В. Белов - ДУША БЕССМЕРТНА
— Идите туды подале, к ричке-то! Там и черница в мошке растет.
Они ушли к самому лесу далеко от ржаного поля. В сухом верховом болотце поспевала черника. Нарвали попутно по полной охапке вкусных зеленых гиглей. И тут, чуть пониже, оказалась каменистая речка. Небольшой омуток с рыбными стайками и желтеющими кувшинками так и манил к себе, обещая прохладу, питье, такую же тишину, как дома. Маруся первая побежала к реке:
— Девушки, матушки, хоть бы ноги помыть.
— Каменья-то, каменья-то тут! — восхитилась Фаинка. — До чего хорошее каменье-то.
— У кого что на уме, а у тебя одно каменье, — засмеялась Киюшка.
— Да уж! Меня Лелечка приучил к каменью-то. — Фаинка разулась на берегу. — А у тебя-то кто на уме, Киюшка? Мужика вон одного дома оставила.
Прошло еще два дня, и все трое застыдились брать бесплатное молоко у хозяйки, да и сама тетка Александра то и дело посылала девок жаловаться лейтенанту.
Маруся наотрез отказалась идти. Зато Фаинка побежала без разговоров. Нашла она лейтенанта или не нашла, но прибежала обратно вся в слезах:
— К лешему, к лешему, к лешему, к водяному.
— Дак чево ревешь-то? — спросила Маруся.
— А ничево! — Фаинка завыла в голос и убежала в куть. Жалостливый щенячий голос вперемежку с «лешим» и «водяным» долго не стихал за перегородкой.
— Опеть, наверно, этот прохвост. — сказала Маруся.
Фаинка вышла с красным от слез лицом.
— Кто? От кого убежала-то? — спросила Киюшка.
— Да Лелечка! И ко мне который раз за пазуху лазает. Еще и щиплется.
— Ты бы свиснула по руке-то, штобы синяк! Больше бы не полез. А то бы и в самую харю.
— Девушки, ну-ко чево скажу-то. Ведь второй-то взвод. Убежали домой. Почти весь. Пять девок осталось.
— А мы-то чево? — встрепенулась Маруся. — Паек от нас утаили, каменье собрано. Ись нечево.
— Согласные вы, ежели убежим? — спросила шепотком Киюшка. — Дома скажем, что отпустили.
Фаинка даже преобразилась вся, недолго думая, кинулась собираться.
— Да ты погоди, погоди. Севодни-то уж ночуем как-нибудь, а завтре вместе с солнышком.
— А куды идти-то? В какую сторону? — спросила Маруся.
— Сперва на Кириллово! Мне сказывала хозяйка, в какой стороне Кириллово-то. Пойдем по солнышку. По дороге-то не пойдем, вдруг ловить будут. Может, и милиция уж поставлена.
Улеглись голодными, прижимаясь друг к дружке, долго перешептывались. Фаинка уснула первая после глубокого горького вздоха.
Полуночные петухи не разбудили окопниц, разбудили предутренние. Заря за окном занималась широкая, розовая.
Деревня вот-вот пробудится. Киюшка сбегала к хозяйке, которая вышла доить корову, поспасибовала.
Заохала тетка Александра, сразу все поняла. Забежала в дом, сунула девкам каравай, перекрестила на дорогу. И все молчком, чтобы никто не учуял. Девки задами, по холодной бусой росе вышли к околице. Озираясь во все стороны, испуганные и возбужденные, они не заметили, как перелезли через две изгороди.
— Не беги, не беги бегом-то, — громким шепотом остановила Маруся Фаинку. — Иди степенно, как будто по ягоды.
Чем больше отдалялось жилье, тем громче заговорили.
— По дороге-то не пойдем, пойдем пока полем. Сперва прямо под солнышко, а после у людей спросим. — Фаинка слово в слово повторила Киюшку.
Солнце, большое и теплое, слепящим и яростным сгустком поднималось с востока. Дело шло к осени и жаворонки, как висячие в небесах колокольчики, уже не трезвонили из небесной, еще безоблачной сини. Вот первое облачко, пухлое и белоснежное, появилось позади торопливых беглянок, загудели первые оводы, залетали кругами. Фаинка остановилась вдруг и положила котомку:
— Ой, ой, девушки, чево будет-то.
— Чево?
— Да гребенку на окошке оставила.
— Иди, не греши! На вот мою. Бери, бери, у меня две.
Маруся на ходу подала Фаинке гребенку. Фаинка не успела
слова сказать, как впереди объявился конский табун. Двое подростков верхом гнали коней. Девки шмыгнули в рожь и присели. Когда крики подростков и лошадиное фырканье стихли, Киюшка распрямилась:
— Пойдемте-ко! Эту деревню обойдем, а потом уж и про дорогу спросим. Авось Лелечка еще спит. А ежели и не спит, дак наплевали мы и на Лелечку-то.
— Да, поди-ко наплюй! — не согласилась Фаинка. — Говорит, что всех, кто убежал, будут ловить милицией.
Снова перелезли через две изгороди.
— А если заблудимся? В ту ли бежим сторону-то?
— В ту, в ту! — успокоила Киюшка. — Мне тетка Шура так и сказала, идите сперва прямо под солнышко, а после спросите. Еще и каравай в котомку сунула.
