Илья Штемлер - Архив
– Я ведь жена тебе, Илюша, – проговорила Ксения. – Жена! Какая я тебе любовница? Ты слишком… солиден, Илюша. Возлюбленного я выбрала бы себе другого… Жена я тебе. И не строй свои жуткие рожи, я к ним привыкла. Жена! Поэтому позволь уж мне распоряжаться нашей судьбой на равных… Я хотела встретить Аркадия и отдать заявление. Предупредила, что ты болен и волноваться тебе нельзя. Аркадий решил, что так ты волноваться будешь больше, и он сам придет за этой бумагой… Возможно, он прав.
Гальперин сопел, раздувая ноздри. Рожи он не строил, собственно, ему и не надо было стараться их строить, а свирепый свой вид мог объяснить только упрямством. В душе ему льстило заступничество Ксении, но не сразу же поднимать вверх руки.
– Когда он придет? – мрачно спросил Гальперин.
– Думаю, скоро, – пренебрежительно ответила Ксения. – Эта бумага ему нужна позарез.
– Ну знаешь… Это мой сын. И подобный тон…
Ксения шагнула к кровати, наклонилась, приблизив карие глаза к голубым и не по возрасту чистым глазам Гальперина. Вблизи кожа виделась изрытой, словно шелуха картофеля.
– Илюша… Ты сейчас похож на мопса, – сказала она серьезно. – А мне не очень нравятся люди, похожие на мопса… Если ты и вправду возмущен моим поведением, я могу собрать чемодан и уехать в Уфу.
– Оставить меня в таком состоянии? – деловито поинтересовался Гальперин.
– Именно, – из последних сил сдерживала смех Ксения. – И не смотри на меня так, не разжалобишь. Или ты меня будешь слушаться, или я уеду.
– Я тебя буду слушаться, – торопливо согласился Гальперин.
– То-то. – Ксения поцеловала Гальперина в висок.
Было недовольство, были слова, выражающие это недовольство, было молчание, скрывающее недовольство… Разное было между ними за два года близости. Но Гальперин любил Ксению, и это она знала так же отчетливо, как то, что он знал о любви Ксении к нему. Но никогда они не говорили об этом вслух…
– Ксюша, – произнес Гальперин в спину стоящей у шкафа женщины. – Я люблю тебя… Извини, я никогда не говорил тебе об этом… И сейчас, в моем состоянии… это звучит ужасно немощно. Женщине надо говорить о любви, когда ты здоров, молод и полон сил, тогда, вероятно, это убедительней.
– Женщине, Илюша, надо говорить о любви всегда, – не оборачивалась Ксения. – Знаешь, я никогда не думала, что слова о любви ты можешь произносить так искренне… Но я всегда чувствовала, что они у тебя есть… И уверенность моя сильнее слов, не знаю – поймешь ли ты меня?
Гальперин хотел ответить, но Ксения вышла из комнаты.
Специально ушла, подумал Гальперин, какая умница, а?
Он лежал, откинув затылок на подушку, слышал стук посуды на кухне и чувствовал на щеке прохладу, он не хотел слезы, стеснялся ее, но ничего не мог поделать.
– Да… Я принесла тебе прессу. – Ксения вернулась в комнату и положила на кровать кипу газет. – Почему ты выписываешь столько газет? Сличаешь их, что ли?
Гальперин не ответил, его вниманием овладел портрет нового лидера партии на первой, торжественной полосе «Правды».
– Как вам это понравится? – прошептал Гальперин. – Ну, вылитый дядя Сема… Чтобы так быть похожим, невероятно.
Гальперин давно заметил поразительное внешнее сходство теперь уже бывшего председателя комитета госбезопасности с покойным дядей, братом матери, заслуженным работником культуры, перед которым Гальперин с некоторых пор казнился виной.
– Что ты там шепчешь? – не расслышала Ксения.
– Знакомое лицо, – ответил Гальперин.
Поджатые, без рисунка, губы, длинноватый утиный нос, чуть смещенные к переносице глаза за очками с черной верхней дужкой. А главное высокий, широкий лоб, трапецией уходящий под зачесанные назад редеющие волосы, и суженный, вытянутый подбородок… Пожалуй, у дяди Семы губы были пухлыми, с семитским вывертом.
– Илюша, – шутливо проговорила Ксения. – Тебе мало хлопот с родственниками, которые уже есть? Тебе нужны неприятности еще? Уверяю тебя… ТАМ твоих родственников быть не может.
– Почему? – в тон ответил Гальперин. – Ты читала биографию вождя? На! Прочти. – Он протянул Ксении газету. – Там все написано: и когда родился, где, в какой семье. Отмечены все занимаемые посты, помянуты ордена и звания… Единственно чего нет – это национальности… Прочти сама.
Ксения взяла газету, пробежала глазами информационное сообщение. Пожала плечами.
