Энтони Троллоп - Марион Фай
Существуют героини, которые все это переживают, остаются верны до конца. Существует много псевдогероинь, которые начинают с того же, но не выдерживают характера. Псевдогероиня обыкновенно сдается, когда молодой Смит — не особенно молодой вдобавок — поступает в компаньоны в гг. Смиту и Уокеру и встречается на пути ее, во время поисков за женою. Преследование, во всяком случае, так часто оказывается действительным, что отцы и матери считают долгом прибегнуть к нему. Нечего и говорить, как высоко над сферой каких-нибудь Броунов парили мысли маркизы Кинсбёри. Но она сознавала, что обязана прибегнуть к мерам, к которым и они бы прибегли, и решила, что маркиз последует ее примеру. Ужасное зло, непоправимое зло уже было сделано. Многие, увы, узнают, что лэди Франсес опозорила себя. Маркиза не в силах была скрыть этого от своей родной сестры, лэди Персифлаж, и лэди Персифлаж, без сомнения, поделится тайной с другими. Ее горничная все знает. Сам маркиз — самый нескромный из людей. Гэмпстед не найдет нужным скрытничать. Роден, конечно, расхвастает всем в почтамте. Почтальоны, посещавшие дом в Парк-Лэне, вероятно, обсуждали вопрос с лакеями у ворот. Нечего было надеяться на сохранение тайны. Все молодые маркизы и холостые графы узнают, что лэди Франсес Траффорд влюбилась в «почтальона». Но с помощью времени, забот и строгих предосторожностей, быть может, удастся предотвратить окончательную катастрофу — брак. Тогда, если маркиз не поскупится, какой-нибудь молодой граф или, по меньшей мере, барон, пожалуй, согласится забыть почтальона и сорвать аристократический цветок, правда запятнанный, но скрашенный позолотой. Ее милашкам придется пострадать. Всякая прибавка к приданому послужит им в ущерб. Но все же лучше это, чем иметь зятем почтамтского клерка.
Таковы были планы, с которыми маркиза собиралась везти падчерицу в их саксонскую резиденцию. Маркиз склонялся в ту же сторону. «Совершенно согласен, что их следует разлучить — совершенно, — говорил он. — Допустить этого невозможно. Ни одного шиллинга… если она не будет вести себя прилично. Конечно, она получит свое состояние, но не для того, чтобы сделать из него такое употребление».
Сам он в тайне замышлял устроить их всех в замке и тогда, если возможно, поспешить назад в Лондон до совершенного окончания сезона. Жена сильно убеждала его безусловно хранить тайну, вероятно позабыл, что сама все рассказала лэди Персифлаж. Маркиз вполне с нею согласился. Тайна необходима. Что до него касается, то вероятно ли, чтобы он заговорил о таком тяжелом и таком близком его сердцу вопросе! Тем не менее он все рассказал мистеру Гринвуду, джентльмену, игравшему в его доме роль наставника, частного секретаря и капеллана.
У лэди Франсес были свои мысли относительно предстоявшего отъезда и жизни за границей. Они собираются преследовать ее, пока она не изменить своего намерения. Она собиралась приставать к ним, пока они не изменять своего. Она слишком себя знала, чтобы питать какие-нибудь опасения на счет собственной стойкости. Она создавала, что маркизе не удастся ни убеждениями, ни даже преследованиями заставить ее отказаться от человека, которому она дала слово. В душе она презирала маршу. К отцу она питала глубокое доверие, — зная, что у него любящее сердце, думая, что он продолжает враждебно относиться к тем аристократическим догматам, которые для маркизы — религия, и вероятно сознавая, что в самой его слабости она почерпнет силу. Если б мачеха стала действительно жестокой, тогда отец возьмет ее сторону против жены. Тяжелое время неизбежно, — так месяцев шесть, и тогда настанет минута, когда она будет иметь возможность сказать: «Я испытала себя, знаю чего хочу, намерена возвратиться домой и вступать в брак». Она позаботится, чтобы ее заявление на этот счет не было неожиданным ударом. Шесть месяцев будут употреблены на подготовку к нему. Маркиза может стойко проповедовать свои идеи в течение шести месяцев, лэди Франсес не менее стойко будет проповедовать свои.
