Томас Гарди - Джуд незаметный
Праздная толпа, а с нею и оба полисмена, стоявшие у дверей, уставились на него, словно ликаоняне на апостола Павла; их поразила горячность, с которой он обсуждал интересовавший его предмет, и они были удивлены тем, что приезжий знает о зданиях гораздо больше, чем они сами. Наконец из толпы раздался голос:
— Знаю я этого парня, он работал тут много лет назад, и зовут его Джуд Фаули! Помните, ему еще дали кличку "Покровитель Святых Трущоб", он тогда еще все к этому подбивался. Теперь, видать, женат, вон и ребенок на руках. Тэйлор должен его знать, он всех в городе знает.
Голос принадлежал рабочему по имени Джек Стэгг, с которым Джуду доводилось поправлять каменную кладку колледжей; Оловянный Тэйлор стоял с ним рядом. Услышав свое имя, он крикнул Джуду через барьер:
— Здорово, приятель! Вижу, ты оказал нам честь своим посещением!
Джуд утвердительно кивнул головой.
— Но ты, видать, немногого добился в жизни, уехав от нас!
Джуд согласился с этим.
— Вот разве что обзавелся лишними ртами! — послышался новый голос, и Джуд узнал в говорившем дядюшку Джо, другого каменотеса, которого он знал когда-то.
Джуд добродушно ответил, что он этого не оспаривает, и, слово за слово, между ним и толпой зевак завязалось нечто вроде общей беседы. Оловянный Тэйлор спросил, помнит ли он все еще символ веры по-латыни и тот памятный вечер в трактире.
— Но, видать, судьба была, против тебя, — заметил дядюшка Джо. — Одного упорства здесь мало, согласен?
— Перестань отвечать им! — умоляла Сью.
— Что-то не нравится мне Кристминстер! — прошептал Старичок, которого совсем затолкали.
Но, оказавшись предметом всеобщего внимания и любопытства, Джуд не счел нужным утаивать то, в чем не видел ничего зазорного, и через некоторое время он уже громко говорил, обращаясь ко всей толпе:
— Друзья мои! Вопрос, с которым я столкнулся, — трудный вопрос для каждого молодого человека, и тысячи людей в наши неспокойные времена взвешивают его: оставаться ли им бездумно на том пути, куда определила их жизнь, не считаясь с их склонностями и влечениями, или изменить свою жизнь соответственно своему призванию. Я пытался сделать последнее и потерпел неудачу. Но я не считаю, что моя неудача доказывает неправильность выбранного мною пути или что мой успех доказал бы его правильность, хотя именно так принято оценивать подобные поступки в наши дни; я хочу сказать — не по здоровой основе, заложенной в них, а по их исходу, который более или менее зависит от воли случая. Стань я в конце концов одним из тех джентльменов в красно-черных мантиях, которые выходят вон там из экипажей, всякий сказал бы: "Посмотрите, как мудро поступил тот молодой человек, последовав своим естественным склонностям!" Но если я кончил тем же, с чего начал; все скажут: "Посмотрите, вон дурень, вообразил о себе невесть что!"
И не недостаток воли, а бедность привела меня к поражению. Потребовалось бы два или три поколения, чтобы сделать то, что я пытался сделать в течение одного, и мои побуждения, мои привязанности, — быть может, их следовало бы назвать пороками, — были слишком сильны, чтобы человеку непривилегированному удалось стать одним из достопочтенных граждан страны, ибо для этого ему следовало бы быть холодным, как рыба, И эгоистичным, как свинья. Можете насмехаться надо мной — не возражаю, так как, несомненно, я самый подходящий для этого объект. Но если бы вы знали, что я пережил за последние несколько лет, вы бы пожалели меня. И если бы они знали, — Джуд кивнул в сторону колледжа, к которому один за другим прибывали члены университетской коллегии, — очень может быть, что и они тоже пожалели бы меня.
— А ведь он и вправду выглядит совсем больным и изможденным, — заметила какая-то женщина.
Лицо Сью выразило страдание. Она стояла рядом с Джудом, но ее заслоняла толпа.
— Прежде чем умереть, я, возможно, мог бы принести некоторую пользу — мог бы с успехом послужить поучительным, но страшным примером того, чего не следует делать, — продолжал Джуд с нотками горечи в голосе, хотя говорить он начинал довольно спокойно. — Возможно, я стал всего-навсего жалкой жертвой того морального и общественного беспокойства, которое многих делает несчастными в наши дни!
— Не говори им этого! — со слезами на глазах прошептала Сью, видя, в каком он состоянии. — Это неверно. Ты достойно, боролся, стремясь приобрести знания, и только самые подлые души могут осудить тебя!
