Эдит Уортон - Век наивности
Леффертс никогда еще не был до такой степени обуреваем чувствами, которые сделали бы честь любому доброму христианину, и не возносил на такую высоту святость домашнего очага. Негодование придало язвительность его красноречию, и было совершенно очевидно, что если бы другие следовали его примеру и поступали так, как он говорил, общество никогда не выказало бы такой слабости, чтобы принять в свое лоно иностранного выскочку вроДе Бофорта, — нет, сэр, даже если бы он женился на девице из семейства Лэннингов или ван дер Лайденов, а не Далласов. А откуда у него явилась бы возможность породниться с таким семейством, как Далласы, гневно вопрошал Леффертс, если б он предварительно не пролез в некоторые дома, подобно тому как люди вроде миссис Лемюэл Стразерс сумели пролезть туда вслед за ним? Если общество открывает доступ вульгарным женщинам, вред еще не так велик, хотя польза весьма сомнительна, но стоит ему начать терпимо относиться к мужчинам неизвестного происхождения, обладателям запятнанных грязью богатств, оно кончит полным распадом — и притом в недалеком будущем.
— Если дело и дальше пойдет таким быстрым ходом, — гремел Леффертс с видом юного пророка, который одевается у лучшего портного и которого еще не успели забросать камнями, — мы доживем до того времени, когда наши дети станут драться за приглашения в дома проходимцев и жениться на бофортовских ублюдках.
— Ну, это уж слишком! — вмешались Реджи Чиверс и молодой Вэн Ньюленд, между тем как мистер Селфридж Мерри, казалось, не на шутку встревожился, а чувствительное чело мистера ван дер Лайдена исказилось гри. масой горечи и отвращения.
— Разве они у него есть? — спросил мистер Силлертон Джексон, навострив уши, а когда Леффертс попытался обратить все в шутку, старик прощебетал на ухо Арчеру: — Ох уж эти блюстители порядка! Люди, которые держат самых скверных поваров, вечно твердят, что стоит им пообедать вне дома, как у них тотчас портится желудок. Однако ходят слухи, что у нашего друга Леффертса имеются веские основания для его диатрибы — на этот раз какая-то барышня-машинистка…
Разговор проносился мимо Арчера подобно бессмысленной реке, которая бежит и бежит, потому что не знает, как остановиться. Он видел на лицах окружающих выражение интереса, удовольствия и даже радости. Он слышал смех молодых людей и похвалы арчеровской мадере, которую степенно превозносили мистер ван дер Лайден и мистер Селфридж Мерри. Во всем этом он смутно различал общее дружеское расположение к своей персоне, словно тюремщики пытались облегчить неволю узнику, каким он себя чувствовал, и это ощущение еще больше усиливало его отчаянную решимость вырваться на свободу.
В гостиной, где они вскоре присоединились к дамам, его встретил торжествующий взгляд Мэй, в котором он прочитал уверенность, что все идет великолепно. Она покинула госпожу Оленскую, и миссис ван дер Лайден тотчас же знаком пригласила последнюю занять место на позолоченной кушетке, где она восседала. Миссис Селфридж Мерри перешла через комнату, чтобы к ним присоединиться, и Арчеру стало ясно, что здесь тоже составился заговор с целью восстановить доброе имя Эллен и навсегда предать ее забвению. Его молчаливый, тесно спаянный мирок вознамерился во что бы то ни стало дать понять, что он никогда ни на минуту не ставил под сомнение ни добропорядочность госпожи Оленской, ни полноту семейного счастья Арчера. Все эти любезные и непреклонные особы изо всех сил делали друг перед другом вид, будто они никогда не слышали, не подозревали и даже помыслить ни о чем другом не могут, и из этих хитросплетений тщательно продуманного взаимного притворства Арчер снова извлек то обстоятельство, что Нью-Йорк считает его любовником госпожи Оленской. Он уловил победоносный блеск в глазах жены и впервые понял, что и она разделяет это убеждение. Открытие это вызвало хохот сидящих внутри у Арчера демонов, хохот, раскаты которого сопровождали все его попытки обсудить бал имени Марты Вашингтон[185] с миссис Реджи Чиверс и маленькой миссис Ньюленд, и так тянулся вечер — он все бежал и бежал, подобно бессмысленной реке, которая не знает, как остановиться.
Наконец Арчер увидел, что госпожа Оленская встает и прощается. Он понял, что она сейчас уедет, и попытался вспомнить, что сказал ей за обедом, но не мог восстановить в памяти ни единого слова из их разговора.
Она направилась к Мэй, и вся компания тотчас же их окружила. Обе молодые женщины пожали друг другу руки; потом Мэй наклонилась и поцеловала двоюродную сестру.