— А далеко ли до Кириллова-то? — не унималась Маруся.
— Не знаю, Маня, не знаю. Может, день, может, два. А может, и все три.
Опрометью пробежали еще два поля, обошли еще две деревни. Дальше дорога уходила в лес. И заболела у всех троих душа.
У сеновала вздумали хоть немного опнуться.
— Ой, девушки, вроде мозоль на ноге! — пожаловалась Фаинка, подходя к рубленой, без пазов сеновне.
Только сели на порог сеновала, только успела Фаинка снять сапог и вдруг вся занемела. У нее округлились глаза. «Чево?» — шепотком спросила Маруся. Но у Фаинки и язык отсох. «Шпиены.» — прошептала она. От страха девка не могла сдвинуться с места.
— Чуете?
Киюшка с Марусей тоже замерли, прислушались. Ничего они не услышали, только тревожно шелестели осины. Кукушка трижды кукнула и затихла.
«Сиди, все тебе, Фаинушка, блазнит», — хотела сказать Киюшка, да и сама осеклась. Только сейчас заметили девки остатки пожога. В углу сеновни все трое увидели какой-то чемодан. Кто-то явственно кашлянул из глубины перевала. В ужасе схватили девки котомки и побежали, но побежали не к лесу, а в сторону деревни.
— Стой, стой, на месте шагом марш! — послышалось сзади. Девки бежали что было мочи.
— Идите сюда! — кричал им кто-то из сеновала. — Мы тут картошку печем!
Киюшка первая остановилась и оглянулась:
— Ой! Фая, Фая, гледи-ко!
Фаинкин растрепанный вид об одном сапоге совсем привел в чувство и Киюшку и Марусю. Второй сапог Фаинка зажала левой рукой, корзину держит в правой.
— Осподи! — Фаинка опамятовалась и всплеснула руками. — И правда ведь. третий взвод. А мы-то, дуроцки, бежали без памяти, шпиеныти. Лаврушка ведь!
Фаинка, сидя на траве, торопливо обула сапог, встала и топнула оземь:
— Вот!
— Чево вот?
— А хоть пляши.
Из сеновала к Лаврушке вылезло еще четверо из третьего взвода. Одни ребята, ни одной женщины.
— Куды девок-то бросили? — спросила Фаинка, когда подошли поближе.
— А оне давно убежали! Еще третьего дня, — доложил кудреватый. — Картошку будете?
— Будем, будем, — проговорила Фаинка. — Где наворовали картошки-то?
— Колхозная. А мы чуем, идет кто-то. Ну, думаем, диверсанты, раз, и спрятались в сено. А вы? Убежали?
Маруся незаметно за кофту одернула Фаинку, но та не обратила внимания:
— А каково нам водяного ждать? Все каменье собрали.
— Ну дак пойдем все вместе! — зашумел третий взвод.
— А вам куды? — спросила Киюшка.
— Мы на Череповец!
— Нет, мы на Кириллово.
— Дак у вас картошка-то испеклась? — спросила Фаинка.
Маруся опять дернула ее сзади за кофту, но Фаинке явно не хотелось уходить от третьего взвода. Товарки перетянули ее на свою сторону. Распрощались с ребятами и дальше, лесной дорогой. Лаврушка долгонько провожал Фаинку, она приотстала на повороте. Когда догнала товарок, когда ребята остались далекодалеко, все трое давай вспоминать встречу. Хохотали над своим страхом, пробирали почем зря третий взвод.
— На берегу-то, помните, Лаврушка и плясал в лаптях.
— Износил на окопах. Счас в сапогах. Сапоги-то, наверно, в котомке держал. Разрешите, грит, письмо послать.
— Адрес-то записал? — спросила Фаинку Маруся.
— У меня, грит, и так память хорошая, чего, грит, записывать? На фронт, грит, поеду, письмо напишу. У тебя-то лейтенант записал адрес? — как бы ненароком спросила Фаинка.
Маруся вспыхнула: никак она не догадывалась, что Фаинка знает про лейтенанта. Ведь он и всего-то один разок захаживал к ним в зимнюю избу. Или Фаинка видела, как однажды сидела Маруся с лейтенантом на ночной лавочке, пока плясали у первого взвода? Такая проныра, все углядит.
Память всколыхнула нечто волнующее, сладкий, короткий всплеск под левой грудью сменился тоскливой мыслью. Никогда, никогда уж, наверно, не увидит она этого лейтенанта. И все опять отодвинулось в сторону только что пережитым страхом. Про лесных шпионов лучше было бы тоже Фаинке не вспоминать. Дорога завела в лес, березы шумели над сенокосной полянкой. Прошли еще с версту, и вскоре шумные сосны обступили со всех сторон, запахло горячей иглой. Высокие папоротники обрамляли дорогу словно зеленым кружевом. Кричала неспокойная сойка. На одной веселой горушке остановились и под стук дятла накинулись на крупную спелую землянику. Ягоды успокаивали, но пробудился голод, а есть было нечего. Каравай, поданный хозяйкой, был уже на исходе, и остаточки лежали в котомке у Киюшки. Немецкие диверсанты у всех троих опять не выходили из головы.
