В. Белов - ДУША БЕССМЕРТНА
— Сотона, лешой болотной.
— Фая, Фая, ты сама виновата, — успокаивала Маруся Фаинку. — Кабы эдак не спела.
— Я чево эково спела? Чево? Я и спела не про ево.
История получилась не больно приятная, хотя они с Марусей и наплясались вдоволь, и молоденький лейтенант с ними познакомился, и кудреватый-черноватый угостил конфетами. На обертках конфетных — краснобородые петушки. Да вот дернул бес за Фаинкин язык! Она спела во время пляски такую частушку:
Ты пляши, моя товарочка,Пляши, не дуйся,Сапоги изорвалися,В лапотки обуйся.
Не надо было так петь. Белый кудреватый ходил в сапогах, лапти носил только в дороге. Недолго думая, он пошел на перепляс с черноватым (на котором Фаина построила все свои планы) и спел:
Хорошо тебе, товарищ,Твоя дроля рыжая,Рыжая, краснешенька,За гумно радешенька!
Ночью Фаинка долго всхлипывала, все не могла успокоиться. В глазах же Маруси стоял молоденький лейтенант, ненадолго показавшийся на гулянье. Так проходили первые дни «на окопах». Между тем домашние пироги были совсем на исходе. Командир товарищ Мягков не заходил и не сулил больше какой-то сухой паек. Зато объявили, наконец, что надо делать. Наутро все три взвода начали собирать полевые камни. Молоденький лейтенант по карте отмечал, куда складывать. Указал места для бетонирования будущих дотов. Лапти с онучами и бечевками опять понадобились для кудреватых-черноватых, и вечером на гулянье Фаинка назло кудрявому супостату придумала новую песенку:
Задушевная подруга,Чужаки не милушки,Лапотки для сенокосу,Сапоги для зимушки.
До этого пела Фаинка частушку совсем по-другому:
Посидят четыре вечера,Дороже зимушки.
Ох, тот, вернее, следующий день был для них похуже целой зимы! Видели, как летел чужой самолет. Устали таскать каменье. Мелкие камни собрали раньше, большие не под силу выковыривать из земли. Ноги под вечер подгибались от тяжести, не до пляски стало даже неутомимой Фаинке. Тосковали руки в локтях, и от жары везде было мокро. Вечером Александра — хозяйка — зашла проведать, сказала, что самолет немецкий и летает не в первый раз.
— Девушки-матушки, ведь вы вроде голодные!
— Тета Шура, что ты, что ты, мы сытые! — заговорили сразу все трое, хотя утром разделили последний пирог.
— Сыты, а чем сыты? Паек-то получили? Вон в том краю всем, говорят, выдали! Ой, Господи.
Она принесла из летней избы каравай ржаного и решето вареной картошки.
— Ешьте пока! Вутре молока принесу.
— Тета Шура, не надо, не беспокойся! Мы ужнали! Тета Шура, мы не голодные!
Какое там «ужнали»! Хозяйка только успела уйти, Фаинка без ножика раскромсала каравай. Схватила картошину и давай жевать, худо очищенную.
— Хоть бы посолила сперва! — смеялась Киюшка. — Маня, а ты бы сходила к этому Лелечке. Ты у нас всех грамотнее. Скажи, так и так. Еда, скажи, кончилась, завтре пойдем в лес за ягодами. А то будем обабки собирать, заместо каменья.
От каравая осталось мало. И хотя ноги не слушались и руки тосковали в локтях, Маруся пошла искать начальника.
Через полчаса она сама не своя прибежала обратно, ничком кинулась на постелю:
— Фаинка, запри двери на крюк!
Пришла, видимо, Марусина очередь реветь, причем взаправду!
Фаинка и Киюшка с двух сторон успокаивали Марусю:
— Маня, чево стряслось-то? Маня, скажи, чево сделалось? Не ушиблась ли?
Все было напрасно, и они отступились, давая ей выплакаться.
— Нашла командира-то? — спросила вскоре Фаинка.
И тут сквозь рыдания Маруся кивнула.
— Чево он говорит?
Но Маруся опять ткнулась в подушку. Подружки не могли толку дать, что с девкой стряслось. Она молчала, а то вдруг опять принималась реветь. К утру Фаинка с Киюшкой поняли только одно: никакого сухого пайка не будет. Командир «взвода» товарищ Мягков сказал будто бы, что сухой паек он заносил к ним в дом и оставил на лавке. Дескать, целый ящик с какими-то галетами и три банки мясных консервов вам выданы, нечего приставать. Ищите, мол, должен быть. Хозяйка, мол, знает, где эти продукты.
Тетка Александра, когда спросили, был ли в избе начальник, сказала:
— Был, был, как не был! Зашел, носом по углам поводил, насчет бани спрашивал. Я говорю, ты, батюшко, о моих девушках не тужи, они чистоплотные и баню истопим в субботу.
