Томас Гарди - Джуд незаметный
— Кого?
— Я слышала о Джуде и видела его жену. И с тех пор никак не могу выкинуть его из головы, хотя старательно пела гимны, а ведь думать про такое совсем не подобает набожной женщине.
— Ты бы думала лучше о том, что говорил сегодня лондонский проповедник, да попробовала бы отбросить всякие нечестивые мысли.
— Уже пробовала, да сердце в грех вводит, не могу с ним справиться.
— Я по себе знаю, что значит иметь нечистые мысли. Если б ты только знала, какие сны мне порой снятся, ты бы тоже поняла, что и мне приходится бороться с собой. (Энни тоже с недавних пор стала серьезнее относиться к жизни, так как ее бросил любовник.)
— Но что же все-таки делать? — мрачно твердила Арабелла.
— Возьми прядь волос твоего покойного мужа, вложи их в траурный медальон и смотри на них все время.
— Какие такие волосы, у меня нет ни клочка… да если б и были, все равно бы не помогло. Пусть говорят, что религия приносит утешение, я хочу одного — вернуть Джуда.
— Ты должна что есть силы бороться против этого чувства, раз он принадлежит другой. Слыхала я еще об одном хорошем средстве для пылких вдов вроде тебя: пойди в сумерках на могилу мужа и долго стой перед ней на коленях.
— Чушь! Я не хуже тебя знаю, что мне надо делать, да только ничего такого не делаю.
Они молча ехали по прямой дороге, пока слева на горизонте не показалась Мэригрин. Доехав до перекрестка, они свернули с шоссе на проселочную дорогу, которая шла в их деревню, и за низиной увидели колокольню деревенской церкви. Проехав еще дальше, они миновали одинокий домик, в котором Арабелла и Джуд жили первые месяцы своей супружеской жизни и где была заколота свинья, и тут уж вдова не могла больше владеть собой.
— Он больше мой, чем ее! — вырвалось у нее. — Какое она имеет на него право, хотелось бы мне знать! Уж я бы непременно отбила его, если бы могла!
— Постыдись, Эбби! Твой муж только шесть недель как скончался! Молись и отгоняй молитвой грешные мысли!
— Нет, молиться я не стану, будь я проклята! Чувство есть чувство! Не желаю больше быть хныкающей святошей — вот смотри!
С этими словами Арабелла выхватила из кармана связку религиозных брошюр, часть которых она раздала на ярмарке, и швырнула ее за живую изгородь.
— Попробовала я это лекарство — оно мне не помогло. Мне надо быть такой, какой я родилась на свет!
— Тише! Не волнуйся, душенька. Сейчас приедешь домой, выпьешь чайку, и не будем больше говорить об этом. И по этой дороге ездить больше не будем, потому что она ведет туда, где живет он, а это тебя расстраивает. Вот увидишь, сейчас ты успокоишься.
И действительно, Арабелла мало-помалу успокоилась. Они перевалили через гребень холма и, когда начали спускаться по длинному прямому откосу, увидели бредущего впереди худощавого пожилого человека, который задумчиво шел, держа в руке корзинку. На всей его внешности лежал отпечаток неряшливости и еще чего-то неуловимого, наводящего на мысль о том, что он сам себе и прислуга, и экономка, и наперсник, и друг, так как некому на свете позаботиться о нем. Остаток пути лежал под гору, и, догадавшись, что этот человек идет в Элфредстон, они предложили его подвезти, на что тот охотно согласился.
Арабелла взглянула на него раз, другой и наконец сказала:
— Если не ошибаюсь, мистер Филотсон?
Путник повернулся, и в свою очередь посмотрел на нее.
— Да, меня зовут Филотсон, — ответил он, — но я не узнаю вас, мэм.
— Зато я вас хорошо помню, вы были учителем в деревне Мэригрин, а я — одной из ваших учениц. Мне приходилось каждый день бегать в школу из Крескома, потому что вы обучали лучше, чем наша учительница. Вы, конечно, не можете помнить меня так, как я вас. Меня зовут Арабелла Донн.
Он отрицательно покачал головой.
— Нет, — вежливо ответил он, — этой фамилии я не помню! Да и вряд ли мне удалось бы узнать в вашей представительной особе тоненькую девочку, какой вы, несомненно, были в то время.
— Ну, положим, у меня всегда было достаточно мяса на костях. Сейчас я живу здесь у друзей. А знаете, за кем я была замужем?
— Нет!
— За Джудом Фаули, тоже одним из ваших бывших учеников… Кажется, одно время он посещал вечернюю школу?.. Если не ошибаюсь, вы встречались с ним и после…
— Боже, боже мой! — воскликнул Филотсон, теряя всю свою чопорность. — Вы — жена Фаули? Да… да… у него была жена. И он, насколько я помню…
— Развелся с ней, так же как вы развелись со своей… Только у него, пожалуй, были на это более основательные причины.
