Френсис Фицджеральд - Больше чем просто дом (сборник)
«Раз, два, три! — Рид! Рид! Рид!»
Долг чести[70]
— Прейли!
— Я!
— Мартин!
— Отсутствует.
— Сандерсон!
— Я!
— Карлтон — в дозор!
— Болен.
— Добровольцы есть?
— Есть, есть! — горячо отозвался Сандерсон.
— Выполняйте, — сказал капитан и продолжил перекличку.
Той ночью было очень холодно. Джек и не понял, как же это все случилось. Вчера его ранило в руку, и серый рукав запятнался ярко-алым там, куда угодила шальная пуля. До чего же длинным был этот «пост номер шесть»! От генеральской палатки наверху до озера внизу. Джек чувствовал, как наползает слабость. Он смертельно устал, а вокруг становилось все темнее… и темнее…
Его так и нашли поутру, по храпу, он спал, измученный изнурительным марш-броском и последующим боем. Легкие ранения Джека никак не могли служить оправданием, а законы военного времени не допускали разночтений. До последнего дня своей жизни Джек будет помнить горестный голос капитана, зачитывающего вслух зловещий приказ:
— Лагерь Боулинг-Грин, КША, пятнадцатого января тысяча восемьсот шестьдесят третьего года. За самовольный сон во время обхода вверенного ему сторожевого поста рядовой Джон Сандерсон приговаривается к расстрелу на рассвете шестнадцатого января тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, согласно приказу командующего, генерал-лейтенанта Роберта Э. Ли.[71]
Джеку вовек не забыть ту мрачную ночь и короткий переход на рассвете. Ему завязали глаза платком и отвели к стене, ограждающей лагерь с одной из сторон. Никогда еще жизнь не была ему так мила.
А генерал Ли в своей палатке долго и тяжко обдумывал случившееся: «Он ведь совсем юнец, да еще из хорошей семьи. Однако дисциплина есть дисциплина. И все же не так уж тяжела его провинность для такой кары. Парень переутомился, был ранен. Ей-богу, стоит рискнуть репутацией, чтобы его спасти».
— Сержант, рядового Джона Сандерсона ко мне.
— Есть, сэр, — козырнул ординарец и вышел из палатки.
В сопровождении двух конвойных был доставлен Джек, слегка очумевший от того, что чудом избежал смерти.
— Сэр, — произнес генерал мрачно, — учитывая то, что вы еще крайне молоды, вас помилуют, вы получите лишь взыскание, но смотрите, чтобы это не повторилось, ибо я не буду столь снисходителен впредь.
— Генерал! — ответил Джек, вытянувшись во весь рост. — Конфедеративные Штаты Америки никогда не пожалеют, что меня не расстреляли!
И Джека вывели, все еще дрожащего, но счастливого от сознания вновь обретенной жизни.
Прошло шесть недель, и войска генерала Ли оказались под Чанселорсвиллем. Победа при Фредериксберге[72] обеспечила преимущество войскам Конфедерации. Обстрел только начался, когда к генералу Джексону[73] примчался вестовой.
— Полковник Берроуз докладывает, сэр, что противник захватил сторожку на опушке леса, оттуда хорошо просматриваются все наши укрепления. Полковник спрашивает вашего разрешения взять сторожку штурмом.
— Мои наилучшие пожелания полковнику Берроузу, да скажите ему, что я могу выделить не более двадцати бойцов, но на такой резерв он может вполне рассчитывать, — ответил генерал.
— Есть, сэр!
Вестовой пришпорил коня и ускакал.
Пять минут спустя колонна из состава третьего виргинского внезапно выдвинулась из перелеска и бросилась к дому. Федеральные войска открыли ожесточенный огонь, и под пулями пали многие храбрецы, и с ними их командир — молодой лейтенант. Джек Сандерсон выбежал вперед и, взмахнув ружьем, повел за собой уцелевших. На полпути между войсками конфедератов и сторожкой находилась небольшая высотка, за которой и укрылись солдаты, чтобы перевести дух.
Внезапно одна фигура выпрямилась, отделилась от насыпи и устремилась к дому, и, прежде чем заметили федералы, смельчак уже почти проскочил зону обстрела. Тогда федералы обрушили огонь на него. Он оступился на мгновение, схватившись рукой за лоб, а потом добежал до дома, распахнул дверь и скрылся внутри. А через минуту снопы пламени вырвались из окон, и почти сразу же федералы бросились врассыпную. Возглас ликования прокатился над окопами Конфедерации, а затем прозвучало: «В атаку!» — и бойцы поднялись в атаку, сметая все на своем пути.
Ночью в полусгоревшую сторожку проник поисковый отряд. Там на полу, возле обугленного тюфяка, лежало тело того, кто был когда-то Джоном Сандерсоном, рядовым третьего виргинского. Он отдал свой долг.