Когда Роден предложил ей сердце, она приняла его только после серьёзного раздумья. Урон, который она еще в ранние годы, слышала от матери, проник в самую глубину ее души, — гораздо глубже, чем предполагала наставница. Наставница эта никогда не имела намерения внушать, что гордиться знатностью — заблуждение. Никто усиленнее ее не размышлял о том, что знатность особенно побуждает к исполнению высоких обязанностей. «Noblesse oblige»[2]. Слова эти были начертаны в ее сердце и сказывались в ее действиях, во всю ее жизнь. Но она старалась растолковать детям, что они не должны слишком усердно требовать себе привилегий, какие дает происхождение. И без того на них посыплется слишком много этих привилегий — слишком много для их собственного блага. Пусть они никогда с жадностью не хватаются за те блага, которые случай дал им в гораздо большем количестве, чем по справедливости следовало. Пусть помнят, что, в сущности, нет никакой заслуги родиться сыном или дочерью маркиза. Пусть не забывают, насколько выше быть полезным человеком или достойной женщиной. Таковы были уроки матери; но они запали глубже, чем она ожидала. Этому способствовали прежние политические убеждения отца — вторичное избрание пьяницы-портного — насмешки друзей, достаточно высокопоставленных и достаточно интимных, чтобы сметь насмехаться, вкоренившееся с детства убеждение, что хорошо быть радикалом и, сверх всего этого, презрение к исключительно аристократическим манерам мачехи. Этим путем лорд Гэмпстед дошел до своего настоящего образа мыслей, так же, как и леди Франсес.
Ее убеждения были так же радикальны как и его, хотя вылились в другую форму. У девушки, в ранней молодости, все взгляды на жизнь имеют какое-нибудь отношение к любви и последствиям ее. Когда молодой человек склоняется к либерализму или консерватизму, он вовсе не руководствуется соображениями о том, как взглянет на вопрос какая-нибудь еще скрывающаяся в тумане молодая особа. Но девушка, если она вообще останавливается на подобных мыслях, мечтает о них и как о мыслях человека, которого она надеется когда-нибудь полюбить. Перейди она, протестантка, в католицизм и поступи в монастырь, она чувствует, что, отказываясь от надежды на любовь, она приносит величайшую жертву, какую только может принести религии, которой открывает свое сердце. Если она предается музыке, живописи, изучению языков, она думает о впечатлении, какое ее таланты могут произвести на какого-нибудь идеального мужчину. Все это, совершенно бессознательно, представлялось уму леди Франсес по мере того, как месяц за месяцем и год за годом в ней складывались ее радикальные убеждения. Она не думала ни о чьей любви — вообще мало думала о любви — но среди ее размышлений о слабостях и тщеславии аристократии, ей постоянно представлялся вопрос: что сталось бы с нею, если бы с ней встретился один из тех людей, хотя и пролетариев, но кого в мечтах своих она считала благороднее герцогов, и если бы этот человек стал просить ее руки? Она говорила себе, что если б такой человек явился, она оценит его по достоинству, будь он герцог или бедняк. При таком душевном настроении она, конечно, склонна была ласково отнестись к предложению приятеля брата. Чего в нем недоставало такого, что девушка могла требовать? В этих выражениях, задала она себе этот вопрос. По манерам человек этот был джентльмен. В этом она не сомневалась. Бедняк он или нет, в нем не было ничего, что оскорбляло бы вкус самой благорожденной дамы. В том, что он лучше образован, чем любой из окружавших ее высокообразованных молодых людей, она была совершенно уверена. У него всегда находилось больше материала для разговора, чем у других. О его происхождении и родстве она не знала ничего, но почти гордилась своим незнанием, в силу своего правила, что человека следует ценить только по тому, что он сам представляет, а отнюдь не по тому, что он может заимствовать от других. Его наружностью, которой она придавала большое значение, она очень гордилась. Он, без сомнения, был красивый молодой человек с легкой походкой, с движениями, полными природного изящества, но нисколько не заученными, с высоко поднятой головой, с живыми глазами, красивыми руками и ногами. Ни ум, ни политические убеждения не открыли бы человеку доступа в ее сердце, если б наружность его была неприятная; к тому же с минуты их первой встречи он никогда ее не боялся, — дерзая, когда не соглашался с нею, трунить над ней и даже распекать ее. В сердце девушки нет более сильной преграды для любви, чем сознание, что человек ее боится. Она не сразу отвечала ему, и много думала о предстоявших ей опасностях. Она знала, что не может отречься от своего происхождения. Она признавалась самой себе, что хорошо ли это или дурно, а дочь маркиза не то что другая девушка. Она имела серьезные обязанности по отношению к отцу, к братьям, отчасти даже к мачехе. Но был ли задуманный ею поступок такого рода, что его можно было считать злом для семьи? Она видела, что в обычаях света произошли мало-помалу большие перемены в течение последнего столетия. Аристократия не стояла так высоко, как прежде — и следовательно люди неаристократического происхождении не стояли так низко. Дочь королевы вышла за ее подданного. Разные лорды Джоны и лорды Томасы каждый божий день вступали в то или другое предприятие. Было не мало примеров, что девушки-аристократки поступали именно так, как собиралась поступить она. Чем почтамтский клерк ниже всякого другого?