— Конечно, наша хозяйка гораздо красивее, — шепнул Реджи Чиверс молодой миссис Ньюленд, и, услышав это, Арчер вспомнил грубую остроту Бофорта насчет никому не нужной красоты Мэй.
Спустя мгновение он был уже в прихожей и набрасывал на плечи госпожи Оленской ее пелерину.
Хотя мысли его мешались, он твердо держался своего решения не сказать ничего такого, что могло бы ее испугать или встревожить. Уверенный, что ничто на свете не может теперь отвратить его от цели, он нашел в себе силы предоставить событиям идти своим чередом. Однако, когда он сопровождал госпожу Оленскую в прихожую, им внезапно овладело страстное желание хоть на секунду остаться с нею наедине у дверцы ее кареты.
— Ваша карета здесь? — спросил он, и тут миссис ван дер Лайден, которую облачали в ее царственные соболя, ласково сказала:
— Мы отвезем милую Эллен домой.
У Арчера дрогнуло сердце, и госпожа Оленская, придерживая одной рукою пелерину и веер, протянула ему другую руку.
— До свидания, — сказала она.
— До свидания, но я скоро увижусь с вами в Париже, — ответил он так громко, что ему показалось, будто он кричит.
— О, — прошептала она, — если бы вы с Мэй могли приехать!..
Мистер ван дер Лайден подошел подать ей руку, и Арчер повернулся к миссис ван дер Лайден. На мгновение в зыбкой тьме внутри большого ландо перед ним смутно мелькнул овал ее лица и ровный блеск глаз — и она уехала.
Поднимаясь по лестнице, он встретил Леффертса, который спускался вниз вместе с женой. Леффертс схватил хозяина за рукав и, отведя его назад, чтобы пропустить Гертруду, сказал:
— Послушай, старина, ты не против, если я скажу, что завтра вечером обедаю с тобой в клубе? Большое спасибо, дружище! Спокойной ночи.
— Все прошло великолепно, правда? — раздался голос Мэй с порога библиотеки.
Арчер вздрогнул и пришел в себя. Когда последняя карета уехала, он поднялся в библиотеку и закрыл за собою дверь, надеясь, что жена, задержавшаяся внизу, пойдет прямо к себе. Но вот она стояла перед ним, бледная и утомленная, но излучающая искусственную энергию, как человек, презревший усталость.
— Можно я зайду поговорить? — спросила она.
— Конечно. Но ведь тебе, наверное, ужасно хочется спать…
— Ничуть. Я хочу немножко посидеть с тобой.
— Прекрасно, — сказал он, подвигая ее кресло к огню. Мэй села, он снова опустился в кресло, и оба долго молчали. Наконец Арчер отрывисто начал:
— Раз ты не устала и хочешь поговорить, я должен что-то тебе сказать. Я пытался в тот вечер…
Она бросила на него быстрый взгляд.
— Да, милый. Ты хотел сказать что-то о себе?
— О себе. Ты говоришь, что не устала. Зато я устал. Смертельно устал…
Не успел он это произнести, как на лице ее изобразилась нежная тревога.
— О, я давно это вижу, Ньюленд! На тебя взваливают столько работы…
— Возможно. Во всяком случае, я хочу переменить обстановку…
— Переменить обстановку? Ты хочешь отказаться от занятий юриспруденцией?
— Я хочу уехать, и притом немедленно. В длительное путешествие, как можно дальше от всего..
Он остановился, чувствуя, что ему не удалось сказать это с безразличием человека, жаждущего перемены, но слишком усталого, чтобы ей радоваться. Как он ни старался, в голосе его звенело нетерпение.
— Как можно дальше от всего, — повторил он.
— Как можно дальше? Куда же?
— О, право, не знаю. В Индию или в Японию.
Она встала, и, так как он сидел, склонив голову и опершись подбородком на руки, он, не видя ее, ощутил рядом с собою ее благоухание и тепло.
— В такую даль? Но я боюсь, что ты не сможешь, милый… — неуверенно произнесла Мэй. — Разве только ты возьмешь меня с собой. — Видя, что он молчит, она продолжала голосом, таким ясным и ровным, что каждый отдельный слог, точно стук маленького молоточка, отдавался у него в мозгу. — То есть если доктора разрешат мне ехать… но я боюсь, они не разрешат… Дело в том, Ньюленд, что я сегодня утром убедилась в чем-то, на что я так надеялась и о чем так мечтала…
Он с тоской посмотрел на нее, и она, зардевшись, словно роза, омытая росой, опустилась на пол и спрятала лицо у него в коленях.
— О, дорогая, — сказал он, прижав ее к себе и холодной рукой гладя ей волосы.
