Эдит Уортон - Американская повесть. Книга 2

АМЕРИКАНСКАЯ ПОВЕСТЬ

Книга вторая

Эдит Уортон

СЛИШКОМ РАННИЙ РАССВЕТ

Эдит Уортон (Edith Wharton, 1862–1937) по рождению и по воспитанию была связана тесными узами с «именитой» нью-йоркской буржуазией. Это не помешало писательнице подвергнуть проницательной критике претензии американской имущей верхушки на моральное и эстетическое господство в жизни страны. Сравнительно поздно начав литературную деятельность, Эдит Уортон успела своими романами и повестями внести значительный вклад в критико-реалистическую американскую прозу первой трети 20-го века. Скончалась во Франции, где провела последние годы жизни.

«Слишком ранний рассвет» («False Dawn») был напечатан в сборнике «Старый Нью-Йорк» (1924). Конфликт, обрисованный в повести, частично основан на действительных фактах из биографии Джеймса Джексона Джарвиса (1818–1888), американского знатока и собирателя живописи раннего итальянского Возрождения, непризнанного и осмеянного в Нью-Йорке и в Бостоне в те же примерно годы, что и молодой Льюис Рейси в «Слишком раннем рассвете».

Часть I

Томительный июльский день пахнул сеном, вербеной и резедой. На столе, на веранде, багрянея под листьями мяты, крупные ягоды спелой клубники плавали в чаше бледно-желтого хрусталя; то была разноцветно сверкавшая многоугольными гранями георгианская чаша[1] с фамильным гербом Рейси, награвированном между львиных голов. Время от времени сидевшие за столом джентльмены, заслышав угрожающий писк, шлепали себя по лбу, по шее или по лысине, но старались делать это не слишком приметно; мистер Холстон Рейси, у которого они были в гостях, ни за что не признал бы, что у него на веранде в Хай-Пойнте хозяйничают москиты.

Клубника была выращена садовником мистера Рейси; георгианская чаша перешла к нему по наследству от прадеда (дед мистера Рейси подписал Декларацию независимости), а веранда была верандой его загородного дома на заливе, расположенного на приличном, не слишком далеком для езды расстоянии от его городского дома на Кэнел-стрит.

— Еще по одному, Коммодор, — сказал мистер Рейси, расправляя батистовый носовой платок размером в добрую скатерть и вытирая концом его дымящийся от испарины лоб.

Мистер Джеймсон Леджли улыбнулся и поднял бокал. Для близких друзей он был «Коммодором», поскольку юные годы провел на флоте и даже участвовал мичманом под командой адмирала Портера[2] в войне 1812 года. Жизнерадостный холостяк, походивший загорелым лицом на тех бронзовых идолов, которых он, надо думать, привозил из далеких плаваний, он и сейчас, оставив давно уже службу, сохранил прежнюю внешность профессионального моряка. В своих белых парусиновых брюках и в кепи с золотым галуном, сверкая белозубой улыбкой, он выглядел заправским капитаном фрегата. И в самом деле, он прибыл в гости с Лонг-Айленда водным путем, и его белая стройная яхта стояла сейчас на якоре в бухте за мысом.

Перед домом Холстона Рейси расстилалась лужайка, спускавшаяся под уклон к заливу. Лужайка была гордостью мистера Рейси; каждые две недели траву на лужайке косили, а с весны лужайку утаптывала по-особому подкованная старая белая лошадь. Перед верандой были разбиты три круглые клумбы с геранями, гелиотропами и бенгальскими розами; за ними ходила сама миссис Рейси, надевая при этом перчатки с высокими крагами и укрываясь от солнца под маленьким складным зонтиком с резной ручкой слоновой кости. Дом, перестроенный и расширенный мистером Рейси после женитьбы, был известен в этих краях еще в годы войны американцев за независимость, ибо в нем помещался штаб Бенедикта Арнольда.[3] В кабинете мистера Рейси можно было увидеть современную событиям гравюру с изображением коттеджа колониальных времен. Но едва ли кто опознал бы то скромное обиталище в нынешнем, величавом, сложенном из отборного леса и под каменную кладку оштукатуренном, здании с угловой башенкой, узкими высокими окнами и стоявшей на скошенных опорах верандой — в «Усадебных пейзажах Америки» Даунинга этот дом фигурировал под смелым наименованием «Тосканская вилла».

По технике исполнения грубоватая старая литография и образцовая гравюра на стали у Даунинга (с пририсованной плакучей ивой на лугу перед домом) столь же далеко отстояли одна от другой, как и сами строения. Мистер Рейси имел основания хвалить своего архитектора.

