Йен Бэнкс - Бизнес
– Да это напротив, Ганс Лучше я опять перейду в неположенном месте.
– Но здесь нельзя переходить. Видите. Прошу вас, вы сядете в машину.
– Ганс. Не нужно. Я перейду сама. Договорились?
– Но здесь запрещено.
– Кейт, у тебя все в порядке?
– Отлично. Пока все отлично. Ганс, пожалуйста, или откройте багажник, или сядьте в машину и резко развернитесь.
– Ага! Делай, как она говорит, Ганс!
– К сожалению, Люс, он тебя не слышит.
– Что такое «резко развернитесь», пожалуйста?
– Сразу назад. Это поворот назад, Ганс. Поверните назад.
– Это здесь тоже запрешено. Видите?
– Боже! Он что, чокнутый? Этому парню надо лечиться. Дай-ка ему трубку, Кейт.
– Не кричи, Люс. Прошу тебя. Ганс, послушайте...
– А, ты хочешь, чтобы я оставалась на связи и при этом не открывала рта, так?
– Так. Ганс. Можно, я заберу вещи?
– Пожалуйста, вы будете в машину сесть, я буду до другой стороны ехать, и все хорошо.
– Я правильно все расслышала?! Он будет глагол в конце предложения ставить? Ну и ну, ха-ха-ха!
– Люс...
– Пожалуйста.
– Нет, Ганс.
– Но почему нет, миз Тэлман?
– Я не хочу садиться в машину.
– Вы не хотите садиться в машину?
– Да, именно.
– Задай ему жару!
– Почему вы не хотеть садиться в машину?
– Кстати, действительно, почему ты не хочешь садиться в машину?
– А, черт. Вы оба меня достали. Просто пытка. Ладно, Ганс, будь по-вашему. Я сяду в машину. Мы едем туда. Вот там – зеленая «ауди». Это понятно?
– Да, я понимаю. Спасибо.
– Ты села в машину?
– Да, я в машине.
– Что там происходит?
– Ганс садится за руль. Снимает фуражку. Кладет ее рядом с собой, на пассажирское место. Снимает машину с ручника. Проверяет боковые зеркала. Мы трогаемся с места. Выехали на дорогу. Едем по улице.
– Круто! Там хоть магазины приличные есть?
– Замолчи, сделай милость. Довольно долго едем по улице. Еще не развернулись. Я начинаю волноваться. Подожди. Ганс?
– Да, миз Тэлман?
– Почему мы еще не развернулись? Машина в той стороне.
– Это запрещено. Знаки. Видите. Это запрещено. Вот там мы можем поворачивать. Я там буду поворачивать.
– Ладно, ладно.
– А теперь что происходит?
– Мы сбрасываем скорость. Сворачиваем в переулок... сворачиваем на другую улицу... еще на одну улицу... и выезжаем на главную дорогу. Да, приближаемся к «ауди». Отлично. Отлично.
– Какая еще к черту «ауди»?
– Которую я взяла напрокат. Точно. Мы на месте. Я выхожу из машины. Спасибо. Нет, я... О, спасибо, спасибо. Vielen dank.
– К вашим услугам, миз Тэлман.
– Спасибо, Ганс. Wiedersehen.
– До свидания, миз Тэлман.
– Да, спасибо. Будьте осторожны на дорогах. Всего доброго... Люс?
– Ну?
– Спасибо тебе.
Считайте, что я на самом деле свихнулась, но я оставила взятую напрокат машину в Монтре, взяла такси до Лозанны и за наличные купила билет на трансевропейский экспресс до Милана через Симплонский тоннель (хороший обед, приятно поболтала с очаровательным, явно «голубым» художником по тканям и его грубоватым, насупленным партнером; расслабилась). Потом опять за наличные купила билет туркласса на «боинг-747» «Алиталии» до Дели через Каир, благо вылет задерживался; как только мы поднялись в воздух, доплатила за бизнес-класс по карточке, но не по корпоративной, а по своей личной, «Америкэн Экспресс» (стюардессы менее эффектные и более профессиональные, чем были на «Алиталии» в прежние годы; вдыхала соблазнительный аромат кофе, но воздержалась). Сначала чувствовала такую опустошенность, что запросто могла бы учинить какое-нибудь безобразие – было бы с кем. Вместо этого заснула – и очень крепко.
В Дели, проходя досмотр, я попробовала дозвониться до Стивена. Телефон звонил, звонил, звонил – так бывает, когда человек на другом конце слышит гудки, у него не включен автоответчик, но на дисплее высвечивается твое имя и номер телефона, и с тобой просто не хотят разговаривать. «Стивен, почему ты со мной так поступаешь? – шептала я. – Возьми трубку. Возьми трубку...» Но это не помогло.
Я позвонила по другому номеру.
– Мистер Дессу?
– Тэлман? Что за каша там заварилась?
– Это я у вас хотела узнать, Джеб.
– Не иначе как мерзавец Хейзлтон попался с поличным? Это вы про него говорили, что, мол, завелся еще один Куффабль, чтоб ему пусто было?
– Пока ничего определенного сказать не могу, Джеб.
– Он назначил на среду ВЗСД в Швейцарии. С чего бы это?
– Извините, Джеб, а что такое ВЗСД?
– Внеочередное заседание совета директоров. Редкое событие – сотрудники вашего ранга и слов-то таких не знают.
– Это хорошо.
– Хорошо? Что ж тут хорошего?