Комната за зелеными ставнями[74]
I
Даже среди бела дня его унылые бурые стены и заскорузлые окна выглядели довольно зловеще. Сад, если это можно было назвать садом, представлял собой сплошные заросли сорняков, дорожка растрескалась, кирпичи разваливались на куски под неумолимой рукой времени. Внутри было ничем не лучше. Старые и рахитичные трехногие стулья, покрытые истлевшими останками, некогда называвшимися плюшем, выглядели не очень-то гостеприимно. Тем не менее этот дом был частью наследства, оставленного мне моим дедом. Как гласило завещание: «Дом как таковой и все имущество внутри его оставляю моему внуку Роберту Кельвину Рэймонду по достижении им двадцати одного года. Кроме того, я желал бы, чтобы дверь в конце коридора на втором этаже оставалась запертой вплоть до падения Кармейтла. Внук мой может переделать на современный манер три комнаты по своему усмотрению, прочие же прошу его оставить неизменными. Он может нанять лишь одного слугу».
На молодого человека без всяких жизненных перспектив и без средств, если не считать жалких восьми сотен в год, вдруг словно с неба свалились двадцать пять тысяч долларов. Я решил привести в порядок свое новое жилище и отправился на юг — в Мейкон, штат Джорджия, в окрестностях которого находился дом моего деда. Весь вечер, трясясь в пульмановском вагоне, я размышлял над загадочной фразой из завещания: «Я желал бы, чтобы дверь в конце коридора на втором этаже оставалась запертой вплоть до падения Кармейтла». Кто такой этот Кармейтл? И что это за «падение» такое? Напрасно я ломал голову, смысл сказанного от меня ускользал.
Добравшись наконец до дома, я зажег одну свечу из привезенной мной коробки, поднялся по скрипучим ступенькам на второй этаж и пошел по длинному, узкому коридору, увешанному паутиной с высохшими букашками всех видов, пока не уперся в массивную дубовую дверь, преградившую мне путь. При свете свечи я смог разглядеть только инициалы, написанные красной краской: «Д. У. Б.» Снаружи на двери висели тяжелые чугунные засовы, надежный заслон — ни войти, ни выйти. Внезапно, даже не колыхнувшись, свеча потухла, и я оказался в кромешной тьме. Хоть я и не из слабонервных, признаюсь честно, это меня насторожило — воздух вокруг был совершенно неподвижен, ни дуновения. Я снова зажег свечу, пошел назад по коридору и спустился в комнату с трехногими стульями. Было уже почти девять часов, я устал, проведя в пути целый день, и очень скоро уснул.
Не знаю, сколько я проспал. Что-то разбудило меня вдруг, я резко поднялся и сел на диване. Где-то далеко внизу заскрипели ступени, и послышались приближающиеся шаги, а секунду спустя сквозь дверное стекло я увидел отражение свечи на стене. Я сидел не шелохнувшись, но, когда шаги приблизились, неслышно вскочил на ноги. Раздался шорох, вот уже незнакомец стоял за дверью, и я мог его разглядеть. Мерцающее пламя озаряло мужественное красивое лицо, ясные карие глаза и решительный подбородок. Грязный серый мундир армии Конфедерации сидел на пришельце как влитой, а пятна крови на ткани усиливали странное и жуткое ощущение от того, что он стоял здесь, уставившись прямо перед собой немигающими глазами. Его чисто выбритое лицо показалось мне удивительно знакомым, и какое-то наитие подсказало, что есть некая связь между ним и запертой дверью в правом крыле здания.
Я опомнился и пригнулся, изготовившись прыгнуть на него, но он, должно быть, насторожился, заслышав шум, потому что пламя свечи внезапно погасло, я налетел на стул и замешкался, потирая ушибленную голень. Остаток ночи я провел, размышляя над тем, связана ли фраза из завещания деда с этим полуночным вторжением.
Утром все несколько прояснилось, и я решил разобраться, был ночной гость лишь плодом моих сновидений или я наяву видел офицера армии Конфедерации. Я вышел в коридор, пытаясь отыскать хоть какие-то улики, ведущие к разгадке тайны. И точно — прямо напротив моей двери я увидел сальное пятно. В десяти ярдах обнаружилось второе, и вот я уже шел по этим сальным следам вдоль коридора и вверх по лестнице, ведущей в правое крыло. В двадцати шагах от двери в запретную комнату следы обрывались, и не было никаких признаков того, что кто-то двигался дальше. Я подошел к двери и обследовал ее, пытаясь определить, открывал ли ее кто-нибудь изнутри или снаружи. Потом вышел из дому и обошел восточное крыло, чтобы осмотреть его с внешней стороны. В комнате было три окна, каждое закрывали зеленые ставни с тремя чугунными засовами. Для верности я отправился в амбар — покосившееся древнее сооружение — и ценой немалых усилий извлек из-под кучи хлама длинную лестницу. Я прислонил лестницу к стене и, взобравшись на нее, тщательно проверил каждый засов. Это была не бутафория, засовы намертво входили в бетонный подоконник.