Он вообще хвалил почти все, с чем был связан узами родства или выгодой. Едва ли кто мог утверждать, что брак с мистером Рейси дал счастье его супруге, но все знали, что он был о ней самого высокого мнения. То же и с дочерьми, Сарой-Энн и Мэри-Аделин, двумя юными копиями флегматичной миссис Рейси. Никто не сказал бы, что им приходилось легко с их жовиальным папашей; сам же он расточал им громогласные похвалы. Но главным объектом самодовольства мистера Рейси был его сын — его Льюис, хотя, по острому слову Джеймсона Леджли, который иной раз позволял себе вольности, если бы Холстону дали возможность спроектировать будущего наследника по своему разумению и вкусу, с его стапелей сошел бы совсем иного класса корабль.

Мистер Рейси был корпулентный, могучий мужчина: рост, размах плеч, толщина выражались у него примерно в одинаковых цифрах, так что, с какой позиции на него ни взгляни, он казался равно мясистым. Добавим, что каждый квадратный дюйм его тела был так превосходно ухожен, что, если принять в данном случае агрокультурную терминологию, его хотелось сравнить с огромным поместьем, ни один акр которого не остался под паром. Лысина мистера Рейси, грандиозная, как и все в нем, сияла, как если бы ее каждодневно полировали, и в особенно жаркие дни он целиком представлял собой некое ирригационное чудо. Поверхность мистера Рейси была столь обширной и располагалась на столь разных уровнях, что зачарованный зритель не мог оторвать глаз, наблюдая, как каждая струйка пота выбирает себе свое русло. Так, выступая на крепких и свежих кистях его рук, капли пота сливались по пяти направлениям, устремляясь к фалангам пальцев. Что же до лба, и висков, и подступавших под глаза пухлых щек, каждый из этих склонов орошался отдельным потоком, то разливавшимся вширь, то низвергавшимся как водопад. И зрелище это не возбуждало у вас неприятного чувства, поскольку залитая потом поверхность выглядела безукоризненно чистой и розовой, а стекавшие книзу ручейки благоухали дорогим одеколоном и лучшим французским мылом.

Миссис Рейси не была столь огромной и розовой, однако же в своем роде довольно увесистой, и когда облекалась в одно из пышных шелковых платьев из дорогого муара, кутала горло до подбородка в бесчисленных рюшах и блондах и надевала новомодный французский чепец с гроздью лилового винограда, то почти достигала размеров супруга. И вот эта-то пара столь отличной оснастки (как непременно сказал бы при случае Коммодор) умудрилась произвести на свет Льюиса, недомерка, малявку, в детстве сущую крохотку, да и теперь ничуть не более тени, какую отбрасывает человек нормального роста в солнечный полдень.

Льюис сидел, свеся ноги, на перилах веранды и полагал, что гости отца, джентльмены у чаши с пуншем, размышляют как раз об этом.

Роберт Гуззард, банкир, высокий и грузный, уступавший в размерах только мистеру Рейси, откинулся в кресле, поднял свой бокал и приветливо кивнул Льюису:

— За счастливое путешествие!

— Не сиди как воробей на ветке, сынок, — наставительно сказал мистер Рейси, и Льюис, спрыгнув с перил, поклонился мистеру Гуззарду.

— Я задумался, — робко сказал он. Это было его обычное объяснение.

Амброуз Гуззард, младший брат Роберта Гуззарда, мистер Леджли и мистер Дональдсон Кент — все подняли бокалы и приветливо повторили:

— За счастливое путешествие!

Льюис опять поклонился и коснулся губами бокала, о котором совсем позабыл. Из гостей его занимал только Дональдсон Кент, отцовский кузен. Со своим ястребиным профилем и всегда молчаливый, он легко мог сойти за бесстрашного ветерана Войны за независимость; на самом же деле он жил в постоянной тревоге, не способный ни на малейшее ответственное решение.

Этому благоразумному и осмотрительному господину несколько лет назад выпало неожиданное и поистине незаслуженное им испытание — он должен был взять к себе дочку умершего младшего брата. Джулиус скончался в Италии; впрочем, это его личное дело, не надо было там жить. Но жена его умудрилась скончаться там же еще до него, оставив малолетнюю дочь, и Джулиус указал в завещании, что поручает ее попечению своего почтенного старшего брата Дональдсона Кента, эсквайра, владельца особняка на Лонг-Айленде и конторы на Грейт-Джонс-стрит. Ну знаете, как заметил сам мистер Кент и повторила следом за ним супруга мистера Кента, он ничем в своей жизни — ни поступком, ни помыслом — не заслужил от неблагодарного Джулиуса, долги которого, кстати сказать, он не раз погашал; этого последнего, заключительного подвоха.