Гертруда Стайн - Три жизни
А еще Анна рассказывала доктору всякие истории. На ее худом, изношенном, изможденном, решительном лице залегала тогда незнакомая раньше, веселая сеть морщинок, ее блекло-голубые глаза искрились причудливым чувством юмора — и радостью, если доктор взрывался в конце истории оглушительным хохотом, от всей души. И добрая Анна кокетливо вздергивала своим угловатым, худым, стародевическим телом, довольная тем, что ей удалось доставить доктору удовольствие, и изо всех сил старалась это удовольствие продлить.
Те дни, когда, добрая Анна только-только начала служить в доме у доктора Шонъена, были самыми счастливыми днями в ее жизни.
В те счастливые дни все свои свободные часы она проводила с подругой, с миссис Лентман. Миссис Лентман жила с двумя детьми в маленьком домике, в той же части города, что и доктор Шонъен. Старшая у нее была девочка лет тринадцати по имени Джулия. Эта самая Джулия Лентман была дурнушка дурнушкой, занудливая и упрямая, вся в покойного толстяка-отца. Миссис Лентман не слишком о ней беспокоилась, а просто давала ей все, чего та захочет, и что сама миссис Лентман могла себе позволить, и предоставляла девочку самой себе. У миссис Лентман это было не от безразличия или неприязни к дочери, просто она вообще всегда была такая.
Младший был мальчик, на два года младше сестры, смышленый, забавный, веселый парень, который тоже распоряжался своими деньгами и временем, как бог на душу положит. У миссис Лентман было так заведено просто потому, что в доме у нее постоянно кто-то жил, и голова у нее все время была забита массой других вещей, которые требовали сосредоточенности и, главное, времени.
Доброй Анне очень трудно было видеть, в каком небрежении и беспорядке содержится дом, и с каким безразличием мать относится к воспитанию собственных детей. Естественным образом, она изо всех сил и при всяком удобном случае старалась выговаривать за это миссис Лентман, старалась экономить ее деньги и расставлять все в доме по местам, так, как должно быть.
Даже в самом начале, когда Анна только-только успела подпасть под обаяние яркой и обворожительной миссис Лентман, в доме у нее она чувствовала себя не в своей тарелке, так ей хотелось расставить вещи по своим местам. Теперь же, когда дети начали подрастать и занимать все больше места в доме, а долгое знакомство с миссис Лентман позволяло Анне смотреть на нее более трезвым взглядом, она, засучив рукава, начала борьбу за то, чтобы все у миссис Лентман в доме делалось, как положено.
Она стала приглядывать за Джулией и ругать ее на все корки, чтобы та научилась относиться к жизни с пониманием. Не то чтобы Джулия Лентман была доброй Анне как-то особенно близка, но нельзя же допустить, чтобы у девушки не оказалось рядом никого, кто объяснит ей, что к чему в этой жизни и как нужно себя вести.
Мальчика бранить было проще, он все равно по большей части пропускал ее слова мимо ушей, и ему даже нравилась ее вечная ворчба, потому что к ней прилагались всякие вкусности, и постоянное подтрунивание, и добрые шутки.
Джулия, девочка, тут же надувалась как мышь на крупу, и зачастую даже одерживала над Анной верх, потому что, в конце концов, мисс Анни была ей не родственница и не имела права приходить вот так с бухты-барахты и устраивать в доме переполох. К матери взывать смысла никакого не было. Просто удивительно, какая у миссис Лентман была способность слушать тебя и не слышать, отвечать и оставлять вопрос нерешенным, говорить и делать то, о чем ты ее попросила, и при этом оставлять все в точности, как было раньше.
Однажды вышло так, что даже Анниной дружбы не хватило, чтобы дальше все это выносить.
— А что, Джулия, мамы твоей дома нет? — спросила Анна, как-то раз в воскресенье после обеда зайдя в дом к Лентманам.
В тот день Анна выглядела очень хорошо. Она всегда очень тщательно следила за своим внешним видом и умела беречь новые вещи. Когда в воскресенье у нее бывал выходной, ей неизменно удавалось соответствовать самым идеальным своим представлениям о том, как должна выглядеть девушка. Анна точно знала, в какой степени человек должен себя изуродовать, в зависимости от того, какое место он занимает в жизни.
Интереснее всего было наблюдать за тем, как Анна, приобретая вещи сперва для мисс Вадсмит, а потом для своей обожаемой мисс Матильды, и полностью при этом полагаясь на собственный вкус, и зачастую за те же деньги, за какие она купила бы их для собственных подруг или для себя самой, умудрялась, с одной стороны, выбирать вещи, вполне достойные представителей высшего класса, а с другой — исключительно те вещи, которым было свойственно уродовать своих хозяев, делая из них, как говорили в Бриджпойнте, «немчуру». Она точно знала, что кому подобает, и ни разу за всю свою многотрудную жизнь не скомпрометировала своих представлений о том, как должна выглядеть девушка.
