Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества
Осиротевшая с раннего детства, Мэри жила у женатого кузена на просторах Уэльса, не слишком желанная в не слишком процветающем хозяйстве. Она получила довольно мало образования — разве что маленькая частная школа в соседней деревне. Она ничего не знала о жизни, о мужчинах и женщинах; а о себе, о своей пылкой, смелой, порывистой натуре знала и того меньше. Благодаря тому, что ее кузен был врачом, и разбросанная по окрестностям практика вынуждала его ездить на машине, она научилась водить его машину и смотреть за ней, заняв место бесплатного шофера — в своем роде она была хорошим механиком. Но война вселила в нее недовольство этой ограниченной жизнью, и чуть ли не в самом ее начале Мэри, которой еще не было восемнадцати, почувствовала огромное желание быть независимой, и этому желанию никто не препятствовал. Однако валлийская деревушка не дает простора для подвигов, и ничего не происходило, пока она случайно не услышала об отряде Брейкспир от местного священника, старого друга его основательницы; он сам написал рекомендательное письмо для Мэри. И вот, прямо из тихого уединения Уэльса, эта девушка отправилась в трудный путь, который наконец привел ее во Францию и вел теперь по разоренной, опустошенной войной стране. Мэри была вовсе не такой хрупкой и не такой робкой, какой считала ее миссис Брейкспир.
Стивен сначала было тоскливо от мысли о том, что ей придется преподавать новенькой ее обязанности, но вскоре она уже тосковала по самой девушке, когда ее не было рядом. А еще через некоторое время Стивен ловила себя на том, что наблюдала за тем, как низко на лбу растут волосы Мэри, за ее широко поставленными, чуть с косинкой, серыми глазами, за резким изгибом тяжелых ресниц; и все это трогало Стивен, так, что она на мгновение прикасалась пальцами к волосам девушки. Судьба все время сводила их вместе, в минуты отдыха и в минуты опасности; они не могли бы избежать этого, даже если бы хотели, а они вовсе не хотели этого избегать. Они были пешками в беспощадной и сложной игре жизни, и их все двигала и двигала по доске невидимая рука, но двигала их рядом, так, что они уже стали поджидать друг друга. «Мэри, ты здесь?» Лишний вопрос — ответ всегда был один и тот же: «Я здесь, Стивен».
Иногда Мэри заговаривала о своих планах на будущее, а Стивен с улыбкой слушала ее.
— Я пойду в какую-нибудь контору, хочу быть свободной.
— Ты такая маленькая — тебя в конторе будут обижать.
— Я ростом в пять футов и пять дюймов!
— Неужели правда, Мэри? Ты почему-то выглядишь маленькой.
— Это потому, что ты такая высокая. Я хотела бы немножко подрасти!
— Нет, не надо, ты хороша такой, как есть; ведь ты — это ты, Мэри.
Мэри всегда охотно слушала рассказы о Мортоне, ей никогда не надоедало их слушать. Она заставляла Стивен вынимать фотографии отца, матери, которую Мэри считала красивой, Паддл и особенно Рафтери. Потом Стивен рассказывала ей о своей лондонской жизни, а потом — о новом парижском доме; о своей карьере и амбициях, хотя Мэри не читала ни одного из ее романов, ведь в их округе никогда не было библиотеки.
Но иногда лицо Стивен затуманивалось из-за того, что она не могла ей рассказать; из-за маленьких обманов и умолчаний, которые должны были заполнять провалы в ее странной биографии. Глядя в ясные серые глаза Мэри, она внезапно вспыхивала, даже сквозь загар, и чувствовала себя виноватой; и это чувство передавалось девушке и тревожило ее, тогда она сжимала руку Стивен.
Однажды она вдруг спросила:
— Ты несчастна?
— Почему это я должна быть несчастной? — улыбнулась Стивен.
И все равно, теперь бывали ночи, когда Стивен лежала без сна даже после самых напряженных часов на службе, она слышала приближающийся грохот пушек, но думала не о них, а только о Мэри. Огромная нежность постепенно затопляла ее, как мягкий морской туман, скрывающий рифы и мысы. Казалось, ее тихо и спокойно относит к какой-то благословенной мирной гавани. Протянув руку туда, где лежала девушка, она гладила ее плечо, но осторожно, чтобы не разбудить. Потом туман рассеивался: «Господи! Что я делаю?» — она резко садилась, потревожив спящую.
— Это ты, Стивен?
— Да, моя дорогая, спи.
Потом ворчливый, раздраженный голос:
— Заткнитесь вы обе! Что за свинство, я почти уже заснула! Вам лишь бы поболтать!
