Энтони Троллоп - Марион Фай
«Марион Фай, Галловэй, Парадиз-Роу, 17.
Не я ушибся. Буду в № 17 три часа, понедельник».
— Желала бы я знать, слышали ли они об этом в Траффорде, — сказала лэди Амальдина лэди Франсес.
— Если да, какое ужасное разочарование придется испытать моей тетушке.
— Не говори таких ужасов, — сказала лэди Франсес.
— Мне всегда кажется, что тетя Клара не совсем в здравом уме насчет своих детей. Она думает, что ей великая обида, что сын ее не наследник. Теперь она, в течение нескольких часов, воображала, что он им стал.
— А что вы думаете, ведь он поправится, — объявил Готбой перед самым обедом. Он каждый час бегал в гостиницу, справляться о положении бедного Уокера. Сначала вести были довольно мрачные. Доктор только мог сказать, что из того, что он переломал себе кости, еще не следует, что он умрет. В вечеру приехал хирург из Лондона, который подавал несколько большие надежды. Молодой человек пришел в сознание, не без удовольствия пил водку пополам с водой. Этот-то факт и показался молодому лорду Готбою таким утешительным.
К понедельник лорд Гэмпстед и лэди Франсес выехали, так как о больном по-прежнему получались удовлетворительные сведения. Что он сломал три ребра, ключицу и руку, ставилось ни во что. Особого значения не придавали также ране на голове — лошадь лягнула, пока они барахтались. Так как мозг не вылетел, то это было не важно. Он разрезал щеку об кол, на который упал, но рубец, думали товарищи, только послужит к вящей его славе.
Попав домой, Гэмпстед убедился, что испытания его еще не кончены. Экономка вышла ему на встречу и заплакала, чуть не обвив руками его шею. Грум, лакей, садовник, даже пастух, столпились вокруг него, повествуя о том ужасном положении, в каком они остались после посещения квакера, в пятницу вечером. Лорд Гемпстед обласкал их всех, смеялся над тревогой, которую наделала ложная телеграмма, старался казаться всем довольным, но невольно подумал: что должно было происходить в доме мистера Фай, в этот вечер, если он ночью, по дождю, приехал из Галловэя, чтоб разузнать насколько верен или ложен слух, дошедший до него!
Ровно в три часа лорд Гэмпстед был в Парадиз-Роу. Может быть, и естественно, что и здесь появление его произвело впечатление. Когда он свернул с большой дороги, мальчик из таверны подбежал к нему и поздравил его «с счастливым избавлением».
— Да мне ничего не угрожало, — сказал лорд Гэмпстед, пытаясь двинуться дольше. Но мистрисс Гримлей завидела его и вышла к нему.
— О, милорд, мы так рады, так рады.
— Вы очень добры.
— Ну теперь, лорд Гэмпстед, смотрите же, не изменяйте этой милой, молодой девушке, которая совсем была в отчаянии, когда услыхала, что вас раздавили.
Он торопливо шел далее, не находя возможным ответить на это что-нибудь, когда мисс Демиджон, убедившись, что мистрисс Гримлей решилась заговорить с аристократическим посетителем их скромной улицы, и думая, что такой удобный случай лично познакомиться с лордом никогда более не представятся, опрометью выбежала из своего дома и схватила молодого человека за руку, прежде чем он успел опомниться.
— Милорд, — сказала она, — милорд, все мы так приуныли, когда узнали об этом.
— Право?
— Вся улица приуныла, милорд. Но я первая узнала. Я-то и сообщила печальную весть мисс Фай. Право так, милорд. Я прочла это в вечернем сплетнике «Evening Tell-tale» и тотчас побежала в ней с газетой.
— Это было очень любезно с вашей стороны.
— Благодарю вас, милорд. Видя и зная вас — ведь мы все теперь вас знаем в Парадиз-Роу…
— Неужели?
— Все до единого человека, милорд. А потому и и решилась выйти и самой себя вам представить. А вот и мистрисс Дуффер. Надеюсь, что вы позволите мне представить вас мистрисс Дуффер, из № 17. Мистрисс Дуффер, лорд Гэмпстед. Ах, милорд, какая была бы честь для всей улицы, если бы случилось нечто.
Лорд Гэмпстед, с самой любезной миной, пожал руку мистрисс Дуффер и тут ему, наконец, позволили стукнуть дверным молотком. Последняя встреча произошла у самого дома квакера.
— Мисс Фай сейчас придет, — сказала старая служанка, вводя его в приемную.
