Отсрочка - Жан-Поль Сартр
— Се человек.
Матье разглядывал сурового офицера на ступеньках церкви.
— У вас тут не слишком покладистый вид.
— Так нужно, — отчеканил Гомес. Матье посмотрел на него и рассмеялся.
— Это шутка, — сказал Гомес.
— Да я не из-за этого, — сказал Матье. — Просто подумал: неужели и у меня будет такой же жуткий вид в форме.
— Вы офицер? — с интересом спросил Гомес.
— Нет. Простой солдат.
Гомес раздраженно дернул плечами:
— Все французы простые солдаты.
— А все испанцы — генералы, — живо заметил Матье. Гомес добродушно засмеялся.
— Посмотрите-ка на эту, — сказал он, протягивая ему фотографию.
Это была совсем молодая девушка, загорелая и мрачноватая. Очень красивая. Гомес обнимал ее за талию и улыбался с залихватским видом, который он всегда напускал на себя, позируя перед фотообъективом.
— Марс и Венера, — сказал он.
— Узнаю вас, — сказал Матье. — Скажите, давно вы предпочитаете таких молоденьких?
— Этой пятнадцать, но на войне они быстро взрослеют. А вот я в бою.
Матье увидел маленького человека, съежившегося под частью разрушенной стены.
— Где это?
— В Мадриде. В Университетском городке. Там еще сражаются.
Он сражался. Он действительно лежал за стеной, и в него стреляли. В то время он был еще капитаном. Может, ему не хватало патронов, и он думал: «Подлые французы». Гомес, откинувшись на стуле, заканчивал пить портвейн, затем неторопливо взял спичечный коробок, зажег сигарету, его благородное и гротескное лицо возникло из тени и тут же погасло. Он сражался; но в его глазах это не запечатлелось. Наступающая ночь обволакивала его нежностью, лицо его голубело над розовой лампой, оркестр играл «No te quiero mas»[21], ветер нежно колыхал скатерть, вошла женщина, богатая и одинокая, и села недалеко от них, они ощутили запах ее духов. Гомес глубоко вдохнул его, раздувая ноздри, черты его лица стали тверже, он с ищущим видом повернул голову.
— Справа, — сказал Матье.
Гомес остановил на ней волчий взгляд и мгновенно стал серьезным. Он сказал:
— Красивая баба.
— Она актриса, — сказал Матье. — У нее дюжина пляжных пижам. Ее содержит промышленник из Лиона.
— Гм! — хмыкнул Гомес.
Она ответила на его взгляд и, вскользь улыбнувшись, отвернулась.
— Что ж, для вас вечер не будет потерян, — сказал Матье.
Гомес не ответил. Он положил руку на скатерть, Матье смотрел на его волосатые пальцы в кольцах, розовые в свете лампы. Итак, он здесь, голубой с розовыми руками, он вдыхает аромат блондинки, он завлекает ее взглядом. Он сражался. За его спиной — опаленные города, завихрения красной пыли, облезлые конские крупы, взрывы снарядов, не оставившие ни малейшего отблеска в его глазах. Он сражался; он снова будет сражаться, а здесь он видит те же белые скатерти, которые вижу я. Матье попытался увидеть сосны, площадку, женщину глазами Гомеса, этими глазами, опаленными пламенем войны; ему это на мгновение удалось, но тут же беспокойная и внезапная терпкость, пронзившая его, исчезла. Он сражался, он… он такой романтичный! «Я же не романтичен», — подумал Матье. «Нет, — сказала Одетта, — только два прибора, месье Матье не придет к ужину». Она подошла к открытому окну, она слышала музыку из «Провансаля», это было танго. Они слушали музыку; Матье думал: «Он проездом». Официант принес им суп. «Нет, — сказал Гомес, — не хочу супа». «Малютки» играли «Кошачье танго»; скрипка Франс выпрыгивала в полосу света и внезапно ныряла в тень, как летающая рыба. Франс улыбалась, полузакрыв глаза, она ныряла за скрипкой, смычок царапал, скрипка мяукала, Мод слышала, как у ее уха мяукает скрипка, она услышала кашель лысого господина, Пьер смотрел на нее, Гомес засмеялся, вид у него был недобрый.
— Танго, — сказал он, — танго! Если бы французы вздумали вот так играть танго в мадридском кафе…
— Их бы забросали печеными яблоками? — спросил Матье.
— Камнями! — сказал Гомес.
— Нас там не очень любят? — спросил Матье.
— Еще бы! — воскликнул Гомес.
Он толкнул дверь: «Баскский бар» был пуст. Однажды вечером Борис зашел туда, клюнув на название: Ваг basque — на слух оно («барбаск») было похоже на слово «бар-бак», что означает «тухлятина», и это вызывало у него смех. Потом оказалось, что бар был совершенно замечательный, и Борис приходил туда каждый вечер, пока Лола работала. Через открытые окна доносилась далекая музыка казино; однажды он даже подумал, что узнал голос Лолы, но это больше не повторилось.
— Здравствуйте, месье Борис, — сказал хозяин.
— Здравствуйте, — отозвался Борис. — Дайте мне белого рома.
Он чувствовал себя безмятежно. Он решил, что выпьет две порции белого рома, покуривая трубку; затем, ближе к одиннадцати, съест сандвич с колбасой. Около полуночи он пойдет за Лолой. Хозяин склонился над ним и наполнил его бокал.
— Марсельца нет? — спросил Борис.
— Нет, — сказал хозяин. — У него профессиональный банкет.
— А-а! Простите!
Марселец был агентом по сбыту корсетов, был также и другой по имени Шарлье, наборщик. Борис иногда играл с ними в белот, иногда они говорили о политике или о спорте или же сидели молча, кто у стойки, кто за столиком; время от времени Шарлье нарушал молчание и ронял: «Да! Да! Да! Это так», покачивая головой, и время проходило приятно.
— Сегодня мало людей, — сказал Борис. Хозяин пожал плечами.
— Все удирают. Обычно мы открыты до Праздника всех святых, — сказал он, возвращаясь к стойке. — Но если так будет продолжаться, я закрою первого октября и тоже смотаюсь.
Борис перестал пить и замер. Как бы то ни было, контракт Лолы заканчивался первого октября, они уже уедут. Но ему было неприятно думать, что «Баскский бар» закроется сразу после них. Казино тоже закроется, как и все отели, Биарриц опустеет. Это как перед смертью: если точно знаешь, что другие после тебя будут еще пить белый ром, принимать морские ванны, слушать джазовые мелодии, то бывает не так грустно; но если понимаешь, что после тебя все в одночасье умрут и человечество закроет свою лавочку, то неизбежно впадешь в отчаяние.
— Когда вы снова откроетесь? — спросил Борис, чтобы хоть отчасти успокоиться.
— Если будет война, — сказал хозяин, — мы не откроемся вообще.
Борис посчитал на пальцах: «двадцать шестое, двадцать седьмое, двадцать восьмое, двадцать девятое, тридцатое, я сюда приду еще пять раз, а потом все будет кончено; я больше никогда не вернусь в «Баскский бар». Это было забавно. Пять раз. Он еще пять раз будет пить за этим столиком белый ром, а потом начнется война, «Баскский бар» закроется, а в октябре тридцать девятого года Борис будет мобилизован. Свечеобразные лампы бросали из дубовых люстр янтарно-рыжий свет на столы. Борис подумал: «Никогда