Джуд обхватил ребенка поудобнее и сказал в заключение:
— То, чем я кажусь, — бедный, больной человек, — это еще не самое страшное. Я блуждаю в хаосе принципов, иду ощупью в темноте, мои поступки продиктованы инстинктом, а не примером. Восемь или девять лет назад, когда я впервые явился сюда, у меня были четкие, твердые убеждения, но я мало-помалу растерял их, и чем дольше я живу, тем меньше во мне уверенности в себе. Мне кажется, что единственное жизненное правило, которым я теперь руководствуюсь, — это следовать побуждениям, не причиняющим вреда мне и другим и доставляющим радость моим любимым. Так вот, господа, вы спрашивали меня, как я поживаю, и я вам рассказал. Пусть это послужит вам на пользу! Больше я вам ничего не могу объяснить. Чувствую только, что-то неладно с нашими общественными порядками, но что — это уж пусть скажут умные головы, не мне чета, если вообще суждено докопаться до этого в наше время. "Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?"
— Слушайте, слушайте! — пронеслось в толпе.
— Хорошая проповедь! — заметил Оловянный Тэйлор. И добавил тихо, обращаясь к соседям: — Проповедники, что шныряют тут повсюду и подрабатывают тем, что заменяют наших преподобных отцов, когда те хотят устроить себе день отдыха, — эти за такую проповедь слупили бы не меньше гинеи, верно я говорю? Клянусь, ни один не взял бы меньше! Да ему еще нужно было бы написать ее заранее. А тут кто выступает? Рабочий.
В этот момент, как бы иллюстрируя слова Джуда, подъехал кеб с запоздалым доктором в мантии. Кучер не сумел остановить лошадь у самого подъезда, и запыхавшийся седок, выскочив из экипажа, бросился к двери. Кучер же, слезши с козел, стал пинать лошадь ногой в живот.
— Если у ворот колледжа в самом религиозном и самом просвещенном городе мира могут происходить подобные сцены, — заметил Джуд, — скажите, далеко ли мы ушли?
— Эй, ты, потише! — крикнул один из полисменов, который вместе с товарищем открывал широкие ворота напротив колледжа. — Придержи-ка язык, любезный, пока не пройдет процессия.
Дождь усилился, и все, у кого были зонты, открыли их. У Джуда зонта не было, а у Сью был лишь маленький, скорее от солнца, чем от дождя. Она была бледна, но Джуд ничего не замечал.
— Уйдем отсюда, милый, — прошептала она, стараясь прикрыть его своим зонтиком. — Подумай, у нас нет квартиры, все наши вещи на вокзале, и ты еще не совсем здоров. Боюсь, сырость тебе повредит.
— Они уже выходят! Еще минутку — и пойдем, — сказал он.
Раздался перезвон шести колоколов, в окнах окружающих домов стали появляться любопытные лица, и показалась процессия руководителей колледжей и новоиспеченных докторов, их фигуры в красно-черных мантиях пересекали поле зрения Джуда, как недосягаемые планеты объектив телескопа.
По мере того как они проходили, знающие люди называли каждого по фамилии, а когда они подошли к старинному круглому театру, построенному Реном, раздалось громкое "ура".
— Пойдем туда! — воскликнул Джуд и, не замечая дождя, который лил теперь не переставая, кружным путем повел их к театру.
Здесь они встали на солому, постланную, чтобы заглушать неуместный стук колес проезжавших экипажей. Странные, потрескавшиеся от времени и непогоды каменные бюсты вокруг здания взирали своим холодным, безжизненным взором на происходящее и, казалось, особенно внимательно смотрели на забрызганных грязью Джуда, Сью и их детей — нелепых существ, неведомо зачем забредших сюда.
— Как бы мне хотелось туда! — с горячностью воскликнул Джуд. — Смотру окна открыты, и с этого места я, быть может, расслышу латинскую речь!
Однако за раскатами органа и криками "ура" после каждой речи стоявший под дождем Джуд не много улавливал из того, что говорилось по-латыни — лишь изредка какое-нибудь звучное слово на "um" или "ibus".
— Так мне, видно, и оставаться здесь чужим, — вздохнул он спустя несколько минут. — Ну, теперь пойдем, моя терпеливая Сью. Какая ты добрая — ждать меня под дождем, потворствуя моей безрассудной страсти! Не буду больше думать об этом проклятом, дьявольском месте, клянусь, не буду! Но отчего ты вся задрожала, когда мы стояли у барьера? И какая ты бледная, Сью!
— В толпе, на другой стороне, я увидела Ричарда.
— А! В самом деле?
— Он, наверное, как и все мы, совершил сюда паломничество, чтобы поглядеть на празднество, так что, надо думать, он живет где-то здесь неподалеку. Он ведь тоже стремился попасть в университет, но не так настойчиво, как ты. Мне кажется, меня он не видел, но наверняка слышал, как ты разговаривал с толпой. Только, видимо, не обратил особенного внимания.
