Томас Мор - Утопический роман XVI-XVII веков
Вот, в общих чертах, чем мы развлекались. Надо сказать, что маленький испанец был не лишен остроумия. Беседовали мы с ним, однако, только по ночам, потому что с шести утра до самого вечера нам мешала толпа, собиравшаяся у нашего жилища, чтобы глазеть на нас; некоторые бросали нам камни, другие — орехи, а кое-кто — траву. Только и толков было, что о королевских зверьках.
Нам ежедневно в определенное время подавали пищу, и сама королева и король не раз брали на себя труд ощупать мой живот, чтобы проверить, не полнею ли я, ибо им до смерти хотелось получить потомство от их маленьких животных. Не знаю, потому ли, что я был более внимателен, чем мой самец, к их ужимкам и к звукам, которые они издавали, но я раньше его научился понимать их язык и кое-как изъясняться на нем; это явилось причиною того, что отношение к нам стало меняться, и по всему королевству разнеслись слухи, что найдены два диких человека, что ростом мы ниже обычного, так как в глуши плохо питались, и что передние ноги у нас, вследствие изъяна в семени отцов, недостаточно окрепли и поэтому мы не можем на них держаться.
Слухи эти так упорно распространялись, что люди уже готовы были им поверить, если бы не местное духовенство: оно утверждало, что только безбожники могут считать, будто какие-то животные, и даже хуже того — уроды, относятся к той же породе, что и люди.
— Гораздо убедительнее предположение, — возражали более умеренные жители, — что нашей домашней скотине доступны некоторые человеческие преимущества и, следовательно, бессмертие — по той причине, что скотина эта рождена в нашей стране; совсем иное дело — чудовище, которое утверждает, что оно родилось черт знает где или даже на Луне; кроме того, обратите внимание, как резко они отличаются от нас. Мы передвигаемся на четырех ногах, потому что бог хотел поставить столь ценное создание на прочную опору; он опасался, что, если мы будем ходить иначе, нас постигнет несчастье. Поэтому он взял на себя труд поставить нас на четыре столба, дабы мы не падали, а что касается этих двух ублюдков, то он отдал их на прихоть природы, а та поставила их всего лишь на две лапы, потому что отнюдь не опасалась за такое ничтожество.
— Даже птицы не так обделены, — говорили они, — ведь им в подмогу слабым ногам дано оперенье, и они могут взлетать на воздух, когда мы их гоним; а у этих уродов природа отняла по две лапы, поэтому им не уйти от нашего правосудия. Посмотрите, кроме того, как у них голова обращена к небу! Бог обрек их на такую скудость, что они постоянно жалуются на свою судьбу и умоляют позволить им воспользоваться нашими отбросами. У нас же головы склоняются вниз, потому что мы любуемся богатствами, которыми обладаем, и потому, что на небе нет ничего такого, чему мы завидовали бы.
Каждый день священники рассказывали у моей конуры такую вот чепуху или нечто подобное и в конце концов до того одурачили народ, что меня стали считать в лучшем случае — беспёрым попугаем, ибо у меня, как у птиц, всего лишь две лапы. На этом основании меня посадили в клетку, — об этом состоялось особое постановление Главного совета.
По утрам ко мне приходил птичник королевы и учил меня свистеть, как учат здесь скворцов; откровенно говоря, я был счастлив, что вполне обеспечен пищей. Между тем, слушая всякий вздор, которым зеваки забивали мне уши, я научился говорить по-ихнему, а овладев их языком в достаточной степени, чтобы выражать свои мысли, я стал делиться лучшими из них. Теперь собравшиеся дивились моим остротам и моему тонкому уму. Дошло до того, что Совету пришлось обнародовать указ, коим возбранялось думать, будто я наделен разумом, и предписывалось всем, независимо от звания и состояния, считать, что, как бы остроумно я ни поступал, делаю я это только по инстинкту.
Между тем вопрос о том, что же я собою представляю, разбил город на два лагеря. Партия благорасположенных ко мне росла ото дня на день и в конце концов, невзирая на проклятия пророков и угрозы отлучения от церкви, коими рассчитывали запугать народ, сторонники мои потребовали, чтобы для разрешения этого вопроса веры был созван съезд представителей всех сословий. Долго препирались насчет того, кого выбрать в депутаты, но распорядителям удалось успокоить страсти, пообещав, что число представителей той и другой стороны будет одинаково и что меня тоже доставят на съезд, что и было сделано; но там со мною обращались так круто, что трудно это себе вообразить. Экзаменаторы стали задавать мне, между прочим, вопросы по философии; я чистосердечно изложил им все, чему некогда научил меня мой наставник, но им, правда, удалось без особого труда опровергнуть все мои утверждения. Когда у меня уже не оставалось никаких доводов, я в крайности прибег к положениям Аристотеля, но последние помогли мне не более, чем софизмы, ибо ученые в двух-трех словах доказали мне их ложность.