Марион, заслышав стук дверного молотка, в первую минуту убежала к себе в комнату. Разве не довольно с нее, что он опять здесь, не только жив, но цел, что она снова услышит его голос, увидит его милое лицо? Она сознавала, что в таких случаях чувствовала себя точно выхваченной из своей обыденной, прозаической жизни и несколько времени как бы парила в более чистом воздухе; правда, увы! в облаках, в небесах, которые никогда не могли стать ее достоянием, но в которых она могла прожить, хотя бы час или два, в состоянии полного экстаза, если бы он только позволил ей это, не смущая ее дальнейшими мольбами. Она думала о том, как бы избежать этого…
А он намерен был совершенно иначе воспользоваться этим свиданием. Он горел нетерпением схватить ее в объятия, прижать свои губы к ее губам и знать, что она отвечает на ласку, услыхать то слово, которое одно удовлетворит его гордую, мужественную душу. Она должна принадлежать ему, с головы до ног, как можно скорей стать его женой. Охота и яхта, политические убеждения и дружеские связи, ничего для него не значили без Марион Фай.
— Милорд, — сказала она, охотно оставляя свою руку в его руках, — можете себе представить, как мы настрадались, услыхав эту весть, и что мы почувствовали, когда узнали истину.
— Вы получили мою телеграмму? Я отправил ее, как только начал догадываться, как люди наглупили.
— О, да, милорд. Это было так мило с вашей стороны.
— Марион, исполните вы одну мою просьбу?
— Что я должна сделать, милорд?
— Не называйте меня «милорд».
— Но это так следует.
— Ничуть не следует. Это крайне неприлично, ужасно, неестественно.
— Лорд Гэмпстед!
— Я это ненавижу. Кажется, мы с вами можем понять друг друга.
— Надеюсь.
— Я ненавижу, когда кто бы то ни было меня так называет. Не могу я сказать слугам не делать этого. Они бы меня не поняли. Но вы! Всегда кажется, будто вы надо мной смеетесь.
— Над вами!
— Можете, если это вам нравится. Чего не можете вы сделать со мной? Если б это точно была шутка, если б вы насмехались, мне это было бы все равно.
Он все время держал ее руку и она не пыталась отнять ее.
— Марион, — сказал он, привлекая ее к себе.
— Сядьте, милорд. Ну, хорошо, не буду. Сегодня вас не будут называть «милорд», потому что я так рада вас видеть, потому что вы избегли такой страшной опасности.
— Но мне никакой опасности не угрожало.
Если б она только могла удержать его в этом настроении! Если б он только говорил с ней о чем угодно, кроме своей страсти!
— Да, но я так думала. Отец был в отчаянии. Он был не лучше меня. Подумайте, что он поехал в Гендон-Голл и там смутил всех этих бедных людей.
— Все сошли с ума.
— И я сошла, — сказала она. — Ганна была немногим лучше. — Ганна была старая служанка. — Можете себе представить, какую ужасную ночь мы провели.
— И все из-за ничего, — сказал он, — мгновенно попадая ей в тон. — Но подумайте о бедном Уокере.
— Да. Верно и у него есть друзья, которые любят его, как… как иные люди любят вас. Но он не умрет?
— Надеюсь, что нет. Кто эта молодая особа, которая выбежала ко мне на улицу? Она говорит, что первая сообщила вам это известие.
— Мисс Демиджон.
— Она ваша приятельница?
— Нет, — сказала Марион, с краской на лице, но очень твердо выговаривая это слово.
— Я таки рад этому, потому что не влюбился в нее. Она представила меня нескольким соседям. Кажется, в числе их находилась хозяйка таверны.
— Боюсь, что они оскорбили вас.
— Нисколько. Я никогда не оскорбляюсь, кроме тех случаев, когда думаю, что люди желали меня оскорбить. А теперь, Марион, скажите мне одно словечко.
— Я вам сказала много слов. Разве они не любезны?
— Каждое слово из ваших уст для меня музыка. Но я умираю от желания услышать одно слово.
— Какое? — спросила она. Она знала, что ей не следовало предлагать этого вопроса, но ей было так необходимо отсрочить беду, хотя бы только на минуту.
— Это — то имя, каким вы назовете меня, когда заговорите со мною как моя жена. Мать называла меня Джон; дети зовут меня: Джэк, приятели — Гэмпстед. Придумайте для себя что-нибудь поласковее. Я всегда зову вас Марион, потому что так люблю звук этого имени.
— Все зовут меня Марион.
— Нет. Я никогда этого не делал, пока не сказал себе, что если это возможно, вы должны быть моею. Помните ли вы, как вы мешали огонь в камине, у меня в Гендон-Голде.
— Помню, помню. Это было нехорошо с моей стороны, не правда ли? Я вас тогда едва знала.
— Это было мило, выше всякого выражения; но я тогда не смел называть вас Марион, хотя знал ваше имя также хорошо, как знаю его теперь. Оно у меня здесь, написано вокруг сердца. Придумайте для меня какое-нибудь название я скажите мне, что оно будет написано вокруг вашего.
