Кальман Миксат - Странный брак

Однако, пока все это случилось, прошло еще пять лет, и в черных волосах графа Яноша уже начала серебриться седина.

В одно из воскресений управляющий Будаи, ездивший в Эгер продавать быков на убой, привез в Бозош известие о состоявшемся решении суда.

Граф Бутлер с апатичным видом поник головой.

— Я так и знал, — сказал он глухо, и на лице его не было видно никаких следов волнения.

Целый день он молча бродил по замку, по конюшням, осматривая лошадей, коров, старые любимые деревья в саду, словно прощаясь с ними. Под вечер он зашел к почтенному Будаи, поиграл немного с его внучатами, пока управляющий читал Библию, которую, хоть и знал от начала до конца наизусть, перечитывал каждое воскресенье.

— Вы умный человек, дорогой Будаи, — сказал Бутлер тихо. — Хотел бы я вас кой о чем спросить.

— Покорнейше прошу.

— Знаете ли вы такую страну на свете, где нет попов? Будаи задумался.

— Я не склонен думать, ваше сиятельство, что на земле есть такой народ, у которого не было бы священников. Возможно, есть, хоть я мало в это верю.

— Если только есть такая страна, я найду ее, — ответил Бутлер.

С этими словами он отправился к себе, приказал уложить вещи и на следующее утро уехал.

Приехав в Вену, граф остановился в гостинице "Город Франкфурт", в которой обычно жили приезжие венгерские магнаты. Два-три дня он бродил по улицам вокруг дворца Марии-Луизы, вынашивая в голове какой-то план и терзаясь сомнениями. Очевидно, он хотел встретиться с Пирошкой, чтобы сообщить ей о чем-то, но не мог решить, как это сделать.

Наконец в витрине одного ювелирного магазина он увидел изящную игрушку — серебряный кораблик. Граф Бутлер вошел, купил дорогую безделушку и попросил выгравировать на ней по-венгерски слова: "Не жди меня больше, моя голубка". Когда надпись была уже готова, он вдруг испугался: фраза была не очень-то ясная и звучала слишком мрачно. Бутлер попросил ювелира удалить эти слова, но, пока тот искал напильник, Янош передумал и решил оставить как было. Все равно.

Кораблик по просьбе Яноша запаковали и отослали Пирош-ке. На том Янош и успокоился, а затем отправился странствовать, чтоб вдали от дома забыть о своем горе.

Около года скитался он по свету — все, видно, искал такую страну, где нет попов. Но тщетно пытался он бежать от своих воспоминаний, тщетно искал места, отличные от наших, экзотические деревья, которые не напоминали бы ему о борноцком парке, — нигде не находил он забвения.

И он устремлялся все дальше и дальше. Но ни один край не нравился ему; нигде деревья не выдыхали столько кислорода, чтобы среди них можно было свободно и счастливо дышать; травы целого мира не скопили столько росы, чтобы смыть его печаль; море нигде не рокотало так сильно, чтобы заглушить биение его страдающего сердца.

Своего секретаря Иштвана Бота он с полпути отправил домой, сказав ему:

— Я хочу блуждать по свету один, милый Бот. Тяжело мне видеть возле себя человека, который знает, кем я был.

Он взял себе нового секретаря и нового камердинера, людей такой национальности, о которой он раньше и не слышал, и обучился их языку. Он пытался бежать от себя самого, желая убедить себя, что нет больше Яноша Бутлера. Но если люди и деревья в этих краях были другими, пальмы и фикусы с тупым равнодушием опускали свои ленивые листья, то травы смеялись Бутлеру в лицо — маленькие травинки, точь-в-точь такие же, как и у нас на родине, и они говорили Яношу: "Мы знаем тебя". И солнце было такое же, как у нас. Оно величественно, полное достоинства, плыло по небу точно так же, как в прошлом году, как много лет назад. Оно плыло одновременно над Веной, над Бозошем, над Константинополем. И где бы, на каком бы подоконнике ни выращивался в горшке цветочек, предмет забот какой-нибудь девушки, солнце грело его, ласкало, помогало раскрываться бутонам.

А моря? О, как прекрасны эти морские просторы! Ведь они безлюдны и ко всему безразличны; они ласкают взор и успокаивают. Но их поверхность бороздят большие корабли, и порой кажется, что на бескрайном серебряном листе морской глади они чертят все те же слова: "Не жди меня больше, моя голубка".

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Через тринадцать месяцев, ничего не сумев позабыть, Бутлер возвратился на родину. Он сильно исхудал и будто даже состарился. Его ожидали дурные вести: умерла чета Бернатов.