– Ну знаешь… Действительно, от вас всего можно ждать.
Гальперин хохотал, подрагивая животом и прижимая ладонь к груди. Заплывшими от смеха глазами он видел выставленную на стол всяческую снедь – сыр, масло, какую-то тушку.
– Накинь халат, садись к столу. – Ксения вышла в гостиную.
Гальперин отмахнулся, стараясь удержать хохот, но все не удавалось. Дверного звонка он не расслышал, лишь заметил, как Ксения поспешила в прихожую. И вскоре в комнате появился Аркадий со свертком, напоминающим по форме бутылку. Следом, насупившись, шла Ксения. Видно, они крепко о чем-то поговорили, мелькнуло в голове Гальперина. Он с удовольствием смотрел на сына.
– Что, командор, прихватило? – в голосе Аркадия звучала тревога.
Не обнаружив признаков особо тяжелого состояния отца, он зыркнул взглядом в сторону Ксении. – Отличный коньяк, командор. – Аркадий растормошил сверток и извлек на свет бутылку с красочной наклейкой.
– Хитрец! – воскликнул Гальперин. – Что это? Плата натурой? Давно не подносили мне бакшиша… Ладно, вот твоя индульгенция, возьми! – Он подобрал заявление и протянул сыну.
Толстые пальцы, держащие бумагу, заметно дрожали.
Аркадий принял листочек и молча сунул во внутренний карман пиджака. Гальперин уловил недовольный взгляд Ксении – конечно, побывать в таких передрягах и видеть снисходительный жест, с каким Аркадий принял эту бумагу. Как должное, как само собой разумеющееся. Досада кольнула Гальперина.
– Воспитанные люди при этом говорят «спасибо», – не удержалась Ксения, оставляя их вдвоем.
– Спасибо, командор, – пристыженно проговорил Аркадий. – Извини. Я слишком взволнован. Это последнее препятствие, которое мне чинили. Оно так ненавистно, что я чувствую брезгливость к самой бумажонке.
– Понимаю, – пробормотал Гальперин.
И тут впервые его пронзила мысль – а что будет с ним?! До этой минуты эта мысль тоже возникала, но Гальперин от нее как-то ускользал. Теперь же, вместе с этой бумажонкой, что исчезла в кармане сына, он почувствовал себя беззащитным и слабым, как голый человек. Что же будет с ним? С его работой, с его жизнью? До сих пор уши закладывало от истошных криков собрания.
Гальперин упрятал руку под одеяло, слишком уж дрожали пальцы, просто неудержимо. Он стыдился этой слабости… Неужели всё?! Так вот, своими руками, он вычеркнул сына из собственной жизни, навсегда, точно покойника. Какая несправедливость, боже ж ты мой…
– Ты что, командор? – прошептал Аркадий. Гальперин хотел ответить, но столько уже оговорено, что словами тут ничего не прибавить.
– Все хорошо, Аркаша… Меня взволновала… эта, как ты говоришь, бумажонка – последнее, что нас еще соединяло, Аркаша. Я так подумал, не обращай внимания.
Набросив халат, Гальперин вышел из спальни.
Ксения хмуро хлопотала у стола. Волосы спадали ей на глаза, и Ксения резким девчоночьим движением откидывала их назад…
– Так что? Будете пить свой коньяк? – сухо спросила Ксения. Она надеялась, что Аркадий не придет, они довольно строго поговорили по телефону и повесили трубки, не простившись. Ксения была не против визита, она боялась, что Аркадий вновь начнет уговаривать отца ехать с ним. И тот будет мучиться, переживать. «Нечего ему там делать со своим больным сердцем, без языка, с его профессией. Вы – легкомысленный эгоист!» – кричала она в трубку. «Ваше какое дело?! – отвечал Аркадий. – Вы что, жена?» – «Представьте себе!» – оборвала Ксения. Аркадий дал слово, что не станет терзать Гальперина, на том и порешили… И холодное поведение Ксении было отголоском того телефонного разговора, в который они условились не посвящать Гальперина.
Но Гальперин был достаточно проницателен. И он хорошо знал характеры обоих. Он переводил взгляд голубых глаз с Аркадия на Ксению, не решаясь спросить напрямик.
– Российская история изобилует неожиданностями, – произнес вдруг Гальперин, усаживаясь за стол. У него была такая манера. Казалось, он резко развернулся и пошел в другую сторону. – Назначить председателя комитета госбезопасности лидером партии… Как у тебя на работе восприняли это сообщение? – обратился он к Аркадию.
– На работе? Не знаю, – ответил Аркадий. – Я ведь не хожу на работу.
– Как не ходишь? – изумился Гальперин.
– Так. Не хожу. С некоторых пор я человек вольный, вне закона. Уволен, как неблагонадежный… по собственному желанию.
Гальперин молчал, растерянно глядя на сына. Возможно, он углядел в этом и свою участь.
