Михаил Алексеев - Мой Сталинград
Коротко говоря, Леонид Прицкер обрел прежнюю форму, сделался веселым и еще более разговорчивым. Наговорившись всласть, он сшвырнул Зебницкого с его лежбища, плюхнулся на его место и мгновенно заснул. Мы знали, что теперь он будет спать до ночи, а потом вновь отправится на передовую со своей трубой. В отличие от меня, Леня все-таки продолжал верить, что его «собеседования» с немцами рано или поздно все-таки откроют им глаза на безвыходность их положения и они будут сдаваться в плен не в одиночку, а целыми группами. Ну, что ж, блажен, кто верует. Или сказать по-другому: чем бы дитя ни тешилось...
А тем временем на Котельническом направлении в спешном порядке концентрируется группа немецких армий. Командовать этой группой Гитлер поручил своему любимцу, покорителю Крыма, фельдмаршалу Манштейну. Тот успел подтянуть сюда до 30 дивизий. Они перебрасывались самолетами и железнодорожными составами. Даже из-под Ленинграда прибыл целый авиационный корпус из 1-го воздушного флота. Но сообщение об этом не очень-то обеспокоило командование Сталинградского фронта. С появлением новых авиационных соединений противника мало что изменится в распределении сил в воздухе: там теперь безраздельно будут господствовать наши воздушные силы.
Первый секретарь Сталинградского обкома партии, являющийся одновременно и Членом Военного Совета фронта, мог теперь вспомнить свой октябрьский разговор по ВЧ со Сталиным. Алексей Семенович просил Верховного об усилении Сталинградского фронта истребительной авиацией (не будем забывать, что фронт в те дни переживал тяжкие, едва ли не самые драматические моменты своего противостояния). Чуянов отважился звонить Сталину не по своей воле: он делал это по поручению Военного Совета фронта, возложившего на него обязанности куратора нашей 8-й воздушной армии.
Услышав голос Сталина, расскажет после А. С. Чуянов, я принялся доказывать, что нам срочно требуется минимум пять эскадрилий.
– Э, да ты из молодых, а хочешь меня, старого воробья, сразу ограбить на пять эскадрилий... Это не выйдет...
– Должно выйти, товарищ Сталин! – стоял на своем Чуянов. – Не можем мы дальше истреблять наши лучшие кадры на «бочках» «И-16». Нам надо помочь, товарищ Сталин! – уже умоляюще кричал в трубку Чуянов.
– Хорошо-хорошо, не шуми. Бери карандаш, бумагу и пиши: «15 октября будет дана одна эскадрилья. Это, во-первых. Потом, во-вторых, 20 октября будет дана еще одна эскадрилья. Потом, в-третьих, 25 октября получите еще одну эскадрилью... И все!
– Это очень мало для нашего фронта, – обронил Чуянов.
– А ты у меня не один. У меня таких просителей много. Ну, раз на то пошло, запиши еще. В-четвертых, еще получите одну-две эскадрильи, за счет сверхплановых, сделанных на заводе. Сделают – получите, не сделают сверх плана, останетесь только при плановых. Всего хорошего!
А 12 декабря группа армий «Дон» под командованием Манштейна приступила к осуществлению операции с кодовым названием «Зимняя гроза». Цель – деблокировать окруженную группировку войск Паулюса. На участке нашей 29-й стрелковой дивизии это аукнулось так, что немцы не только отбивались с усилившимся ожесточением, но и активизировали свои действия и сами контратаковали, пытаясь вернуть себе Елхи. В этих боях, приспевших как бы неожиданно для нас, дивизия понесла опять большие потери. В те дни в моей тетрадке, наполовину заполненной немцем (у него, уже убитого, я и добыл ее для своего дневника), была сделана мною такая запись:
«Наступление наших войск продолжается. Но у нас тут задержка: враг жестоко огрызается. Мы понесли тяжелые потери. Убиты командир второго батальона Любич, его заместитель по политчасти Моисеев, заместитель командира первого батальона Смагин. Сообщают, что взяты пленные».
Наступление советских войск продолжалось, но лишь местами, и то с оглядкой. С юга вдоль железной дороги напирал Манштейн. Мы догадывались, что окруженные немецкие войска не будут сидеть сложа руки и ждать, когда их вызволят извне. Вероятность их активизации возрастала по мере продвижения танковых корпусов немецкого фельдмаршала, любившего и умевшего наступать. В сводках назывались пункты, где мы вели тяжелые оборонительные бои. Освобожденные во время нашего контрнаступления, они опять оказались в руках рвущегося на восток врага. Котельниково, Абганерово, Жутово, Тингута, Зеты. «Бог ты мой! Неужели опять... начинать все сначала?» В тихую погоду мы уже слышали совсем близко от себя гул чужих орудий, а над собою видели немецкую штурмовую в истребительную авиацию, хорошо знакомых нам «юнкерсов», «мессершмиттов» и «Фокке-Вульфов-190», новейших самолетов, действующих одновременно и как штурмовики, и как собственно истребители на земле и в воздухе.
