Лев Толстой - Анна Каренина
посторонние и ничтожные.
Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти к
людям, живущим этою жизнью, но нынче в первый раз, в особенности под
впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой
жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о том,что от него зависит
переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную
жизнь,которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь.
Старик, сидевший с ним, уже давно ушел домой; народ весь разобрался.
Ближние уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин,
не замечаемый народом, продолжал лежать на копне и смотреть, слушать и
думать. Народ, оставшийся ночевать в лугу, не спал почти всю короткую летнюю
ночь. Сначала слышался общий веселый говор и хохот за ужином, потом опять
песни и смехи.
Весь длинный трудовой день не оставил в них другого следа, кроме
веселости. Перед утреннею зарей все затихло. Слышались только ночные звуки
неумолкаемых в болоте лягушек и лошадей, фыркавших по лугу в поднявшемся
пред утром тумане. Очнувшись, Левин встал с копны и, оглядев звезды, понял,
что прошла ночь.
"Ну, так что же я сделаю? Как я сделаю это?" - сказал он себе, стараясь
выразить для самого себя все то, что он передумал и перечувствовал в эту
короткую ночь. Все, что он передумал и перечувствовал, разделялось на три
отдельные хода мысли. Один - это было отречение от своей старой жизни, от
своих бесполезных знаний, от своего ни к чему не нужного образования. Это
отреченье доставляло ему наслажденье и было для него легко и просто. Другие
мысли и представления касались той жизни, которою он желал жить теперь.
Простоту, чистоту, законность этой жизни он ясно чувствовал и был убежден,
что он найдет в ней то удовлетворение, успокоение и достоинство, отсутствие
которых он так болезненно чувствовал. Но третий ряд мыслей вертелся на
вопросе о том, как сделать этот переход от старой жизни к новой. И тут
ничего ясного ему не представлялось. "Иметь жену? Иметь работу и
необходимость работы? Оставить Покровское? Купить землю? Приписаться в
общество? Жениться на крестьянке? Как же я сделаю это? - опять спрашивал он
себя и не находил ответа. - Впрочем, я не спал всю ночь, и я не могу дать
себе ясного отчета, - сказал он себе. - Я уясню после. Одно верно, что эта
ночь решила мою судьбу. Все мои прежние мечты семейной жизни вздор, не то, -
сказал он себе. - Все это гораздо проще и лучше..."
"Как красиво!- подумал он, глядя на странную, точно перламутровую
раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою головой его на
середине неба. - Как все прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела
образоваться эта раковина? Недавно я смотрел на небо, и на нем ничего не
было - только две белые полосы. Да, вот так-то незаметно изменились и мои
взгляды на жизнь!"
Он вышел из луга и пошел по большой дороге к деревне. Поднимался
ветерок, и стало серо,мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая
обыкновенно рассвету, полной победе света над тьмой.
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя на землю. "Это что? кто-то
едет", - подумал он, услыхав бубенцы, и поднял голову. В сорока шагах от
него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала
четверней карета с важами. Дышловые лошади жались от колей на дышло, но
ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что
колеса бежали по гладкому.
Только это заметил Левин и, не думая о том, кто это может ехать,
рассеянно взглянул в карету.
В карете дремала в углу старушка, а у окна, видимо только что
проснувшись, сидела молодая девушка, держась обеими руками за ленточки
белого чепчика. Светлая и задумчивая, вся исполненная изящной и сложной
внутренней, чуждой Левину жизни, она смотрела через него на зарю восхода.
В то самое мгновение, как виденье это уж исчезало, правдивые глаза
взглянули на него. Она узнала его, и удивленная радость осветила ее лицо.