Стивен ложилась снова и думала: «Я глупая, я отвлекаюсь и ищу себе трудностей. Конечно, мне нравится это дитя, она такая отважная, почти каждому понравилась бы Мэри. Почему у меня не может быть привязанности и дружбы? Почему у меня не должно быть человеческого интереса? Я могу помочь ей встать на ноги после войны, если мы обе переживем ее — я могу купить ей собственное дело». Этот мягкий туман, скрывающий как рифы, так и мысы, сгущался, размывая восприятие, уничтожая безобразные, грубые контуры прошлого. «В конце концов, что за беда в том, что это дитя привязалось ко мне?» Это было так хорошо — завоевать привязанность этого юного создания.
2Немцы подошли к Компьеню на опасно близкое расстояние, и отряду Брейкспир было приказано отступить. Его базой теперь стал разрушенный chateau[60] на окраине незначительной деревушки, но теперь не такой уж незначительной — она вся была забита боеприпасами. Почти каждый час, проходивший вне службы, заставал их в мрачных, пахнувших сыростью бомбоубежищах, в которые были превращены погреба, частично разрушенные, но защищенные мешками с песком на тяжелых брусьях. Как лисы, выползающие из своих нор, участницы отряда выползали на свет, форма их была покрыта ржавчиной и угольной пылью, глаза моргали, руки были холодными и одеревеневшими от сырости, так что заводить машину часто бывало по-настоящему трудно.
В это время случились одно-два небольших происшествия; Блесс сломала запястье, заводя двигатель; Блэкни и трое других на Poste de Secours попали под сильную бомбежку и укрылись там, где когда-то был кирпичный завод, забравшись в заброшенную печь. Там они просидели на корточках часов восемь, а немецкие артиллеристы раз за разом попадали в высокую, приметную трубу завода. Когда наконец они вылезли, задыхаясь от кирпичной пыли, Блэкни что-то попало в глаз, и она вытерла его; результатом стало острое воспаление.
Говард начала становиться несносной из-за этой страсти ухаживать за своими прекрасными волосами. Она, бывало, сидела в углу бомбоубежища, спокойно, будто у парикмахера на Бонд-стрит, и, завершив ритуальное расчесывание, глядела на себя в карманное зеркальце. С повязкой на своем несчастном глазу Блэкни еще больше, чем когда-либо, напоминала обезьянку, больную обезьянку, и ее строгая, краткая речь не была рассчитана на то, чтобы развеселить отряд. Она, казалось, почти потеряла дар речи в те дни, как будто вернувшись к истокам своего вида. Ее единственным комментарием к жизни были слова: «Ох, не знаю…», которые всегда говорились с беспечной восходящей интонацией. Это могло означать все или ничего, на выбор, и долгое время было панацеей от того зла, которым она считала этот дурацкий мир. «Ох, не знаю…» И она действительно не знала, бедная, старая, чувствительная, односложная Блэкни. Poilu, который приносил отряду паек — холодное мясо, сардины, хлеб и кислый красный «Пинар» — был обнаружен Стивен при попытке разрядить воздушную бомбу. Он с улыбкой объяснил, что немцы хитро их заряжают: «Не могу разобраться, как тут это сделано». Потом он показал ей свою левую руку — на ней не хватало пальца: «Вот это, — сказал он ей, все еще улыбаясь, — из-за снаряда, довольно маленького снаряда, который я тоже разряжал». И, когда она не слишком любезно разбранила его, он надулся: «Но я же хочу подарить его Maman!»
Все начали чувствовать нервное напряжение, может быть, кроме Блэкни, которая покончила со всеми чувствами. Лишившись двоих человек, оставшиеся участницы отряда должны были работать как негры — однажды Стивен и Мэри трудились семьдесят часов, едва успевая перевести дух. За напряжением нервов неизменно следовало напряжение в отношениях, и горячие ссоры внезапно разражались из-за пустяков. Блесс и Говард два дня не переносили друг друга, потом их снова сдружила та неприязнь, которая недавно поднялась против Стивен. Ведь каждый знал, что Стивен и Блэкни были значительно лучше других водителей в отряде Брейкспир, и как таковые должны были ездить со всеми по очереди; но бедная Блэкни лечила свой больной глаз, а Стивен все еще продолжала ездить только с Мэри. Они были прекрасными и великодушными женщинами, каждая из них, как правило, была рада помочь другой, подставить плечо под ее ношу, быть терпимой и доброй, когда доходило до дружбы. Они пестовали свою младшую соратницу и восхищались ей, большинство из них любило и уважало Стивен, но все равно теперь они стали по-детски завистливыми, и эта зависть достигла чутких ушей миссис Брейкспир.
