Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники
Наблюдая за ней, он сердито сжал губы. Казалось, она презирает работу, которую делает механически; однако все, что выходило из ее рук, было сработано как нельзя лучше.
— Вам не нравится работать спиральщицей, — сказал он.
— Что ж, всякая работа есть работа, — ответила Клара, словно тут все ей было известно.
Ее холодность изумляла Пола. Сам он все делал с жаром. Она, должно быть, какая-то особенная.
— А чем бы вы предпочли заниматься? — спросил он.
Она снисходительно засмеялась:
— Слишком мало вероятно, чтоб мне когда-нибудь представился выбор, — ответила она. — Я даже не стала тратить время на такие размышления.
— Ну вот! — в свою очередь исполнясь презренья, сказал Пол. — Вы так говорите только потому, что слишком горды, чтобы захотеть чего-то, что вам недоступно.
— Вы прекрасно меня понимаете, — холодно ответила она.
— Я понимаю, вы думаете, будто вы ах какая необыкновенная и, стало быть, работа на фабрике для вас оскорбление на всю жизнь.
Он был очень зол и очень груб. Клара молча, презрительно отвернулась. Он посвистывая пошел прочь, полюбезничал и посмеялся с Хилдой.
Позднее он сказал себе:
— Чего ради я так нагло разговаривал с Кларой? — Он и досадовал на себя и был рад. — Так ей и надо. Хоть она и молчит, от нее так и разит гордостью, — сердито сказал он себе.
Во второй половине дня он спустился в мастерскую. На душу давила тяжесть, от которой хотелось избавиться. Он надеялся этого достичь, угостив ее шоколадкой.
— Хотите конфету? Я купил немножко, надо ж подсластить себе жизнь.
К великому его облегчению, она не отказалась. Он сел на рабочий стол рядом с ее машиной, стал накручивать на палец кусок шелка. Ей нравились его движения, быстрые, неожиданные, точно у молодого животного. Он задумался, болтал ногами. Конфеты были рассыпаны по столу. Клара склонилась над машиной, ритмично крутила колесо, потом перегнулась, чтоб взглянуть на чулок, который свесился под собственной тяжестью. Пол смотрел на красивый изгиб ее спины, на свернувшиеся на полу завязки фартука.
— В вас всегда чувствуется какое-то ожидание, — сказал он. — Что бы вы ни делали, вас будто и нет здесь: вы чего-то ждете… точно Пенелопа за своим рукодельем. — И так хотелось ее уколоть, что не удержался, прибавил: — Я буду звать вас Пенелопой.
— Что от этого изменится? — сказала она, старательно передвигая одну из иголок.
— Хоть и ничего, зато мне так нравится. А вы, кажется, забыли, что я ваш начальник. Мне это только что пришло в голову.
— Ну и что? — бесстрастно спросила она.
— А то, что я вправе вами распоряжаться.
— Я в чем-нибудь провинилась?
— Послушайте, зачем же так ехидничать? — сердито сказал он.
— Я не знаю, чего вы хотите, — сказала она, не отрываясь от работы.
— Я хочу, чтобы вы обращались со мной мило и почтительно.
— Может, называть вас сэром? — спокойно спросила она.
— Да, называйте меня сэр. Мне это было бы по вкусу.
— Тогда отправляйтесь, пожалуйста, наверх, сэр.
Он поджал губы, нахмурился. Потом вдруг вскочил.
— Больно вы заносчивы, с вами не сговоришь, — сказал он.
И пошел к другим девушкам. Он чувствовал, не с чего ему так злиться. По правде сказать, он подозревал, что сам чересчур занесся. Ну и пусть, продолжим в том же духе. Клара слышала, как он смеется с девушками в соседней комнате, смеется тем смехом, какой ей ненавистен.
Вечером, после ухода работниц, он прошел по мастерской и увидел подле Клариной машинки свои шоколадки, нетронутые. Там он их и оставил. Утром они все еще лежали там, а Клара сидела и работала. Позднее его окликнула Минни, маленькая брюнетка по прозвищу «Киска»:
— Эй, шоколадки не найдется?
— Виноват, Киска, — ответил Пол. — Хотел всех вас угостить, а потом ушел и забыл про них.
— Да уж, наверно, забыли, — сказала она.
— Я к вечеру еще принесу. Ты же не станешь их есть после того, как они тут валялись, верно?
— Ну, я не привереда, — улыбнулась Киска.
— Чего нет, того нет, — сказал он. — Они, наверно, запылились.
Он подошел к столу Клары.
— Простите, что намусорил тут у вас, — сказал он.
Клара багрово покраснела. Он зажал конфеты в горсти.
— Теперь они грязные, — сказал он. — Вам надо было их забрать. Что ж вы их не взяли? Я хотел вам сказать, что оставил их для вас.
