Сельма Лагерлёф - Иерусалим
Ингмар подошел к Бу и передал ему поклон от его родителей. Бу сначала задал ему несколько вопросов о родных, а потом справился, как поживает школьный учитель. Кругом все смолкли; до сих пор никто не решался заговаривать с ним о Сторме, и Ингмар видел, как многие толкали Бу, чтобы он сменил тему. Ингмар спокойно ответил, что учителю живется хорошо и что он на следующий год собирается выйти в отставку. Потом Ингмар прибавил:
— Меня радует, что ты вспомнил об учителе, ведь в школе тебе не раз от него доставалось.
Все начали смеяться, вспомнив, как часто учитель жаловался на тупость Бу, а тот смутившись отошел, не задавая больше никаких вопросов.
Старый капрал Фельт был как всегда окружен детьми, которые ждали от него новых рассказов. Ингмар не видел Фельта с тех пор, как того обратили дети; он сильно дивился, глядя на старика, и подошел послушать, что Фельт мог рассказывать детям. Капрал рассказывал, как однажды в юности, ночью он стучал в церковные врата, вызывая мертвых.
Марта Ингмарсон взглянула на детей, окружавших Фельта, и увидела, что они побледнели от страха.
— Фельт, у детей уже мурашки по коже бегут от твоих историй о привидениях, — строго заметила она. — Расскажи лучше что-нибудь полезное и поучительное.
Старик задумался на минуту, потом сказал:
— Ну, тогда я расскажу вам, что слыхал от матери, когда она захотела научить меня по-доброму обращаться с животными.
— Да, расскажи об этом, — сказала Марта и отошла; Ингмар остался и стал слушать.
— На нашей родине, в Далекарлии, — начал Фельт, — стоит одна избушка на холме, который называется «холмом горя», а называется он так потому, что некогда на нем жил один очень злой и дурной человек.
Когда Фельт произнес эти слова, Ингмар вздрогнул и подошел ближе, чтобы лучше слышать.
— Человек этот был торговец лошадьми, — продолжал Фельт. — Он ездил с одной ярмарки на другую, обменивая и продавая лошадей, и при этом очень дурно с ними обращался. Он часто мошенничал и обманывал людей. Лошадям, известным своим норовом, он рисовал белое пятно на лбу, чтобы люди не узнали их, а тощей старой кляче давал столько корму, что она выглядела откормленной, а шерсть ее лоснилась столько времени, сколько нужно было, чтобы обменять ее на другую. Хуже всего он обращался с лошадьми, когда устраивал им пробежку. Тогда его охватывало какое-то безумие; он бил и стегал бедных животных так, что от каждого удара у них на спине выступали красные полосы.
Как-то раз этот человек пробыл на ярмарке целый день, и, несмотря на все уловки, ему не удалось обменять свою лошадь. Отчасти это было оттого, что он часто обманывал народ и с ним остерегались иметь дело, а отчасти и лошадь, которую он хотел обменять, была такая старая и плохая, что никто не хотел покупать ее.
Наступал уже вечер, а торговец все не хотел примириться с мыслью оставить эту лошадь у себя. Прежде, чем отправиться домой, он решил сделать последнюю попытку, и начал гонять лошадь по ярмарочной площади с такой ужасающей быстротой, что казалось, та вот-вот упадет. Во время этой бешеной скачки он вдруг увидел, что рядом с ним бежит прекрасный черный жеребец; он бежал так же быстро, как и его лошадь, не слишком при этом напрягаясь.
Торговец едва успел остановить свою лошадь и выйти из тележки, как к нему подошел хозяин великолепного коня. Этот был щуплый человечек с худым лицом и козлиной бородкой. Он был одет во все черное, но наш торговец не мог определить ни по одежде, ни по манере держаться, из какого тот круга.
Он сразу заметил, что возница был простоват. Человечек рассказал, что дома у него есть гнедая кобыла, к которой он хочет выменять жеребца, чтобы иметь парную упряжку. «Твоя лошадь как раз подойдет к моей по цвету, — сказал он, — и я бы взял ее, если у нее нет недостатков. Только не обманывай меня и не подсовывай мне плохую лошадь, потому что я ни в чем так мало не смыслю, как в торговле лошадьми».
Торговцу, разумеется, удалось сбыть покупателю свою клячу и взять взамен хорошего, молодого коня. За всю свою жизнь он не видел такой прекрасной лошади.
«Никогда еще мой день не начинался так плохо и не кончался так хорошо», — говорил он, садясь в тележку, чтобы ехать домой.
От ярмарки до его дома было не слишком далеко, и он вернулся еще засветло. Подъезжая, он увидел, что многие друзья, все торговцы из различных округов, стояли перед домом, ожидая его возвращения. Они были очень веселы и приветствовали его криками «ура!» и громким хохотом.
«Чему вы так радуетесь?» — спросил торговец, останавливая лошадь.