– Хорошо, что у вас будет ВЗСД.
– Что-то я не пойму, черт подери!
– Мистер Хейзлтон, возможно, преподнесет вам всем сюрприз.
– Вон оно как. Я-то думал, на этом собрании вам пинка дадут. Тут болтают, будто от вас кое-кто увечья получил – этот... Адриан... как его... Пудингхват.
– Пуденхаут. На самом деле увечья получил его автомобиль.
– Да ну? В погоне?
– В погоне за истиной.
– Тэлман, какого дьявола вы мне мозги пудрите? Говорите толком.
– Я принимаю пост в Тулане.
– Отлично.
– Не факт.
– Это в каком же смысле?
– Мне кажется, наш план относительно Тулана слишком радикален. Слишком разрушителен.
– Ах, вот как? Ну, Тэлман, спасибо за откровенность, но чем мы занимаемся в Тулане – решать не вам. У вас там будет чисто декоративная должность, ясно? Если повезет, дойдете до Второго уровня, но в совет директоров вас никто не приглашает. Я понятно излагаю?
– Даже слишком, мистер Дессу.
– Вот и ладно. Увидимся в среду в Шато-д'Экс.
– Знаете, не уверена.
– Как это «не уверена»? Будете там как штык – это приказ.
– Извините, мистер Дессу. Не смогу. Я лечу в Тулан.
– Придется отменить.
– Это невозможно, сэр. Я уже обещала принцу, – соврала я. – Он меня ждет. Будьте добры, прикажите мне, скажем, не появляться в Швейцарии. Чтобы мне не пришлось нарушать приказ. В Тулане предстоят переговоры по очень деликатному вопросу.
– Господи прости! Вот приспичило ей. Ну черт с ним, Тэлман. Летите себе в Тулан.
– Спасибо, Джеб.
– Ладно, мне пора; надо посмотреть, как там этот идиот, мой племянничек.
– А что с ним?
– Не слыхали? Пулю получил.
– О боже! Когда? Где?
– Вчера, в Нью-Йорке; в грудь.
– Как он себя чувствует?
– Хреново он себя чувствует! Ладно хоть не помер. Может, еще и выкарабкается, только меня эти эскулапы по миру пустят.
– А почему в него стреляли?
– Это все афиша, будь она неладна.
– Афиша?
– Ага. Я ведь ее своими глазами видел. Как я сам до этого не допер, ума не приложу.
– До чего? Я не понимаю.
– Что ж тут непонятного? Этот болван всегда мечтал увидеть на афише свое имя, а под ним – название пьесы.
– Ну?
– Вот на афише и написали: Дуайт Литтон, «Лучшая мишень».
– Бывает же такое, – сказала я.
– А какой-то шизанутый мерзавец понял буквально.
Эпилог
Не знаю. Что для всех нас одинаково важно? Мы все – один биологический вид, тот же самый набор клеток, нам всем свойственно чувство голода, жажды, опасности. А вот дальше все становится сложнее. В этом ряду секс тоже, конечно, сильный стимул, он идет следом за жизненно важными потребностями. Можно предположить, что нам всем, в той или иной форме, необходима любовь, но кто-то обходится и без нее. Каждый из нас – индивидуум, но мы действуем сообща. У каждого есть родные, друзья, союзники или хотя бы сообщники. У каждого своя правда, и – сколько ни ищи – нет под солнцем такого зла, которое кто-нибудь не выдавал бы за добро, нет такой глупости, у которой не нашлось бы приверженцев, нет и не было кровавого тирана, вокруг которого не толпились бы ярые фанатики, готовые защищать его до последней капли крови, желательно не своей.
Так вот. Почему я это делаю? Потому что, как мне кажется, поступаю правильно. Почему я в этом уверена? Да я не уверена. Но, по крайней мере, мне не приходится себя обманывать, чтобы оправдать свои поступки. Мне не нужно убеждать себя: «Это недочеловеки», или: «Они еще скажут мне спасибо», или: «Либо мы, либо они», или: «Свои всегда правы», или: «История меня оправдает». Это чистой воды ханжество.
Я делаю то, что делаю, потому что верю: в конце концов из этого выйдет что-нибудь хорошее; по крайней мере, в ближайшее время из-за этого не случится ничего плохого, и если я не права, у меня есть возможность передумать. Но вряд ли я передумаю. В любом случае, никто не погибнет. Никто не пострадает. Может быть, я пожалею о своем решении; столь же вероятно, что о нем пожалеют другие, но даже тогда я постараюсь разделить с ними все тяготы, большие или – очень надеюсь – малые.
Такие речи отдают альтруизмом. На самом деле, альтруизма здесь нет. И все равно внутренний голос негодующе протестует. Внутренний голос возмущается: «Что ты надумала? Какой бред!» Потому что в каком-то смысле это всего-навсего очередной пример пресловутого самопожертвования, от которого женщине, как ни печально, никуда не уйти. Поколение за поколением мы заботились о других, о детях и мужьях, а те в ответ думали только о себе. Лишь в последние десятилетия мы, получив наконец контроль над рождаемостью, смогли строить свою жизнь примерно так же, как мужчины, и созидать при помощи интеллекта, а не только тела. Мне было приятно сознавать, что я помогаю своей половине человечества добиться гораздо большего признания, нежели то, которое она снискала, выполняя детородную функцию. А теперь, похоже, я опять возвращаюсь в прошлое.