Фаинка перебила ее:
— Он говорит, что сухой паек оставлял. в нашей избе.
У тетки Шуры глаза стали круглые. Она всплеснула руками и начала божиться, что никакого пайка в глаза не видела:
— Плут ваш Мягков, сразу видно, што врет. Ужо вот я лейтенанту нажалуюсь.
Маруся просила ее не жаловаться. Фаинка готова была бежать к начальству той же минутой, а Киюшка предлагала написать заявление.
Кому писать заявление? Девки попросили хозяйку достать к вечеру бумаги и химический карандаш. Ушли в поле полуголодные.
Потемнели уже и белые ночи. Сенокосные дни шли на убыль, а война разгоралась больше и больше. Озимое поспевало в полях, нахлобучились шапки первых суслонов, путая в сумерках малых детей и несмелых женок. За каждым суслоном мерещился им диверсант или немецкий шпион. Диверсанты и впрямь появились в окрестных полях. Красноармейская группа совместно с местными охотниками, прочесывая поскотину, наткнулась на след немецких парашютистов: у едва потухшего полога валялась банка из-под консервов, на сосне висел провод антенны. Страх чуть ли не ежедневно нагнетался и утробным вражеским гулом самолетов. Даже ребятишки научились распознавать по этому гулу, свой летит низко над лесом или чужой. Еще строже стала местная власть: запрещали топить печи и зажигать лампы в ночное время. Велено было в каждом доме сделать оконные светомаскировочные щиты.
Голодали уже не одни товарки Марусины, но и вся девичья артель: человек пятнадцать третьего «взвода» под командованием Мягкова. Первые два взвода лейтенант перевез на машине в другой сельсовет. И сам там остался. Мелкие камни были давно собраны, большие тяжело выкорчевывать, делать стало нечего. Полуголодные девки хохотали над Лелечкой, обсуждая его внешние данные, ходили пробовать жать озимое, вымыли пол в зимовке, топили хозяйскую баню.
— Девки, девки, дуроцки, чево будем ись-то? — каждое утро сама себя спрашивала Фаинка, а сама приплясывала перед зеркалом. Киюшка предлагала:
— Беги к Лаврушке, пускай он лапти продаст либо овцу на них выменяет. Зарежет, нам рожки да ножки. Маня, а где у тебя лентенант-от? Куда он глядит?
Маруся не оставалась в долгу:
Супостаточка голоднаяХодила с батогом,С лейтенантом познакомилась,Забегала бегом.
И все трое опять давай хохотать.
Но однажды вечером, когда пришел Мягков, и Фаинка с Киюшкой предусмотрительно вышли из избы, Маруся опять до полночи была в слезах и на вопросы Фаинки только огрызалась: «Остань к водяному!».
На другой день тетку Шуру бригадир нарядил жать рожь, и девки вызвались подсоблять. Серпов на всех не хватило, но все равно в поле пошли вчетвером. Ржаные клона томились под летним зноем около речки. Белые с кремовым отливом бабочки порхали в густой высокой ржи. Белели ромашки в хлебном сорняко-вом подсаде, и васильки светились пронзительной своей синевой. Ворона, открыв от жары клюв, лениво сидела на вчерашнем суслоне. Маруся зажала отдельную полосу рядом с теткой Александрой, а Фаинка и Киюшка пошли на межу собирать землянику.
— Ой, Киюшка, матушка, до чего скусно и до чего много ягод-то. А во што собирать-то? Ничего не взяли.
Киюшка велела класть ягоды в рот. Она спросила Фаинку, чего это Маня опять ревела чуть не до полночи. Фаинка оглянулась и скорым шепотком начала сказывать:
— Дак чево, чево, разве не знаешь?
— Не знаю, — сказала Киюшка, хотя все почти давно знала.
— Ишшо и в тот раз ревела, Маня-то, и вчерась ревела. Этот Леля и в тот раз лазил к ей за пазуху-то. Вчерась опеть за титьку схватил. Маня от него в куть, а он за ней. Я, грит, тебе не один, а три пайка выдам. Только приди, грит, в баню, когда деревня уснет.
— Лешой рогатой, бес, харя бесстыжая!
— Пес! — подтвердила Фаинка. — Пойдем, нажнем хоть по два снопа.
Но тетка Шура отняла серп, воткнула в суслон и отпустила девок по ягоды.
— Идите туды подале, к ричке-то! Там и черница в мошке растет.
Они ушли к самому лесу далеко от ржаного поля. В сухом верховом болотце поспевала черника. Нарвали попутно по полной охапке вкусных зеленых гиглей. И тут, чуть пониже, оказалась каменистая речка. Небольшой омуток с рыбными стайками и желтеющими кувшинками так и манил к себе, обещая прохладу, питье, такую же тишину, как дома. Маруся первая побежала к реке:
