Иван Горбунов - Сцены из народного быта
Голоса:
– В комиссию! В комиссию!
– Невольные прочеты с кассира взыскать или передать их в ведение прокурорского надзора, а о неблаговидном поступке одного из членов правления приступить к прениям. Нельзя ли нас познакомить с неблаговидным поступком члена правления?
– С юридической точки зрения поступок этот… наша юстиция очень резко разграничивает деяния, совершенные…
– Стащил, вот тебе и юстиция…
– Совершенные по злой воле… Принимая во внимание семейное положение…
– Ну, стащил, это верно!
– В терминологии нашей юстиции нет слова – стащил.
– Ну, можно нежнее сказать: украл.
– Господа, где мы и что мы? Нас пригласили в общее собрание и хотят выворотить наши карманы. Нам предлагают увеличить директорам содержание. За что? Нам предлагают прикрыть хищение кассира. Почему? Нас просят предать забвению какой-то мерзкий поступок члена правления. Просят отереть пенсией слезы супруги лишенного прав состояния хищника; наконец, ходатайствуют о расширении прав членов правления…
– Отдай им сундук с деньгами, а они туда тебе заместо их бронзовых векселей наворотят… Чудесно!
– Бронзовые, как вы изволили выразиться, векселя нисколько не отягощают кассу; если… (Сдержанный смех.) Позвольте мне докончить…
– Позвольте вас остановить. Бронзовые векселя не имеют ничего общего с предложением об увеличении директорам содержания. А так как этот вопрос довольно прениями исчерпан, то я ставлю его на баллотировку. Не угодно ли вам, милостивые государи, приступить к баллотировке по вопросу об увеличении господам директорам содержания? Предупреждаю вас, что отказ ваш весьма невыгодно повлияет на наше прочно установившееся общество…
Страшный шум. Председатель звонит изо всех сил и закрывает собрание.
«Новое время», 26 февраля 1383 г.
Тенериф
Рассказ купца
Какое вчерашнего числа с нами событие случилось!.. Просто на удивленье миру! В нашем купеческом сословии много разных делов происходит, а еще этакой операции, так думаю, никогда не бывало… Зашли мы к Москворецкому мосту в погребок. Нам сейчас новый прейскурант поднесли. Иван Семеныч взял, читает:
«Давно желанное слияние интеллигенции с капиталом в настоящее время уже совершается. Интеллигенция идет навстречу капиталу. Капитал, в свою очередь, не остается чужд взаимности. В этих видах наша фирма настоящего русского шампанского и прочих виноградных вин к предстоящей масленице приготовила новую марку шампанского, небывалую еще в продаже и отличающуюся от других марок своею стойкостью и нектаральным вкусом.
Москворецкий монополь, № 1. Игристый.
№ 2. Самый игристый, пробка с пружиной. При откупоривании просят остерегаться взрыва.
№ 3. Пли! Свадебное.
№ 4. Нижегородский монополь с красным отливом. Высокий.
В нашем же складе продаются следующие иностранные вина:
Борисоглебская мадера с утвержденным этикетом, местного разлива.
Херес Кашинский в кувшинах – аликан, старый.
Ром Ямайский. Тройной. Жестокий.
Тенериф купца Зайцева…»
Вот на тенериф-то мы и приналегли и так свои лики растушевали, такие колера на них навели, что Иван Семеныч встал да и говорит: «Должен я, говорит, константировать, что все мы пьяные и по этому прейскуранту пить больше нам невозможно, а должны мы искать другого убежища». А сам плачет. Мы испугались, а приказчик: «Не сумлевайтесь, говорит, это от тенерифу: эту марку немногие выдерживают, потому он в чувство вгоняет человека».
Вышли мы, сели на тройку и взвились поперек всей Москвы. По сторонам народ так и мечется, не может себе в понятие взять, что, может, вся наша жизнь решается. Городовые свистят… Околоточные озираются… Иван Семеныч плачет навзрыд… Яша кричит ямщику: «Вези прямо к мировому: все равно завтра к нему силой потащат…»
Приехали в Стрельну, сделали там что-то такое, должно быть, нехорошее. Помню, что шум был большой, арфистка плакала, околоточный протокол составлял.
Через три дня – пожалуйте!
Вышел мировой, солидный человек, седой наружности.
– Не угодно ли вам, господа стреленские, сюда к столу пожаловать?
Публика… Срам?…
– Швейцар, расскажите все, как было.
Тот сейчас показывает на меня:
– Они мне, говорит, ухо укусили.
– Не помню, говорю. Да ежели бы и помнил, так неприятно об этом рассказывать. В исступлении ума находился от тенерифу.
– А вы зачем этот тенериф пьете?
