Генри Джеймс - Послы
— Он окажет ей всевозможное внимание, как только сбросит с себя Джима. Ему нужно взять от Джима, что тот может дать… и даже то, что не может… впрочем, он и так уже все получил, и даже больше того, от меня. Короче, Чэду хочется составить собственное впечатление, и он его обретет — и весьма сильное. И как только насытится, Мэмми уже не будет в тени: она не пострадает.
— Мэмми не должна пострадать! — с особым, поощряющим ударением сказала мадам де Вионе.
— Не бойтесь, — поспешил заверить ее Стрезер. — Как только Чэд покончит с Джимом, тот перейдет ко мне. И тогда вы увидите.
Она словно уже «видела», но все же еще чего-то ждала. И вдруг:
— Она и в самом деле так прелестна?
Стрезер, который после последней фразы взялся за шляпу и перчатки, замешкался.
— Не знаю. Я присматриваюсь. Изучаю, так сказать, это редкое явление и, смею думать, смогу вам кое-что доложить.
— А она — явление? — спросила мадам де Вионе.
— Да, по-моему. Во всяком случае, я разберусь.
— Разве вы не знали ее прежде?
— Знал. — Он улыбнулся. — Но почему-то дома она не была явлением. Но вот с тех пор стала. — Он словно выводил это для себя. — Здесь стала.
— Так быстро?
— Не быстрее, чем я.
— А вы тоже стали?..
— Молниеносно. В тот же день, когда прибыл.
В ее проницательных глазах отразилась мелькнувшая по этому поводу мысль.
— Да, но в день, когда вы прибыли, вам повстречалась Мария. А кто повстречался мисс Покок?
Он не сразу ответил, но все же решился:
— Разве она не встретилась с Чэдом?
— Разумеется… но ведь не впервые. Они давно знают друг друга. — Стрезер только согласно кивнул, медленно, значительно, а она продолжала: — Вы хотите сказать, ей, по крайней мере, он показался новым лицом, представился иным.
— Да, иным.
— А каким? Каким она его видит?
Этого Стрезер не знал.
— Кто же в силах сказать, каким глубокая умная девушка видит молодого человека, глубокого и умного?
— Они все такие глубокие? Она тоже?
— Такое у меня впечатление — она глубже, чем я полагал. Повремените немного, и мы вместе все для себя выясним. Вы составите о ней собственное мнение.
Такая возможность, казалось, удовлетворяла мадам де Вионе.
— Стало быть, Сара приедет с ней? То есть Мэмми с миссис Покок?
— Без сомнения. Любопытство, — если уж ничто другое, — сделает свое дело. Впрочем, предоставьте все это Чэду.
— Ах, — вздохнула мадам де Вионе и отвернулась, словно скрывая усталость: — Чего только я не предоставляю Чэду!
Тон, которым это было сказано, вызвал у него сочувственный взгляд, выражавший, что он видит, как она напряжена. Но он снова пустил в ход призыв к доверию:
— Верьте ему! Верьте до конца!
Не успел Стрезер произнести эти слова, как сам их звук показался ему фальшивым — отступничеством от собственной точки зрения, и у него невольно вырвался смешок, который он мгновенно подавил. И тут же еще настойчивее посоветовал:
— Когда они приедут, угостите их мисс Жанной. И как можно обильнее. Пусть Мэмми на нее посмотрит.
Она бросила на него быстрый взгляд, словно уже видела обеих лицом к лицу.
— Чтобы Мэмми ее возненавидела?
Он снова опровергающе качнул головой.
— Мэмми на это не способна. Доверьтесь им.
Она окинула его жестким взглядом и вдруг, словно заклинание, которое должна была повторять и повторять, проронила:
— Это вам я верю. Но тогда, в отеле, — добавила она, — я не кривила душой: я искренне хотела, я хочу, чтобы моя Жанна…
— Да… — Стрезер почтительно ждал, пока она искала нужные слова.
— Чтобы Жанна сделала для меня, что может.
На секунду глаза их встретились, и она услышала от него то, что меньше всего ожидала:
— Бедная пташка!
Но и для него не менее неожиданно прозвучало повторенное эхом:
— Бедная пташка! Правда, ей самой ужасно хочется познакомиться с кузиной нашего Чэда.
— Она считает ее кузиной?
— Мы так ее называем.
Он снова помедлил, затем заверил, смеясь:
— Ваша дочь поможет вам.