В тот солнечный летний денек она пришла в дом к Лентманам разодетая в пух и прах, в новом кирпично-красном шелковом жакете, отделанном широкой черной, вышитой бисером тесьмой, в юбке из темной плотной ткани и в новенькой блестящей черной соломенной шляпке с жесткими прямыми полями, а на шляпке все ленточки, ленточки — и птичка. Еще на ней были новые перчатки и вокруг шеи боа из перьев.
Ее хрупкое, худое, неловкое тело и ее сморщенное желтоватое лицо, пусть даже и подсвеченное ласковым летним солнышком, составляли чудной контраст с этой яркой одеждой.
Она подошла к дому Лентманов, в котором не была уже несколько дней, и, отворив дверь, которая, как то обычно бывает в домах нижнего среднего класса в славных южных городах вроде Бриджпойнта, оставалась незапертой, обнаружила в гостиной Джулию, одну.
— Ну, Джулия, так где же твоя мама? — спросила Анна.
— Мамы дома нет, мисс Анни, но вы все равно проходите, посмотрите на моего нового братика.
— Зачем ты говоришь всякие глупости, Джулия?
— Никакие это не глупости, мисс Анни. Вы разве не знаете, что мама только что усыновила совершенно замечательного малыша? Он у нас умница.
— Ты что, с ума сошла, Джулия? А ну-ка перестань молоть чушь!
Джулия тут же надулась.
— Ну, и ладно, мисс Анни, не хотите мне верить, ну и не надо, но только малыш — вон он, лежит на кухне, а когда мама вернется, она вам сама все и расскажет.
Звучало все это в высшей степени невероятно, но вид у Джулии был такой, как будто она говорила правду, а миссис Лентман порой и впрямь бывала способна на самые неожиданные поступки. Анна забеспокоилась.
— Что ты хочешь этим сказать, Джулия? — спросила она.
— Ничего я не хочу сказать, мисс Анни, а если вы не верите, что малыш у нас в доме, тогда пойдите и посмотрите сами.
Анна пошла на кухню. Там и в самом деле лежал младенец, на вид очень даже крепенький. Он спал крепким сном в корзине, которая стояла в углу у открытой двери.
— Ты хочешь сказать, что мама просто разрешила оставить его здесь на какое-то время, — сказала Анна Джулии, которая последовала за ней на кухню, чтобы посмотреть, как мисс Анни сейчас начнет по-настоящему сходить с ума.
— Ничего подобного, мисс Анни. Родила его эта девушка, Лили, которая живет у Бишопов в загородном доме, и дети ей совершенно ни к чему, а маме этот малыш так понравился, что она решила оставить его себе и усыновить, как будто он ее собственный.
У Анны от удивления и гнева просто язык отнялся. Хлопнула входная дверь.
— А вот и мама, — воскликнула Джулия с торжеством, но и с некоторым беспокойством в голосе, поскольку сама была не совсем уверена, на чьей она в данном случае стороне. — Вот и мама пришла, так что можете сами у нее спросить, и она вам скажет, правду я вам говорила или нет.
Миссис Лентман вошла в кухню. Она была милая, спокойная и уверенная в себе, как обычно. Впрочем, сегодня сквозь ее обычную манеру, которая столь славно помогала ей в нелегком ремесле акушерки, просвечивали чувство вины и нечистая совесть, поскольку мисс Лентман, как и все, кто имел дело с доброй Анной, побаивалась ее твердого характера, ее бескомпромиссных суждений и ее острого и бойкого при случае языка.
Было интересно наблюдать, как за те шесть лет, что эти две женщины были между собой знакомы, руководящая роль постепенно перешла к Анне. О настоящем руководстве, конечно, не могло быть и речи, поскольку руководить миссис Лентман было попросту невозможно, такая она была беспорядочная; но Анне всегда удавалось настоять на своем, если она заранее узнавала, что миссис Лентман намерена предпринять, пока дело еще не было сделано. И вот теперь трудно было сказать, чем все это кончится. Миссис Лентман была в своем обычном настроении, когда она не слышала ничего, чего ей не нужно было слышать, и милейшим образом уделяла всему вокруг малую толику внимания, ни на чем не задерживаясь всерьез; к тому же, на ее стороне было и то обстоятельство, что дело-то, по сути, было уже сделано.
