Энтони Троллоп - Марион Фай
— Оставь, — сказала старуха. — И без тебя найдется, кому ей сказать. — Но такие случаи встречаются так редко, что не годится не пользоваться ими. В обыкновенной жизни событий так мало, что внезапные несчастия являются даром с неба, чуть ли даже и не тогда, когда случаются с нами самими. Даже похороны приятно нарушают однообразие наших обычных занятий, а оспа в соседней улице вызывает радостное волнение. Клара скоро завладела газетой и, держа ее в руке, перебежала через улицу, к дому № 17-й.
Мисс Фай была дома и минуты через две сошла в гостиную к мисс Демиджон.
Только в течение этих двух минут Клара начала думать о том, как она подготовит приятельницу в этой вести, или вообще сознавать, что «весть» требует подготовки. Она бросилась через улицу с газетой в руке, гордясь тем, что может сообщить крупную новость. Но в течение этих двух минут ей пришло в голову, что в таких случаях необходимо хорошенько подобрать выражения.
— О, мисс Фай, — сказала она, — слышали вы?
— Что? — спросила Марион.
— Не знаю, как и сказать вам, это так ужасно! Я только что прочла об этом в газетах, и сочла за лучшее прибежать сюда и дать вам знать.
— Случилось что-нибудь с отцом моим? — спросила девушка.
— Нет, не с отцом. Чуть ли это еще не ужаснее, так как он так молод.
Тут яркий румянец залил лицо Марион; но она стояла молча и черты ее приняли почти жесткое выражение от решимости не выдавать чувств своего сердца перед этой девушкой. Вести, каковы бы они ни были, должны касаться его. Не было никого другого «такого молодого», о ком эта особа могла бы говорить с ней в этом тоне. Она стояла молча, неподвижно, лицо ее нисколько не выражало ее чувств.
— Не знаю, как и сказать, — повторила Клара Демиджон. — Лучше возьмите газету и прочтите сами. Это в предпоследнем столбце, внизу. «Несчастный случай на охоте». Сами увидите.
Марион взяла газету и прочла заметку до конца, не шевельнув ни одним членом. Отчего эта жестокая девушка не хочет уйти и оставить ее с ее горем? Зачем она стоит тут, смотрит на нее, точно желая исследовать до дна печальную тайну ее сердца? Она не отрывала глаз от газеты, не зная куда смотреть, так как не хотела заглянуть в лицо своей мучительницы, с мольбой о пощаде.
— Не правда ли, как печально? — сказала Клара Демиджон.
Послышался глубокий вздох.
— Печально, — повторила она, — да, очень печально. Право, если вам все равно, я теперь попрошу вас оставить меня. Ах, да, вот газета.
— Может быть, вы бы желали показать ее отцу.
Марион покачала головой.
— Так я отнесу ее тетушке. Она еле заглянула в нее дойдя до этой заметки, она, конечно, прочла ее вслух, а я не дала ей покою, пока она не отдала мне газету, чтоб принести ее сюда.
— Пожалуйста, оставьте меня, — сказала Марион Фай.
Бросив на нее взгляд, выражавший и удивление, и гнев.
Клара вышла из комнаты.
— Она, кажется, совершенно равнодушна, — отрапортовала племянница тетушке. — Она встала такой же павой, как всегда, и попросила меня уйти.
Когда квакер подошел к двери и отворил ее своим ключом, Марион была в передней и ждала его. До той минуты, как она услышала звук ключа в замке, она не двинулась из комнаты, почти не изменяла позы, в которой оставила ее посетительница. Она опустилась на близь стоявший стул и сидела все думая, думая…
— Отец, — сказала она, положив ему руку на плечо и заглядывая ему в лицо, — отец!
— Дитя мое!
— Слышал ты что-нибудь в Сити?
— А ты, Марион?
— Так это правда? — крикнула она, ухватив его за обе руки, повыше локтя, точно боялась упасть.
— Кто знает? Кто может сказать, что это правда, до получения дальнейших известий. Войдем, Марион. Неприлично нам здесь толковать об этом.
— Неужели это правда? О, отец, отец, это убьет меня.
— Нет, Марион, не говори этого. В сущности говоря, молодой человек был для тебя почти посторонним.
— Посторонним?
— Сколько недель прошло с тех пор, как он в первый раз видела его? И сколько раз это было? Раза два, три. Жаль мне его, если это правда. Очень он был мне по душе.
— Но я любила его.
— Полно, Марион, не говори этого. Ты должна умерять себя.
— Не хочу я умерять себя. — Она вывернулась из-под руки его. — Я любила его всем сердцем, всеми силами, всей душой. Если правда то, что пишут в этой газете, то я также должна умереть. О, отец, правда ли это? Как ты думаешь?
Он немного призадумался, прежде чем ответить. Он сам почти не знал, что он думает. Газеты эти, в вечной погоне за новостями, готовы помещать и ложные, и верные известия без разбору, ложные, пожалуй, скорее, лишь бы польстить вкусу читателей. Но если это правда, то как вредно было бы подавать ей ложные надежды!
— Нет основания отчаиваться, — сказал он, — до завтрашнего утра, когда мы получим свежие вести.
— Я знаю, что он умер.
— Перестань, Марион. Знать ты ничего не можешь. Если ты покажешь себя мужественной девушкой, какова ты есть, то вот что я для тебя сделаю. Я сейчас же отправляюсь в Гендон, в дом молодого лорда и там всех расспрошу. Верно же они знают, если с их господином случилось что-нибудь дурное.