«Мы ждем тебя, — сказали они, — чтобы посмотреть, удалось ли тому черному парню сбыть тебе слепого жеребца. Мы повстречались с ним, когда он ехал на рынок, и он побился с нами об заклад, что проведет тебя».
Торговец выскочил из тележки, встал напротив лошади и с размаху ударил ее кнутом между глаз. Животное не сделало ни малейшего движения, чтобы избежать удара: друзья его были правы, лошадь слепа на оба глаза.
Тогда торговец впал в такой гнев и отчаяние, что совершенно потерял рассудок. Под громкий хохот и насмешки товарищей он выпряг лошадь и погнал ее на отвесную скалу, возвышающуюся позади его дома. Он беспрерывно хлестал лошадь кнутом, и та быстро взбежала на гору, но, достигнув вершины, остановилась. Гора кончалась крутым обрывом, внизу которого был карьер, откуда деревенские жители с незапамятных времен брали песок. Лошадь, вероятно, почуяла пропасть, потому что не хотела идти дальше. Барышник понукал и стегал ее, но лошадь пугалась еще больше; она поднималась на дыбы, и не двигалась с места. Наконец, не видя другого выхода, она сделала громадный прыжок, как бы думая, что дело идет о простой канаве и надеясь перепрыгнуть на другую сторону, однако твердой почвы под ногами у нее не оказалось. Лошадь громко заржала от ужаса и через мгновенье уже лежала, с переломленной спиной, на дне ямы, а торговец, даже не взглянув на нее, повернулся и пошел назад к друзьям.
«Ну что, теперь вам не смешно? — сказал он им. — А теперь ступайте и расскажите тому, с кем вы побились об заклад, что случилось с его жеребцом».
История на этом не закончилась, — продолжал Фельт. — Запомните, дети, хорошенько, что случилось потом. Вскоре у жены торговца родился сын, но он был идиот и слепой от рождения. И это еще не все. С тех пор все сыновья рождались у этой женщины слепыми и слабоумными, а дочери, напротив, все были красавицы и хорошо выходили замуж.
Ингмар все время стоял неподвижно и слушал, как заколдованный. Теперь он сделал движение, как бы желая что-то стряхнуть с себя, когда же старик заговорил дальше, то он снова остановился.
— Но и этого было мало, — заговорил капрал. — У всех его замужних дочерей мальчики рождались слепыми и слабоумными, а девочки красивыми, здоровыми и в полном рассудке.
— Так это осталось и по сей день, — заключил Фельт свой рассказ. — У всех, кто женился на дочерях из этой семьи, сыновья были идиоты. И поэтому за этим холмом так и осталось навсегда название «холм горя».
Когда Фельт окончил свой рассказ, Ингмар поспешно подошел к Льюнгу Бьорну и попросил достать ему чернил и бумаги. Бьорн посмотрел на него несколько удивленно, а Ингмар, потирая лоб, сказал, что ему надо написать одно очень важное письмо. Он совсем забыл о нем днем, но если он напишет его вечером, то успеет отправить на следующий день с утренним поездом.
Льюнг Бьорн принес ему все нужное для письма, а чтобы Ингмару никто не мешал, он провел его в столярную мастерскую, где зажег лампу и пододвинул стул к верстаку.
— Здесь ты можешь спокойно писать хоть всю ночь, — сказал он, уходя.
Оставшись один, Ингмар в страстном порыве протянул руки, а из груди его вырвался тяжелый стон.
— Ах, я не думаю, что смогу совладать с собой, — воскликнул он. — Я не в силах исполнить то, что должен. День и ночь я только и думаю о той, которую покинул, а хуже всего то, что я, вероятно, ничем не смогу помочь Гертруде.
Он задумался, а потом улыбнулся про себя. «Да, человек, мучимый сомнением и печалью, во всем старается найти предзнаменования. Все-таки удивительно, что Фельт рассказал именно эту историю. Господь как будто хотел указать мне, как я должен поступить».
Ингмар, подумав немного, взялся за перо:
— Господи, благослови, — сказал он, принимаясь за письмо.
Письмо, которое он сел писать, Ингмар обдумывал с первого же дня отъезда из дома. Оно было предназначено старому пастору в их деревне, и каждое слово в нем было обдумано и взвешено заранее. Во время своего путешествия Ингмар вдруг понял, что никогда не говорил откровенно с женой, никогда не старался делиться с ней своими чувствами и мыслями, а теперь он подумал, что ему следует попытаться высказаться. Он решил, что лучше всего написать пастору, но письмо не очень-то легко давалось ему, и Ингмар никак не мог преодолеть робости, мешавшей говорить о себе самом. В этот вечер ему вдруг стало ясно, как ему следует писать; он обрадовался и подумал: «Смотри-ка, это совсем нетрудно, так будет совсем хорошо. Так я сделаю, чтобы передать пастору все, что ему надо знать, если он пожелает похлопотать за меня перед Барбру».