Он не мог ошибиться. Только одни на свете были эти глаза. Только одно
было на свете существо, способное сосредоточивать для него весь свет и смысл
жизни. Это была она. Это была Кити. Он понял, что она ехала в Ергушово со
станции железной дороги. И все то, что волновало Левина в эту бессонную
ночь, все те решения, которые были взяты им, все вдруг исчезло. Он с
отвращением вспомнил свои мечты женитьбы на крестьянке. Там только, в этой
быстро удалявшейся и переехавшей на другую сторону дороги карете, там только
была возможность разрешения столь мучительно тяготившей его в последнее
время загадки его жизни.
Она не выглянула больше. Звук рессор перестал быть слышен, чуть слышны
стали бубенчики. Лай собак показал, что карета проехала и деревню, - и
остались вокруг пустые поля, деревня впереди и он сам, одинокий и чужой
всему, одиноко идущий по заброшенной большой дороге.
Он взглянул на небо, надеясь найти там ту раковину, которою он
любовался и которая олицетворяла для него весь ход мыслей и чувств нынешней
ночи. На небе не было более ничего похожего на раковину. Там, в недосягаемой
вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа раковины, и
был ровный, расстилавшийся по целой половине неба ковер все умельчаюшихся и
умельчающихся барашков. Небо поголубело и просияло и с тою же нежностью, но
и с тою же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд.
"Нет, - сказал он себе, - как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая,
я не могу вернуться к ней. Я люблю ее".
XIII
Никто, кроме самых близких людей к Алексею Александровичу, не знал, что
этот с виду самый холодный и рассудительный человек имел одну,
противоречившую общему складу его характера, слабость. Алексей Александрович
не мог равнодушно слышать и видеть слезы ребенка или женщины. Вид слез
приводил его в растерянное состояние, и он терял совершенно способность
соображения. Правитель его канцелярии и секретарь знали это и предуведомляли
просительниц, чтоб отнюдь не плакали, если не хотят испортить свое дело. "Он
рассердится и не станет вас слушать", - говорили они. И действительно, в
этих случаях душевное расстройство, производимое в Алексее Александровиче
слезами, выражалось торопливым гневом. "Я не могу, не могу ничего сделать.
Извольте идти вон!" - кричал он обыкновенно в этих случаях.
Когда, возвращаясь со скачек, Анна объявила ему о своих отношениях к
Вронскому и тотчас же вслед за этим, закрыв лицо руками, заплакала, Алексей
Александрович, несмотря на вызванную в нем злобу к ней, почувствовал в то же
время прилив того душевного расстройства, которое на него всегда производили
слезы. Зная это и зная, что выражение в эту минуту его чувств было бы
несоответственно положению, он старался удержать в себе всякое проявление
жизни и потому не шевелился и не смотрел на нее. От этого-то и происходило
то странное выражение мертвенности на его лице, которое так поразило Анну.
Когда они подъехали к дому, он высадил ее из кареты и, сделав усилие
над собой, с привычною учтивостью простился с ней и произнес те слова,
которые ни к чему не обязывали его; он сказал, что завтра сообщит ей свое
решение.
Слова жены, подтвердившие его худшие сомнения, произвели жестокую боль
в сердце Алексея Александровича. Боль эта была усилена еще тем странным
чувством физической жалости к ней, которую произвели на него ее слезы. Но,
оставшись один в карете, Алексей Александрович, к удивлению своему и
радости, почувствовал совершенное освобождение и от этой жалости и от
мучавших его в последнее время сомнений и страданий ревности.
Он испытывал чувство человека, выдернувшего долго болевший зуб. После
страшной боли и ощущения чего-то огромного, больше самой головы,
вытягиваемого из челюсти, больной вдруг, не веря еще своему счастию,
чувствует, что не существует более того, что так долго отравляло его жизнь,
приковывало к себе все внимание, и что он опять может жить, думать и
интересоваться не одним своим зубом. Это чувство испытал Алексей
Александрович. Боль была странная и страшная, но теперь она прошла; он
чувствовал, что может опять жить и думать не об одной жене.
"Без чести, без сердца, без религии, испорченная женщина ! Это я всегда
знал и всегда видел, хотя и старался, жалея ее, обманывать себя", - сказал