Он выбросил конфеты из окна во двор. И глянул на Клару. Под его взглядом она поморщилась.
Среди дня он принес другой кулек.
— Угощайтесь, — сказал он, Кларе первой предлагая конфеты. — Эти новые.
Она взяла одну конфету и положила на стол.
— Да возьмите несколько… на счастье, — сказал он.
Клара взяла еще две и тоже положила их на стол. Потом, в смущении, опять принялась за работу. А Пол пошел дальше по мастерской.
— Бери, Киска, — сказал он. — Только не жадничай!
— Это что ж, все ей? — закричали другие девушки и кинулись к нему.
— Ну, конечно, нет, — сказал он.
Девушки с шумом их окружили. Киска попятилась от товарок.
— Отойдите! — кричала Киска. — Я первая выберу, правда, Пол?
— Не обижай других, — сказал он и пошел прочь.
— Какой же вы душка! — кричали девушки.
— Ценой полушка, — ответил он.
Он прошел мимо Клары, не сказав ей ни слова. Ей казалось, если она дотронется до этих трех сливочных шоколадок, они ее обожгут. Пришлось собрать все свое мужество, чтобы сунуть их в карман фартука.
Девушки любили Пола и побаивались. Если уж он бывал мил, так мил необыкновенно, но если чем-нибудь недоволен, так становился холоден и вовсе их не замечал, обращался с ними так, будто они для него все равно что катушка ниток. И тогда, если они дерзили, он спокойно говорил:
— Не пора ли продолжить работу? — и стоял и наблюдал.
Когда ему исполнилось двадцать три года, в семье как раз было неблагополучно. Артур в те дни собирался жениться. Матери нездоровилось. Отца, стареющего и прихрамывающего из-за разных несчастных случаев, перевели на жалкую, никудышную работу. Мириам была для Пола вечным укором. Он чувствовал, что должен посвятить себя ей, и не мог. К тому же семье требовалась его помощь. Он разрывался. Он не рад был, что сегодня его день рожденья. Только горше стало.
На фабрику он пришел в восемь. Большая часть служащих еще не являлась. Девушкам полагалось приходить к половине девятого. Когда он переодевал пиджак, его окликнули сзади:
— Пол, Пол, ты мне нужен.
То была Фанни, горбунья, — она стояла на верхней ступеньке лестницы, и лицо ее сияло, озаренное какой-то тайной. Пол удивленно на нее посмотрел.
— Ты мне нужен, — сказала она.
Он стоял в растерянности.
— Иди сюда, — звала она. — Иди сюда, пока не взялся за письма.
Он спустился на несколько ступенек в ее скучную, узкую «завершающую» комнатушку. Фанни шла впереди; черный облегающий лиф платья был короткий — талия приходилась почти под мышками, — а зелено-черная кашемировая юбка чересчур длинная, и когда она большими шагами шла перед молодым человеком, он казался особенно изящным. Она прошла к своему месту в узком конце комнатушки, там, где окно выходило на колпаки дымовых труб. Пол смотрел на ее тонкие руки и плоские красные запястья, а она беспокойно теребила белый фартук, лежащий перед ней на рабочем столе.
Она была в нерешительности.
— Ты ведь не думал, что мы тебя забудем? — с укором спросила она.
— Почему? — спросил он. В эту минуту он сам забыл про свой день рожденья.
— Еще спрашивает «почему! почему!» Да посмотри сюда! — она показала на календарь, и он увидел — большое черное число «21», а вокруг сотни карандашных крестиков.
— Ой, поцелуи к дню рожденья, — он рассмеялся. — Откуда вы узнали?
— Ага, тебе хочется знать, правда? — насмешничала безмерно довольная Фанни. — Тут по одному от каждого, кроме леди Клары… а кой от кого и по два. Но сколько тут моих, не скажу.
— Да я знаю, ты такая душенька, — сказал Пол.
— А вот и ошибаешься! — возмутилась Фанни. — Вовсе я не люблю разводить нежности. — У нее было сильное, глубокое контральто.
— Вечно ты, притворяешься этакой бессердечной деревяшкой, — со смехом сказал он. — А ведь ты чувствительная, как…
— Уж лучше пусть меня называют чувствительной, чем ледяшкой, — выпалила Фанни. Пол понял, что это камешек в огород Клары, и улыбнулся.
— Неужели ты это обо мне говоришь такие гадости? — смеясь, спросил он.
— Нет, мой птенчик, — с бесконечной нежностью ответила горбунья. Было ей тридцать девять лет. — Нет, мой птенчик, ты ведь не воображаешь, будто ты этакий красавец из мрамора, а все мы просто грязь. Я ведь не хуже тебя, Пол, правда? — Она была в восторге от своего вопроса.
— Так ведь все люди одинаковы, верно? — ответил он.