330 тысяч немцев (такая цифра оказалась в действительности, она на целую сотню тысяч превосходила ту, которая предполагалась ранее) находились в котле, а над нами самими нависла угроза ничуть не меньшая, чем над противником. Ободрившись, на нашем участке немцы вновь овладели Елхами, но, правда, ненадолго.
Манштейну оставалось пройти еще 30 километров, чтобы соединиться с 6-й армией Паулюса.
Со сжавшимся сердцем мы, стоявшие у Сталинграда, ждали развязки: не хотелось и думать, что же будет с нами потом. Потом, когда...
...Потом пришло спасение. Свежая армия генерала Родиона Малиновского, выдвинувшись скрытно под основание манштейновской группировки, заставила ее сначала застопорить свое продвижение, потом остановиться, а затем стремительно покатиться назад. Для окруженных это оборачивалось катастрофой, погибелью. А для нас – сигналом для возобновления натиска на врага, так и не дождавшегося освобождения. Сталин еще настойчивее требовал от представителей Ставки, Василевского и Воронова, скорейшей ликвидации окруженных: Верховному требовались войска, задействованные тут, на Волге. А число их было так велико, что артиллеристы, по мере сужения кольца, чуть ли не дрались из-за места, куда бы они могли втиснуться со своими батареями. Позднее я видел такой «бой» между своими за балкой Караватка, которою с ходу овладели пехотинцы, пересекли ее перед большим селом Песчанка и приготовились к последнему прыжку перед вступлением в предместья Сталинграда. Не по годам шустрый полковник Павлов Николай Николаевич (теперь я уже был в его батарее) носился, как Чапаев в Сломихинской, из конца в конец балки, шумно оспаривая у артиллеристов других дивизий право расположить свои гаубицы и 76-миллиметровки. Не во всех «сражениях» он одерживал победы, бывало, что и уступал другим, и тогда жалко и больно было на него смотреть. Он в самом деле рвал и метал, командируя проклятия в адрес победителей, несправедливо, как полагал Николай Николаевич, потеснивших его славных артиллеристов, в числе которых первым номером проходил у него, конечно же, Николай Савченко.
– Алексеев! Вы-то куда глядели с Киселевым, – имелся в виду командир штабной артиллерийской батареи, – куда, спрашиваю вас, глядели вы, когда прямо из-под вашего носа занимали лучшие позиции артиллеристы, которые нашим-то и в подметки не годятся, – они и стрелять-то не умеют!.. Эх вы, растяпы!
Подстегнутые своим командующим, я и Алеша Киселев, очень веселый и отлично знающий свое дело комбат, с которым мы в самый короткий срок подружились, вступали в яростную перепалку с «чужими» пушкарями. Но и наши усилия не увенчались успехом. Один лишь командир из дивизиона гвардейских минометов, знакомый мне по абганеровским боям, чуть подвинулся в сторонку со своими «катюшами», и то, скорее, из жалости к нам или просто по знакомству.
Перед Песчанкой мы оказались лишь тогда, когда Паулюс не принял предложение советского командования о капитуляции, и нашим войскам ничего не оставалось, как перейти к решительному штурму окруженных с тем, чтобы сначала расчленить, разрубить на две половинки всю группировку, а потом уж добить ее окончательно по частям. То была уже крайняя мера, и командованию Донского фронта очень хотелось ее избежать.
7 января 1943 года представитель Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии генерал-полковник Воронов вызвал к себе майора Смыслова и капитана Дятленко и поставил перед ними задачу доставить командующему окруженной под Сталинградом немецкой группировки генерал-полковнику Паулюсу ультиматум командования Красной Армии.
...Готовясь к написанию этой моей документальной вещи, я попросил сотрудников Подольского архива прислать мне некоторые документы, относящиеся к истории Сталинградской битвы. Среди них оказался рассказ капитана Н. Д. Дятленко, который был переводчиком в той парламентерской группе. Я нашел необходимым привести это свидетельство непосредственного участка волнующего события более чем полувековой давности. Пусть молодые мои соотечественники, отроки и отроковицы, постоянные, неизменные участники ночных тусовок в своих дискотеках, хотя бы мысленно поставят себя в положение человека, отправившегося в лютую стужу января 1943 года прямо в пасть зверя, хотя и смертельно раненного, но оттого еще более разъяренного. Обратите внимание на то, как спокойно, буднично, неторопливо ведет Дятленко свой рассказ:
