Добрица Чосич - Солнце далеко
— Я крестьянин.
— А сколько у тебя земли?
— Только дом.
— Семья большая?
— У меня никого нет.
— Вот англичанин не верит, что офицеры заставляют вас резать людей. А ну, расскажи ему об этом.
— Заставляют нас, правда, чего рассказывать, это все знают. Да и он должен знать. Офицеры во всем виноваты. Видишь, я…
— А ты скольких зарезал?
— Я… никого.
— Говори правду — мы все знаем!
— Чтоб мне счастья не видать — никого. Я — адъютант капитана Васовича.
— Не ври! — вмешался партизан, который его привел. — Товарищ Павле, разреши я приведу еще одного — он все расскажет, что этот делал.
Павле согласился. Англичанин попросил перевести ему ответы четника. Павле перевел. В это время вернулся партизан с пожилым четником. Волосы его были еще короткими, лицо обезумело от страха.
— Пожалуйста… — забормотал он в дверях.
Низкорослый четник взглянул на него с испугом и повернулся к англичанину.
— А ну, скажи, сколько этот тип людей зарезал, — обратился к нему Павле.
Не задумываясь ни минуты, четник ответил:
— Я знаю о двадцати восьми, а он хвастался, что зарезал шестьдесят без трех.
— Неправда. Это я только шутил…
— Молчи! Не ври! Вот я сейчас перечислю, что точно знаю сам. Если совру — зарежьте меня. Вот здесь я всего тоньше. — Он попытался связанными руками показать себе на горло и начал перечислять, где и кого тот убил.
Низкорослый дрожал, умоляюще поглядывая то на англичанина, то на Павле.
— А ты что, только коммунистов резал? — строго спросил его Павле.
— Нам все известно! Сознайся — можешь голову спасти, — прибавил Джурдже.
Четник долго думал и тихо ответил:
— Одиннадцать женщин, остальные мужчины.
— Ты знаешь, кто такие коммунисты?
— Да, коммунисты это против короля… Я не хотел так делать. Капитан заставлял. Грозился меня убить. Сначала, думал, помру…
Павле стыдился все это перевести иностранцу.
Но англичанин сам обратился к нему, сказав, что он голоден, устал и хочет спать.
— Вы можете идти. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили завтрак и постель. Мы отпустим вас, так как вы принадлежите союзной армии. Идите, куда вам угодно. Только знайте, что и вы один из тех, кто помогает подобным злодеяниям. Прошу вас! — Павле встал и показал ему на дверь.
Поблагодарив, англичанин вышел.
— Зачем ты его отпустил? Он хуже этих! — возмущался Джурдже. Несколько минут в комнате все молчали.
— Этого нет смысла допрашивать. Он уже не человек. Уведите его! И этого, второго! — приказал Павле, отвернувшись и глядя в окно.
Ввели смазливого, чернявого паренька, с большими, по-женски красивыми глазами, с длинными бачками и короткой острой бородкой. На нем был городской пиджак, крестьянские штаны и новые опанки.
— Здравствуйте, товарищи! Едва дождался, когда позовете меня, чтобы объясниться. Стянул мне этот хлопец руки — не могу терпеть, — заговорил он развязно и быстро прямо с порога.
— Кто тебя спрашивает? Если еще раз скажешь «товарищ» — убью на месте! — рассвирепел Вук и со сжатыми кулаками подошел к нему.
— Я — ваш человек. Подожди, брат, объяснимся, — не смутившись, продолжал четник.
— Кто ты, откуда пришел? — строго спросил его Павле.
— Я — гармонист Миле Дьявол. До оккупации играл в «Жагубице», ты должен меня знать. Меня весь Белград знает. У меня все друзья — студенты, прекрасные товарищи…
— Не болтай! Отвечай только то, что тебя спрашивают! Что делал у четников?
— Играл, братки, больше ничего! Вижу и сам, что попал пальцем в небо. Ничего мне этого не надо было. Это мне один дружок, поручик из штаба, свинью подложил. Говорит: «Пойдем, Миле, вот там жизнь. Воевать не воюем, а жратва хорошая. С партизанами драться не будем». И я тоже, дурак, не хотел есть «дирисов[59] хлебец» и налетел на мину. Хорошо, что их пощелкали и я установил связь с вами. Опротивело мне у них. Все лапотники, пьянчуги, ни одного интеллигентного человека.
— Погоди, а ты давно у четников?
— Да только пришел.
— А когда такую бородищу успел отрастить?
— Это просто чудо, как быстро у меня борода растет! Прошу тебя — скажи, чтоб развязали руки, не могу больше терпеть. Я с вами иду. Хорошо бы после ночной заварухи немножечко поиграть; лапотники бросаются на гармошку, как мухи на липучку.
— Веди и его! — распорядился Павле.
Миле Дьявол осекся и в оцепенении посмотрел на Павле. Конвойный дернул его за руку и повел. Только в дверях он опомнился и начал умолять о прощении.
Павле уже измучили эти допросы. Он предложил Вуку пойти вместе к пленным, чтобы проверить, кто чем дышит, и отделить командиров и бородачей, наиболее свирепых из четников, от мобилизованных крестьян. Вук согласился и встал.
Пленные четники были размещены в трех комнатах второго дома, принадлежавшего тому же хозяину. Прижавшись друг к другу, они сидели прямо на полу. Приход Павле и остальных взволновал их. Некоторые поняли, что перед ними люди из штаба, и попытались встать, но партизаны-часовые прикрикнули на них, чтобы сидели не двигаясь.
Павле с неприязнью рассматривал пленных. Это была грязная масса опухших, искаженных от страха лиц. Павле обратился к одетому в синюю пелерину четнику с маленькими глазками и кудрявыми волосами:
— Ты кто?
— Меня ввели в заблуждение! Дайте мне возможность бороться, и я докажу вам. Я думал, что спасаю сербские головы, а вышло наоборот…
— Я тебя об этом не спрашиваю. Чем занимался?
— Я кадровый поручик артиллерии. Думал… присягнул королю… — ему не хватило воздуха, и он замолчал, глотая слюну.
— Хватит! А ты, — обратился он к толстяку в новом суконном гуне, расшитом коронами.
Тот встал и, дрожа всем телом, пробормотал:
— Пощади, брат, должен был… трое детей у меня… я трактирщик. Помогал и вашим людям. Спросите…
— А ты? — перешел Павле к следующему, со шрамом на лице, видно от удара ножом. Тот плакал.
— Я извозчик… легковой. Я бедный человек, никого не убивал. С девятнадцатого года за Россию. Студентов возил, никогда с них копейки не брал. Отпустите меня…
— А ты что делал?
— Кто, я? — спросил четник, длинные волосы которого были старательно спрятаны под жандармской пилоткой.
— Ты! Ты!
Он вскочил, желая встать навытяжку, и отрекомендовался:
— Гавра Катанич, жандармский унтер-офицер, теперь командир первого батальона Левачской бригады.
— Полицай, значит! Сколько коммунистов убил?
— Я поклялся служить королю и отечеству.
— Хорошо. Послужишь! Этого и того, в пелерине, отведите в сторонку! — сказал Павле партизанам.
— Я, товарищи, насильно мобилизован, — не дожидаясь вопроса, заявил крестьянин с длинным, вытянутым лицом. — Еще винтовку не пристрелял. Бедняк я, трое детей и больная мать. Отпустите только домой на побывку, и я с вами буду… — просил крестьянин.
— И меня заставили идти! Мой брат в партизанах. У вас зовется «Жуча», — говорил другой.
— А зачем волосы отрастил? — спросил Джурдже.
— Должен был, чтобы спасти голову и дом. Брат-то к вам ушел, а мне что прикажешь делать?.. Неужели бы я стрелял в брата?
— Проверьте! — крикнул Павле.
— Я вчера мобилизован.
— Я сейчас же пойду с вами.
— И я! И я!
— Отделите в сторону этих, без волос и бороды! — распорядился Павле, продолжая рассматривать пленных. В углу мелькнуло лицо и тотчас же скрылось за чужой спиной. Лицо это показалось Павле знакомым. Васич! — молниеносно пронеслось в сознании.
— Это ты, Васич?
— Я, Лукич! — вызывающе ответил тот, сверкнув голубыми глазами.
— Значит, и ты среди этих!
— К сожалению, и я взят в плен. Поблагодари мою раненую ногу и английскую стрелялку, которая меня обманула.
Павле задрожал.
— Веди этого в штаб! Остальных быстро допросить! — обратился Павле к товарищам и вышел.
Прохаживаясь по двору, он подождал, пока часовой ввел в комнату высокого, хорошо сложенного молодого человека в форме офицера, с аккуратно расчесанной русой бородкой. Он сильно хромал на левую ногу.
Когда Павле вошел, тот сидел на скамейке и смотрел в окно, делая вид, что не замечает его прихода. Павле сел за стол и посмотрел на пленного.
Перед глазами, как живые, возникали одна за другой картины их прежней дружбы. Горечь сожаления терзала душу Павле, но ненависть и рассудок боролись с этим чувством.
— Кто мог ожидать, — сказал Павле, — что мы с тобой так встретимся?
— Да! Поразительно! — Васич тряхнул головой и удивленно приподнял брови; губы его искривились в холодную улыбку.
— Мы вместе сидели на последней парте…
— Говори до конца, не стыдись. Это нисколько не помешает твоей революционности. Мы были друзьями.
Павле не был уверен, что Васич говорит это без иронии.
