Синклер Льюис - Бэббит; Эроусмит

— Мне и самой хочется, но мама меня заругает!

Его пробирала дрожь. В ней воплотилась для него вся молодость, вся прелесть… Он обнял ее за талию. Она бесстрашно прижалась к его плечу, и он торжествовал. Но она тут же сбежала по ступенькам ресторана, щебеча:

— Поедем, Джорджи, прокатимся, может быть, станет не так жарко.

То была настоящая ночь для влюбленных. У обочин, по всему шоссе до самого Зенита, под ласковым невысоким месяцем, стояли машины, и в каждой смутно виднелись мечтательные пары. Бэббит жадно протянул руки к Иде и, когда она погладила их, замер от благодарности. Никаких подходов, никакой борьбы, — он поцеловал ее, и она ответила непринужденно и просто за неподвижной спиной шофера.

У нее упала шляпка. Ида высвободилась из объятий Бэббита, чтобы поднять ее.

— Не надо, брось! — умолял он.

— Что? Бросить шляпу? Дудки!

Он ждал, пока она приколет шляпку, потом его рука снова прокралась к ней. Она отстранилась и сказала наставительно-материнским голоском:

— Не шали, мой дружок! Не огорчай мамочку. Сядь как следует, будь умницей, смотри, какая хорошая ночь! Если будешь пай-мальчиком, я тебя, может быть, поцелую на прощание! А теперь дай-ка мне сигаретку!

Он заботливо зажег сигарету, спросил, удобно ли ей сидеть. Потом отодвинулся от нее как можно дальше. Он весь похолодел от такой неудачи. Никто не мог точнее, яснее и неоспоримее, чем сам Бэббит, сознавать, какой он дурак. Он подумал, что с точки зрения почтенного доктора Джона Дженнисона Дрю он нехороший человек, а с точки зрения мисс Иды Путяк — старый зануда, которого приходится терпеть ради того, чтобы хорошо пообедать.

— Миленький, да ты, никак, вздумал дуться?

Голосок у нее был нахальный. Больше всего ему хотелось выпороть ее. Он мрачно подумал: «Еще смеет так со мной разговаривать, оборвыш несчастный! Эмигрантское отродье! Нет, надо поскорей от нее отвязаться, вернуться домой, а там можно поносить себя за глупость сколько душе угодно!»

Он фыркнул вслух:

— Я? Дуться? Глупышка, чего мне на тебя дуться? Но вот что я тебе скажу, Ида, послушай дядю Джорджа внимательно. Я хочу сказать, что нехорошо все время ссориться со старшим мастером. У меня огромный опыт в обращении с подчиненными, и я тебе скажу — нельзя восстанавливать против себя старших.

Около убогого деревянного домишка, где она жила, он торопливо и вежливо распрощался с ней, но, отъезжая, мысленно взмолился: «О господи боже мой!..»

«Бэббит»

Глава двадцать пятая

Он проснулся, блаженно потягиваясь и слушая, как чирикают воробьи, и тут же вспомнил, что все плохо, что он решил было сойти с пути истинного, но это занятие ничуть его не прельщает. А зачем, подумал он, надо бунтовать? И против чего? Почему не взяться за ум, не прекратить эту идиотскую беготню, жить спокойно для своей семьи, для дела, для друзей по клубу? Что для него этот бунт? Одни терзания и стыд — стыд оттого, что всякая нищенка, вроде Иды Путяк, обращается с ним, как с нашкодившим мальчишкой! И все же… Вечно он возвращался к этому «и все же»! Несмотря на терзания, он уже не мог примириться с миром, в котором усомнился, с миром, который казался ему нелепым.

И только в одном он поклялся себе: «Кончена эта беготня за юбками!»

Правда, к середине дня он уже и в этом не совсем был уверен. Если ни в мисс Мак-Гаун, ни в Луэтте Свенсон, ни в Иде Путяк он не нашел той единственной — прекрасной и нежной, это еще не значит, что ее нет на свете. Его преследовало старое наваждение, что где-то существует вполне реальная «она», которая поймет его, оценит и осчастливит.

Миссис Бэббит вернулась в августе.

Раньше, когда она уезжала, он скучал без ее успокоительного голоса и устраивал праздник по случаю ее приезда. А теперь, хотя он и не решался огорчить ее даже отдаленным намеком в письмах, он жалел, что она возвращается, прежде чем он пришел в себя, и его смущало, что надо ехать встречать ее на вокзал, делая веселое лицо.

Не спеша он приехал на вокзал и начал пристально изучать объявления разных курортов, лишь бы не разговаривать со знакомыми и не выдать свое беспокойство. Но он был человек привычный. Когда поезд с грохотом подкатил к перрону, он был уже там, заглядывал во все окна и, увидев жену среди пассажиров, двигавшихся к выходу, замахал шляпой. Подойдя к ней, он поцеловал ее и воскликнул:

— Ну, здравствуй, здравствуй! А ты чудесно выглядишь, ей-богу, чудесно!