Госпожа Бернат только на три дня пережила своего супруга, достоялись грандиозные похороны старого Берната, но не успели еще вернуться по домам дворяне, съехавшиеся на погребение с четырех комитатов, как отдала богу свою благородную душу и хозяйка. Пришлось всем остаться на вторые похороны. Спешно послали на кладбище сказать, чтобы не замуровывали склеп, потому что барыня последовала за своим мужем на тот свет.

Об этом печальном событии уведомили и Пирошку. На перекладных примчалась она из Вены, да и сама заболела. Пока девушка поправлялась, в ней созрело решение, — одному богу ведомо, правильное или нет, — не возвращаться больше в Вену, о чем она известила герцогиню письмом, прося у нее извинения. Теперь Пирошка сама вела хозяйство в Борноце, взяв в управляющие старшего сына господина Будаи — Пала, который за год до этого окончил экономический факультет знаменитого кестхейского колледжа.

Впрочем, смерть не разбирает, кто прав, кто виноват, и вскоре к праотцам отправился и барон Дёри. Пришел конец его злодеяниям (пусть он за них рассчитается на том свете!). Да что толку? Тот, у кого оторвало снарядом ноги, едва ли утешится при известии, что уже разбита и пушка, пославшая этот снаряд.

Говорят, что на похоронах Дёри его не оплакивала ни одна душа, только выла обезьяна и после окончания погребального обряда никак не хотела уходить от могилы, порываясь выкопать своего хозяина из-под земли.

Теперь в темноте ночи Бутлеру светило только единственная звездочка, последняя звезда, а вернее — слабый и обманчивый луч надежды.

Тем временем умер и архиепископ Фишер. И едва только Бутлер возвратился в Венгрию, его посетил доверенный человек Ласло Пиркера, примаса[51] Далмации. Пиркер сообщил через него, что готов тотчас же возобновить процесс и расторгнуть брак, при условии, если его назначат архиепископом Эге-ра. Тот же человек сказал Бутлеру, что Пиркер и Фаи уже лично встречались по этому поводу.

Снова вскипела в Бутлере кровь. Значит, есть еще цель в жизни?! Вперед, в последнюю битву!

Бутлер помчался в Патак. Бедный Фаи был совсем плох и едва признал Яноша.

— Уж не больны ли вы, дядюшка?

— А что? Разве я плохо выгляжу? Ты знаешь, я сейчас подобен лампаде, которая еще исправна, но уже совсем без масла. Ну, а где ты бродил, блудный сын?

— Искал такую страну, где нет попов.

— Э, знаю я такую страну, только оставь ее для меня, старика. Впрочем, мы теперь нашли одного достойного попа.

— Знаю, Пиркера. Я как раз по этому поводу и приехал к вам.

— И правильно сделал. А сейчас пойди к своей тетушке, она в кладовой: следит за тем, как катают белье. Иди поцелуе ее, давно она тебя не видела! Затем, не выпрягая лошадей, отправляйся-ка в Пожонь и любой ценой добейся у наших родственников, чтобы этот честный Пиркер был назначен архиепископом. Я уже писал об этом во все концы. Ты когда приехал?

— Четыре дня тому назад.

— Слышал о бедных Бернатах?

— Все на свете преходяще! С тех пор как их нет, словно мир опустел.

Из глаз Бутлера покатились слезы, но старый Фаи поспешил отвлечь его от грустных размышлений.

— Ничего, Борноц остался прежним Борноцем. Ведь ты знаешь, твоя Пирошка сейчас там живет.

Бутлер грустно вздохнул и излил все наболевшее:

— Теперь она уже не моя. Да и как она может быть моей?: На земле сотни миллионов людей, и Пирошка скорее принадлежит любому из них, только не мне. Я даже повидаться с ней не имею права.

— Конечно, конечно, — ворчливо заметил старик, — и я тот злой тиран, который стоит на твоем пути.

Бутлер опустил голову и не ответил ни слова. Но господин Фаи подбодрил его:

— Я ведь знаю, как трудно устоять перед искушением. И я когда-то был молод и полон сил. Кто носит платье из лег-; кой газовой материи, не должен подходить к огню, потому что оно вспыхнет. Что вышло бы хорошего, если б ты наезжал в Борноц, если бы по вечерам сидели вы рядышком на канапе? Ну, что ты на меня этак уставился? С канапе ничего бы не случилось, а вот кровь бы заиграла!.. И не удивительно, ведь Пирошка такая хорошенькая, такая милая. Она тут, совсем недавно, пробыла у нас всего какой-нибудь час и так очаровала твою тетушку, что та и до сих пор от нее без ума.

— Не вспоминала она меня?

Как же! Она тоже хотела бы с тобой встретиться, да я отговорил ее.

— Ах, если бы она хоть раз позвала меня!..