— В самом деле?
— Может, он и прав, что поступил так. Это оказалось лучше для нас обоих, потому что я вскоре снова вышла замуж, и все шло прекрасно, пока — совсем недавно — не умер мой муж. А вот вы поступили неправильно.
— Нет, правильно! — возразил Филотсон с внезапно вспыхнувшим раздражением. — Хоть мне и не хотелось бы говорить об этом, но я уверен, что поступил правильно, справедливо и с моральной точки зрения — честно. Я пострадал за свои поступки и взгляды, но не отступлюсь от них, пусть даже потеря жены повлекла за собой многие другие потери.
— Вы лишились из-за нее места в школе и хорошего заработка, не так ли?
— Мне не хочется говорить об этом. Недавно я вернулся сюда, в Мэригрин.
— И снова ведете школу, как раньше?
Тяжелое горе, угнетавшее его, заставило, его заговорить.
— Да, я веду школу, — ответил он. — Как раньше? Нет. Меня толька терпят. После надежд, которые я лелеял, и успешного продвижения по службе это последнее прибежище — возвращение к нулю со всеми проистекающими отсюда унижениями. Но все-таки это пристанище. Мне нравится уединенность места, и священник здешнего прихода, знавший меня еще до того, как я, выражаясь чужими словами, поступил так эксцентрично со своей женой и этим погубил свою репутацию учителя, согласился принять мои услуги, несмотря на то что остальные школы закрыли передо мной свои двери. Вот почему, хотя мне и платят пятьдесят фунтов в год, после того как всюду платили двести, я предпочитаю работать здесь, а не ехать в другое место, рискуя подвергнуться прежним нападкам.
— Вы правы. Душевный покой — наша постоянная радость. Ей пришлось не лучше вашего.
— Вы хотите сказать, что ее жизнь сложилась неудачно?
— Как раз сегодня я случайно встретилась с ней в Кеннетбридже. Да, жизнь ее никак нельзя назвать удачной! Муж ее болен, а ее саму гложет тревога. Говорю вам еще раз: вы сделали глупейшую ошибку и получили по заслугам за тот вред, что сами себе причинили. Простите меня за грубость, но вы сами замарали свое гнездо.
— Как так?
— Она была чиста перед вами.
— Какой вздор! Они даже не обжаловали развода.
— Потому что не придавали этому значения. Она была не виновата в том, на основании чего вы получили свободу, — не виновата, по крайней мере, в то время, когда вас разводили. Я видела ее после этого и из разговора с ней убедилась в этом.
Филотсон судорожно ухватился за край двуколки: сообщение Арабеллы явно ошеломило и расстроило его.
— Однако… она же хотела уйти от меня, — возразил он.
— Да. А вам не надо было ее отпускать. Только так и обуздывают зазнаек, которые, правы они или виноваты, воображают о себе невесть что. Ничего, живо одумалась бы! Мы ведь все одинаковые. Так уж заведено на свете! В конце-то концов все к тому же и сводится! Как он — не знаю, но думаю, она все еще любит своего муженька. А вы слишком поспешили. Я бы на вашем месте не отпустила ее! Держала бы на цепи, пусть побрыкалась бы, потом бы смирилась. Нет ничего вернее рабства и жесткой хватки для укрощения нас, женщин! Кроме того, на вашей стороне закон… Моисей это понимал. Вы помните, что он говорит?
— К сожалению, что-то не припоминаю сейчас, мэм.
— А еще называетесь учителем! Я часто думала о словах Моисея, слушая их в церкви, хотя в то время была еще не прочь погулять с кавалером. "И будет муж чист от греха, а жена понесет на себе грех свой". Это чертовски несправедливо по отношению к нам, женщинам, но мы должны улыбаться и молчать. Ха-ха-ха!.. Ну что ж, ваша жена получила по заслугам!
— Да, — промолвил Филотсон с горечью, — жестокость — закон, господствующий в природе и в обществе, и мы при всем своем желании не можем его обойти!
— Так не забывайте о нем в следующий раз, мистер Филотсон.
— Ничего не могу обещать вам, мэм. Я очень мало знаю женщин.
Они спустились на равнину неподалеку от Элфредстона и, минуя городские окраины, подъехали к мельнице, где, по Словам Филотсона, у него было дело; здесь они остановились, и учитель, всецело поглощенный какими-то своими мыслями, сошел с двуколки и распрощался с ними.
Тем временем Сью, повеселевшая было от неожиданного успеха своей торговли на ярмарке, снова вернулась к печальным мыслям. Когда все ее "кристминстерские пирожки" были проданы, она повесила на руку пустую корзину и скатерть, которой накрывала лоток, отдала остальные вещи мальчику и направилась вместе с ним домой. Пройдя с полмили по переулку, они встретили старушку, которая несла на одной руке ребенка в распашонке, а другой вела малютку, еще неуверенно стоявшую на ногах.