— Аристотель, мудрость которого вы так расхваливаете, видимо, приспосабливал принципы к своей философии, вместо того чтобы философию приспосабливать к принципам; кроме того, он должен был бы доказать, что его принципы — разумнее принципов других сект, а ему это не удалось. Поэтому, милостивый сеньор, надеемся, вы нас простите, но мы с ним не согласны.
В конце концов они убедились, что ничего другого от меня не услышат, как только то, что они не ученее Аристотеля и что мне запрещено оспаривать тех, кто отрицает его принципы; поэтому они единодушно решили, что я не человек, а, возможно, своего рода страус ввиду того, что голову я тоже держу прямо, хожу на двух лапах и вообще очень похож на эту птицу, хоть пуха у меня, правда, и поменьше. Принимая все это во внимание, птичнику было велено переправить меня обратно в клетку. Я проводил время довольно приятно, ибо научился хорошо говорить на их языке, и весь двор развлекался, болтая со мною. Дочери королевы, как и другие, клали кое-что в мою кормушку; а самая миленькая из них, почувствовав ко мне расположение, пришла в неописуемую радость, когда я ей по секрету открыл некоторые тайны нашей веры; особенно же восторгалась она, когда я рассказывал о наших колоколах и святынях, и она со слезами на глазах уверяла, что если мне удастся со временем возвратиться в наш мир, то она охотно последует за мной.
* * *Как-то ранним утром, внезапно проснувшись, я увидел, что она палочкой барабанит по прутьям моей клетки.
— Радуйтесь, — сказала она, — вчера на Совете было решено пойти войной на короля X. Я надеюсь, что в суматохе, связанной со сборами, когда нашего монарха и его приближенных не будет в городе, мне удастся спасти вас.
— Как? Война? — прервал я ее. — Разве между здешними королями возникают ссоры, как и в нашем мире? Сделайте милость, расскажите, как же они воюют.
— Третейские судьи, избранные с согласия обеих сторон, определяют время, которое предоставляется для вооружения, а также время выхода в поход, число воюющих, день и место сражения. Причем все это делается с такой точностью, — продолжала она, — что обе стороны находятся в совершенно равных условиях; ни в том, ни в другом войске нет ни одного лишнего солдата сверх условленных; в каждом войске все искалеченные сосредоточены в одной роте, и когда дело доходит до рукопашной, то предводители заботятся о том, чтобы калеки бились только с калеками; с другой стороны, великаны дерутся только с великанами, фехтовальщики — только с равными по ловкости, храбрецы — только с отважными, хилые — с немощными; больные — с недомогающими, сильные — с крепкими, а если кто-нибудь вздумает напасть на врага, ему не предназначенного, его клеймят трусом, разве что будет доказано, что он действовал по ошибке. После сражения подсчитывают раненых, убитых, пленных; что же касается беглецов — то таковых не бывает; если потери с обеих сторон равны — тянут жребий о том, кого провозгласить победителем.
Но даже если королевство в честном бою разгромит неприятеля, то это еще ни к чему не ведет, ибо существуют другие, немногочисленные армии ученых и людей умных, от прений коих всецело зависит торжество или поражение государств.
Ученый противопоставляется другому ученому, остроумец — остроумцу, человек справедливый — такому же. В конечном счете победа, достигнутая таким путем, засчитывается за три победы, одержанных грубой силой. После провозглашения победителя собрание распускается, а народ-победитель избирает себе короля — либо своего собственного, либо неприятельского.
Я не мог удержаться от смеха, слушая о такой щепетильности в подготовке и проведении сражений, и привел в качестве примера куда более твердой политики наши европейские обычаи, когда монарх не упускает ни малейшей возможности победить, и вот как она мне отвечала:
— Скажите, разве ваши монархи, вооружаясь, не ссылаются на право сильного?
— Ссылаются, — ответил я, — и ссылаются также на свою правоту.