Тут же стояла Тинка. Вот это настоящее — эта смешная курносая девчонка с веселыми глазами, она любит его, она в него верит, — и он обнял Тинку, подхватил на руки и так стиснул, что она запищала. В эту минуту он стал опять таким, как прежде, — уравновешенным, спокойным.

Тинка уселась рядом с ним в машину, держась одной рукой за руль и делая вид, что помогает править, а он громко кричал жене:

— Честное слово, девочка будет водить машину лучше нас всех! Держит руль, как заправский шофер!

И все время он боялся той минуты, когда останется с женой наедине и она терпеливо будет ждать проявлений страсти.

В семье было молчаливо принято решение, что отпуск он должен провести один, съездить на недельку-другую в Катобу, но его мучили воспоминания о том, как год назад он был с Полем в Мэне. Он представлял себе, как он возвращается туда и там обретает мир в воспоминаниях о Поле, в жизни простой и мужественной. Словно молнией пронзила его мысль, что теперь он и вправду может поехать один. И все-таки как ему поехать? Как оставить контору, — да и Майре покажется странным, чего это он вдруг поехал туда один. Конечно, он давно решил делать все, что ему вздумается, — какого черта, в самом деле… Но как это вдруг уехать в Мэн!

После долгих раздумий он все же уехал.

Так как невозможно было объяснить жене, что он едет в лесную глушь искать призрак Поля, он пустил в ход ложь, подготовленную еще в прошлом году и до сих пор практически не использованную. Он сказал, что ему надо повидать по делу одного человека в Нью-Йорке. Но даже самому себе он не сумел бы объяснить, почему он взял из банка на несколько сот долларов больше, чем могло понадобиться, и почему так нежно поцеловал на прощание Тинку, приговаривая: «Господь с тобой, крошка!» Он махал ей из окна поезда, пока она не стала казаться маленьким алым пятнышком рядом с большим коричневым пятном, в которое превратилась миссис Бэббит, стоявшая в конце длинного бетонного перрона с широкими решетчатыми воротами. С грустью он смотрел на убегающие предместья Зенита.

Всю дорогу на север ему мерещились мэнские проводники: простые, сильные и смелые, веселые за игрой в покер, в хижинах под бревенчатым потолком, опытные охотники на лесных дорогах и переправах через стремнины. Особенно вспоминался ему Джо Пэрадайз — полуянки-полуиндеец. Если б только можно было купить дальнюю делянку в лесу и вместе с таким человеком, как Джо, заняться тяжелой физической работой, жить на приволье, носить фланелевые рубашки и никогда не возвращаться к скучным приличиям и условностям!

А не то стать траппером{60}, каких показывают в канадских фильмах, врубаться в чащу, ночевать в Скалистых горах, превратиться в молчаливого, сурового пещерного человека! Почему бы и нет? Он может так жить! У семьи хватит денег, а потом Верона выйдет замуж, Тед станет самостоятельным. Старый Генри Т. о них позаботится. Честное слово! Почему бы и не жить так? Жить по-настоящему!..

Ему очень хотелось этого, он признался себе, что ему только этого и хочется, и вдруг сам почти поверил, что непременно так и сделает. И когда здравый смысл ворчал: «Чепуха! Порядочные люди не убегают от семьи, от компаньонов, это не полагается — и все!» — Бэббит с мольбой ответил себе: «Неужто это труднее, чем Полю пойти в тюрьму, — о господи, какая бы это была жизнь! Мокасины — шестистволка — пограничный городок — азартная игра — ночевки под звездами — стать настоящим мужчиной с настоящими людьми, вроде Джо Пэрадайза — о черт!»

И снова он очутился в Мэне, снова стоял на той же пристани у лесной гостиницы, снова храбро сплевывал в подернутую тонкой рябью воду, и над ним шумели сосны, сияли вершины гор, и форель выскакивала из воды и падала, оставляя расходящиеся круги. Он поспешил в хижину проводников, как в родной дом, к родным людям, по которым давно стосковался. Они так ему обрадуются! Вскочат, крикнут: «Ого! Мистер Бэббит приехал! Он не из этих городских франтов! Настоящий парень!»

В дощатой, тесно заставленной хижине, у засаленного стола, играли засаленными картами проводники: их было человек шесть, все немолодые, в старых штанах и просторных старых шляпах. Они мельком взглянули на Бэббита, кивнули ему. Джо Пэрадайз, загорелый старик с огромными усами, проворчал: «Здорово! Приехали?»