Теперь он — уже минут пять как собираясь — наконец откланялся. Она прошла с ним часть пути, сопровождая из дальней гостиной в следующую и затем в следующую. Ее старинные аристократические покои располагались анфиладой из трех комнат, первые две из которых, от входа, были меньше последней, но каждая своим поблекшим и чинным видом как бы расширяла функции прихожей и усиливала чувство приближения к цели. Стрезер был в восторге от этих комнат, очарован ими, и теперь, медленно проходя по ним вместе с нею, был заново охвачен первоначальным своим впечатлением. Он останавливался, оборачивался, любовался перспективой, которая виделась ему высокой, печальной и сладостной — наполненной, как и в прошлый раз, смутными тенями прошлого, глухой далекой канонадой великой Империи. Все это наполовину было плодом его фантазии, но среди старых навощенных паркетов, блеклых розовых и голубых тонов, псевдоклассических канделябров с фантазией этой хочешь не хочешь приходилось считаться. Им ничего не стоило отторгнуть его как нечто неуместное. Необычность, своеобразие, поэтичность — он не находил нужного слова — дружбы Чэда подтверждали в его глазах ее романтическую сторону.
— Им надо это увидеть. Непременно надо.
— Пококам? — Она оглядела свои владения и осталась недовольна — словно ей видны были изъяны, которых не видел он.
— Да, Мэмми и Саре. В особенности Мэмми.
— Мое запущенное старое жилище? По сравнению с их вещами!..
— О, с их вещами! Вы говорили о том, что могло бы сослужить вам службу…
— И вы подумали, что мое убогое старое жилище меня выручит? О, — горестно вздохнула она, — на это нет надежды!
— Знаете, о чем я мечтаю? — продолжал он. — Я мечтаю, чтобы миссис Ньюсем сама взглянула на вашу обитель хоть раз.
Она уставилась на него, не улавливая связи:
— Это что-нибудь изменит?
Ее голос звучал настолько серьезно, что он, продолжая любоваться антуражем, рассмеялся:
— Вполне возможно.
— Но вы же рассказали ей, вы говорили…
— Все о вас? Да, замечательную повесть. Но есть вещи, которые не выразишь пером. Многое познается только на месте.
— Благодарю! — Она улыбнулась своей пленительной и грустной улыбкой.
— Мои писания обо мне в Париже, — уже совсем свободно продолжал он. — Правда, миссис Ньюсем видит насквозь.
Но она, кажется, была навсегда обречена все подвергать сомнению.
— Если кто и видит насквозь, так это вы. Вы, и никто другой.
— Тем хуже для других. Это же проще простого.
Они уже вступили в прихожую, где находились вдвоем: она не позвонила, вызывая слугу. Прихожая была высокой квадратной залой, мрачноватой и в то же время будоражащей воображение, где даже летом тянуло холодом, а ноги скользили, как по льду; стены украшали старинные гравюры — по разумению Стрезера, весьма ценные. Он прошел на середину, где замешкался, поправляя очки, а она остановилась в дверном проеме и, прислонившись к косяку, слегка касалась его внутренней стороны щекой.
— Вы были бы истинным другом.
— Я? — Он даже вздрогнул.
— По тому, что вы говорите. Вы, в отличие от очень многих, умны. — И вдруг, словно то, что она сообщала, вытекало из этого факта, заключила: — Мы выдаем замуж Жанну.
Это известие подействовало на него как неожиданный ход в игре, и первой мыслью было, что не таким путем следует Жанне выходить замуж. Но он поспешил выразить интерес — хотя, как позже подумал, выказал нелепое смятение чувств.
— Вы? Вы и… э… Чэд?
Разумеется, в «мы» входил отец Жанны; но назвать отца Жанны стоило бы ему больших усилий. Однако в следующую минуту выяснилось, что месье де Вионе, очевидно, не подразумевался, так как, продолжая, она сказала, что именно Чэда имела в виду и что Чэд был для них сущим ангелом в этом деле.
— Если уж говорить до конца, именно Чэд нас и навел. Я хочу сказать, навел на возможность, о какой, насколько могу судить, мне не дано было даже мечтать. Ведь месье де Вионе вряд ли пошевелил бы и пальцем!
Впервые она заговорила с ним о своем муже, и он даже не сумел бы выразить, как сразу почувствовал, насколько стал ей ближе. По сути, это не так уж много значило; в том, что она говорила, были вещи куда поважнее; но ему мнилось, словно этот штрих, внесенный ею, пока им так легко было вдвоем в этих прохладных, дышавших прошлым покоях, свидетельствовал о глубине ее доверия.
— Разве наш друг ничего вам не сказал? — спросила она.
— Нет, ничего.
— Все произошло очень быстро — за несколько дней, и к тому же пока еще не приняло той формы, которая позволяет огласить помолвку. Только вам — вам одному я о ней говорю. Мне хотелось, чтобы вы знали.