Сказано, сделано. Бедный старик, после своих продолжительных дневных трудов, не дождавшись обеда, захватив только в карман кусок хлеба, сел на извозчика и приказал везти себя в Гендон-Голл. Слуги были очень удивлены и озадачены его расспросами. Они ничего не слыхали. Лорда Гэмпстеда с сестрою ожидали домой на другой день. Обед был для них заказан, огонь был и теперь уже разведен во всех каминах. «Умер!», «Убился на охоте!», «Затоптан до смерти!» Ни единого слова об этом не достигло Гендон-Голла. Тем не менее экономка, когда ей показали заметку, поверила ей вполне. Слуги также поверили. А потому бедный квакер возвратился домой вовсе не утешенный. Положение Марион, в эту ночь, было очень печально, хотя она старалась не поддаваться своему горю. Они не обменялись почти ни одним словом, когда она сидела возле него за ужином. На следующее утро она встала, чтоб дать ему позавтракать, после ночи, в течение которой сто раз засыпала от утомления, чтоб снова проснуться минуты через две, с полным сознанием своего горя.
— Скоро ли я узнаю? — спросила она, когда он выходил, из дому.
— Кто-нибудь да знает же, — сказал он, — я пришлю тебе сказать.
Но в это время истина уже была известна в таверне «Герцогини». В одной из утренних газет был помещен полный, обстоятельный и совершенно верный отчет обо всем происшествии.
— Это совсем не был милорд, — сказала добродушная хозяйка таверны, выходя к нему, когда он проходил мимо дверей.
— Не лорд Гэмпстед?
— Вовсе нет.
— Он не убит?
— Да и расшибся-то не он, мистер Фай, а другой молодой человек, мистер Уокер. Жив ли он или умер, никто не знает, но говорят, что во всем теле его не осталось целой кости. Здесь все прописано, я собиралась нести к вам газету. Вероятно, мисс Фай крепко огорчилась?
— Молодой человек мне знаком, — сказал квакер. — Благодарю тебя, мистрисс Гримлей, за твою заботливость. Внезапность эта напугала мою бедную девочку.
— Это утешит ее, — весело сказала мистрисс Гримлей. — По всему, что слышно, мистер Фей, она имеет основание тревожиться за этого молодого лорда. Надеюсь, что Господь сохранит его ей, мистер Фай, и он окажется достойным человеком.
Квакер быстрыми шагами направился к своему дому, с газетой в руке.
— Теперь моя девочка снова будет счастлива? — спросил он, по окончании чтения.
— Да, отец.
— Дитя мое, наконец, сказало правду старику отцу.
— Разве я когда-нибудь говорила тебе неправду?
— Нет, Марион.
— Я говорила, что не гожусь ему в жены и не гожусь. В этом отношения ничто не изменилось. Но когда я услыхала, что он… Но теперь мы не будем говорить об этом. Как ты был добр ко мне, никогда я этого не забуду, как нежен!
— Кому и быть мягким, если не отцу?
— Не все отцы похожи на тебя. Но ты всегда был добр и кроток с твоей дочерью.
Когда он отправился в Сити, почти часом позже обыкновенного, он дал своему сердцу ликовать вволю. Теперь он верил, что брак его дочери с ее аристократическим поклонником состоится. Она призналась в своей любви ему — отцу; после этого она, конечно, сдастся на их общие желания.
X. Никогда, никогда более не приезжать
Катастрофа причинила Гэмпстеду немало хлопот, кроме того, в течение первых суток, он и сестра его сильно тревожились за бедного Уокера. Вдобавок, в продолжение целого дня, в Горс-Голле справлялись о самом лорде Гэмпстеде, до такой степени распространилось убеждение, что жертва — он. Из всех окрестных городков являлись верховые, с выражением соболезнования по поводу переломанных костей молодого лорда.
Положение их соседа было настолько критическое, что они нашли невозможным выехать из Горс-Голла на другой день, как собирались. Он сблизился с ними, завтракал в Горс-Голле, в то достопамятное утро. Гэмпстед, до некоторой степени, считал себя ответственным за случившееся, так как, не подвернись он, лошадь Уокера стояла бы первой у калитки и седок ее не попытался бы совершить свой невозможный прыжок. Они вынуждены были отложить свою поездку до понедельника. «Выедем с поездом 9.30», — гласила телеграмма Гэмпстеда, который, несмотря на плачевное положение бедного Уокера, не изменил своего намерения навестить Марион Фай в этот день. В субботу утром ему и сестре его стало известно, что ложное известие попало в лондонские газеты, тогда они нашлись вынужденными разослать телеграммы всем кого только знали, маркизу, лондонскому стряпчему, мистеру Робертсу, экономке в Гендон-Голл. Лэди Амальдина отправила две телеграммы, одну лэди Персифлаж, другую лорду Льюддьютлю. Вивиан послал несколько денег своим сослуживцам, Готбой особенно хлопотал о том, чтобы правда стала известна всем членам его клуба. Никогда до сих пор не отправлялась такая масса телеграмм с маленькой станции в Джимберлей. Но была одна, которую Гэмпстед попросил отправить раньше всех, он написал ее собственноручно и сам вручил телеграфистке, которая, без сомнения, отлично поняла, в чем дело.