– Зачем начальство допущает этот тенериф в продажу? Потому от его не токма что ухо, а и человека загрызть можно.
– А он что делал? – показывает на Ивана Семеныча.
– Не могу, говорит, при публике доложить. Все прочие, которые только шумели, а они… просто, говорит, выразить не могу.
Потом писал, писал этот мировой…
– Прошу, говорит, встать.
Все встали.
По указу… там все прочее… На две недели посадил в казенном халате ходить…
Иван Семеныч:
– Ну, а ежели у меня, говорит, две медали на шее?
– Жалко, говорит, вы раньше не сказали: я бы вас на месяц посадил.
Вот тебе и тенериф! Из-за пустого дела какой срам вышел…
«Осколки» № 6, 1884 г.
Травиата
Рассказ купца
А то раз мы тоже с приказчиком, с Иваном Федоровым, шли мимо каменного театру. Иван Федоров почитал-почитал объявление.
– Понять, говорит, невозможно, потому не нашими словами напечатано. Господин, что на афишке обозначено?
Прочитал. Говорит:
– «Фру-фру».[13]
– В каком, говорим, смысле?
– Это, говорит, на ихнем языке обозначает настоящее дело.
– Так-с! Покорнейше благодарим… Господин городовой, вы человек здешний, может, слыхали: как нам понимать эту самую «Фру-фру»?
– Ступайте, говорит, в кассу, там все отлепортуют.
Пришли в кассу.
– Пожалуйте два билета, на самый на верх, выше чего быть невозможно.
– На какое представление?
– «Фру-фру».
– Здесь, говорит, опера.
– Все одно, пожалуйте два билета, нам что хоть представляй. Иван Федоров, трогай! Ступай!
Пришли мы, сели, а уж тальянские эти самые актера действуют. Сидят, примерно, за столом, закусывают и поют, что им жить оченно превосходно, так что лучше требовать нельзя. Сейчас госпожа Патти[14] налила стаканчик красненького, подает господину Канцеляри:[15]
– Выкушайте, милостивый государь.
Тот выпил, да и говорит:
– Оченно я в вас влюблен.
– Не может быть!
– Верное слово!
– Ну, так, говорит, извольте идти куда вам требуется, а я сяду, подумаю об своей жизни, потому, говорит, наше дело женское, без оглядки нам невозможно…
Сидит госпожа Патти, думает об своей жизни, входит некоторый человек…
– Я, говорит, сударыня, имени-отчества вашего не знаю, а пришел поговорить насчет своего парнишки: парнишка мой запутался и у вас скрывается- – турните вы его отседа.
– Пожалуйте, говорит, в сад, милостивый государь, на вольном воздухе разговаривать гораздо превосходнее.
Пошли в сад.
– Извольте, говорит, милостивый государь, сейчас я ему такую привилегию напишу, что ходить он ко мне не будет, потому я сама баловства терпеть не могу.
Тут мы вышли в коридор, пожевали яблочка, потому жарко оченно, разморило. Оборотили назад-то – я и говорю:
– Иван Федоров, смотри хорошенько.
– Смотрю, говорит.
– К чему клонит?
– А к тому, говорит, клонит, что парнишка пришел к ней в своем невежестве прощения просить.
– Я, говорит, ни в чем непричинен, все дело тятенька напутал.
А та говорит:
– Хоша вы, говорит, меня при всей публике острамили, но при всем том я вас оченно люблю! Вот вам мой патрет на память, а я, между прочим, помереть должна…
Попела еще с полчасика, да богу душу и отдала.
После 1881 г.
Об Саре Бернар[16]
В одном из петербургских клубов, в столовой, сидят несколько человек и ведут беседу.
– Приехала?
– Нет еще, в ожидании. Секретарь ихний приехал, орудует, чтобы как лучше… Книжку сочинил, все там обозначено: какого она звания, по каким землям ездила, какое вино кушает…
– Нашего, должно быть, не употребляет, потому от нашего одна меланхолия, а игры настоящей быть не может.
– По Невскому теперича мальчишки с патретами ее бегают…
– А какая у них игра: куплеты поют али что?…
– Игра разговорная. Очень, говорят, чувствительно делает. Такие поступки производит – на удивление!., Ты то возьми: раз по двенадцати в представление переодевается!..
– Пожалуй, на чугунке встреча будет.
– Уж теперь народ разгорячился! Теперь его не уймешь! Давай ходу!.. Билеты-то выправляли – у конторы три ночи ночевали. Верно говорю: три ночи у конторы народ стоял, словно на святой у заутрени. Насчет телесного сложения, говорят, не совсем, а что игра – на совесть! Убедит! Дарья Семеновна на что уж женщина равнодушная, слов никаких понимать не может, а и та ложу купила.
