлекся своими молитвами.
Заметив это, герцог, который жаждал утолить свой гнев и обиду, засмеялся и сказал ему:
— Эй! Клянусь всеми монахами! Рауль, все мы одним миром мазаны, все осмотрительны и благоразумны, когда выходим из-за стола. Давай, мы ничего не скажем твоей жене! Давай, черт тебя побери, я хочу, чтобы ты познал радость неземную! Здесь, — сказал он, отворив дверь, за которой находилась госпожа д’Октонвиль, — ждет одна придворная дама, подруга королевы и величайшая жрица Венеры, ей нет равных среди всех куртизанок, блудниц, шлюх, девок и потаскух… Она родилась в тот миг, когда рай лучился счастьем, природа цвела и благоухала, растения рассеивались по всей земле, животные резвились, скакали и плодились и все сгорало от любви. Хоть она и превращает свою постель в алтарь, но она слишком знатна, чтобы показываться на глаза, и слишком известна, чтобы издавать что-то, кроме любовных стонов. Свет не нужен, ибо глаза ее извергают пламень, и тем более не пытайся с нею говорить, поелику она говорит телом, движется быстрее и дрожит сильнее диких зверей, застигнутых врасплох посреди листвы. Это резвая лошадка, мой дорогой Рауль, смотри, не злоупотребляй шпорами, будь добрым наездником и крепко держись в седле, ибо она одним махом смогла бы прилепить тебя к потолку, будь у тебя на хребте хоть капля смолы. Она живет только в постели, всегда сгорает от желания и всегда жаждет мужчину. Наш бедный покойный друг, молодой сир де Жиак, погиб из-за нее, за одну весну она высосала его до мозга костей. Святой истинный крест! Дабы познать усладу, подобную той, что дарит она, любой мужчина отдал бы треть своей жизни! А тот, кто познал ее, за вторую ночь без всякого сожаления отдал бы бессмертие своей души!
— Однако же, — недоумевал Рауль, — откуда
