Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)
Холостяк священник не пожелал отстать от судейских, и за пирушкой в Темпле последовал прием у Ханимена, — тот, надо признаться, устроил все куда более пышно, поскольку угощение было заказано у Гантера. Окажись он в роли маменьки, дававшей завтрак в честь свадьбы своей душечки Рози, он и то не обставил бы все лучше и изысканней. Наш пиршественный стол украшало лишь два букета, у Ханимена их было — четыре, да еще большой ананас в придачу, который, наверно, стоил хозяину гинеи три-четыре и был искусно нарезан Пэрси Сибрайтом. Рози нашла, что ананас дивный.
— Она уже не помнит ананасов Вест-Индии, моя душечка! — воскликнула миссис Маккензи и тут же рассказала несколько увлекательных историй о банкетах, на которых присутствовала в колониях у тамошних губернаторов.
После трапезы хозяин предложил нам поразвлечься музыкой; о танцах, конечно, не могло быть и речи.
— Они, — сказал Ханимен с легким стоном, — не вяжутся с моим саном. К тому же, знаете ли, вы находитесь в келье, а посему должны довольствоваться пищей отшельника, — закончил он, обводя взглядом свой стол.
А пища сия, как сказано, была преотменная. Только вино плоховато, на чем мы дружно сошлись с Джорджем и Сибом, почему и льстили себя мыслью, что наш пир в общем удался больше пасторского. Особенно скверно обстояло дело с шампанским, так что Уорингтон даже поделился этим наблюдением с соседом — чернявым джентльменом, украшенным эспаньолкой и множеством великолепных колец и цепочек.
Кроме наших дам, были приглашены в гости еще супруга и дочь чернявого джентльмена. Старшая из этих двух особ была одета чрезвычайно богато. И хотя миссис Маккенри умела подать товар лицом и носила позолоченный браслет, как иная не носит изумрудный фермуар, ее простенькие побрякушки совсем померкли рядом с ослепительными драгоценностями упомянутой гостьи. Пальцы у той были сплошь унизаны сверкающими кольцами, а колпачок на флакончике с нюхательной солью был величиной с мужнину золотую табакерку и сделан из того же драгоценного материала. Наши дамы, надо признаться, прибыли с Фицрой-сквер в простеньком кебе, а эти подкатили в роскошной открытой коляске, запряженной белыми лошадками — вся упряжь в медных бляхах, — и погоняла их сама леди в кольцах, держа в руках хлыст, одновременно служивший зонтиком. Миссис Маккензи, стоявшая у окна, обвив рукой стан дочки, вероятно, не без зависти наблюдала их появление. А восхищенная Рози воскликнула:
— Чьи это такие хорошенькие лошадки, милый мистер Ханимен?
— Это… э… э… миссис и мисс Шеррик, — отвечает священник, слегка зардевшись, — они любезно приняли мое приглашение на завтрак.
— А, виноторговцы, — сказала себе миссис Маккензи. Она видела медную дощечку Шеррика на подвале часовни леди Уиттлси, и возможно поэтому сегодня чуть высокопарней обычного рассуждает за столом про колониальных губернаторов и их жен, упоминая лишь тех, чьим именам предшествовали разные звучные титулы.
Шампанское, которое мистер Уорингтон раскритиковал своему соседу, было как раз от Шеррика, но виноторговец ничуть не обиделся; напротив, он громко расхохотался в ответ; заулыбались и те из нас, кто понял всю забавность этой ситуации. Сам же Джордж Уорингтон ничего не уловил — он, пожалуй, знал Лондон не лучше сидевших против него дам, которые, впрочем, были еще простодушнее и полагали, что шампанское превосходно. Миссис Шеррик молчала в течение всего обеда и беспрестанно поглядывала на мужа с некоторой опаской, точно не привыкла действовать без разрешения своего повелителя, а тот, как я подметил, многозначительно посматривал на нее и делал ей страшные глаза, из чего я заключил, что дома он держит ее в ежовых рукавицах. Мисс Шеррик была удивительно хороша; она почти не поднимала своих опушенных густыми ресницами глаз, но когда все же взглядывала на Клайва, который был к ней очень внимателен (повеса и по сей день не может видеть хорошенькой женщины, чтобы не выказать ей внимания), — когда взглядывала на него и улыбалась ему, то, право же, казалась настоящей красавицей: личико округлое, бледный лоб, смоляные брови дугой, губки пухлые, слегка подведенные — или лучше сказать — оттененные, как то делала ее гувернантка, мадемуазель Ленуар.
Пэрси Сибрайт с обычной своей галантностью занимал миссис Маккензи, но, как ни старалась эта дама быть приветливой, по всему было видно, что завтрак не очень-то ей по вкусу. Бедняга Сибрайт, о чьих нынешних обстоятельствах и видах на будущее она выспросила меня самым невинным образом, явно не годился в женихи миленькой Рози. А откуда ей было знать, что он так же не может не быть любезным, как солнце не может не светить. Едва Рози покончила с ананасом и в ответ на расспросы Пэрси Сибрайта чистосердечно призналась, что этот плод ей нравится больше малины и ежевики из бабушкиного сада, как миссис Маккензи воскликнула:
— А теперь, Рози, душечка, спой нам что-нибудь. Ты ведь обещала мистеру Пенденнису спеть песенку.
Хозяин тут же кинулся открывать фортепьяно. Вдова сняла свои чищеные перчатки (на миссис Шеррик были новенькие, лучшей парижской фирмы), и маленькая Рози исполнила свой первый номер, а затем и второй, вызвав бурные аплодисменты. Мать и дочь, обнявшись, отходят от инструмента.
— Браво, браво! — кричит Пэрси Сибрайт.
А мистер Клайв Ньюком — неужто молчит? Он стоит спиной к фортепьяно и неотрывно глядит в очи мисс Шеррик.
Пэрси исполняет не то испанскую сегидилью, не то немецкий зонг, не то французский романс, не то неаполитанскую канцонетту, но, должен признаться, слушают его без внимания. Здесь появляется присланный миссис Ридли кофе, которого с огромным количеством сахара отведывает миссис Шеррик, как до того отведала в изобилии всякой всячины — цыплят, кремов, заливного, яиц ржанки, креветок, винограда и не знаю чего еще. Тут мистер Ханимен делает шаг вперед и почтительно осведомляется, не согласятся ли спеть миссис и мисс Шеррик. Мать встает, кланяется и, снявши вновь свои парижские перчатки и обнажив большие белые, унизанные кольцами руки, подзывает свою дочь Джулию и вместе с ней направляется к фортепьяно.
— Это ей-то петь, — шепчет миссис Маккензи, — столько съевши?!
Ей-то петь? Боже правый! Бедная миссис Маккензи, до чего же вы отстали от жизни! Если, живя в Вест-Индии, вы хоть раз заглядывали в английские газеты, то, конечно, должны были знать о прославленной мисс Фолторп. Это и есть миссис Шеррик. После трех лет блистательных триумфов на сценах Ла Скала, Пергола, Сан-Карло и английского оперного театра, она оставила свою профессию и, отказав сотне искателей, вышла замуж за Шеррика, который был тогда поверенным при мистере Коксе, всем известном незадачливом директоре театра "Друри-Лейн". После женитьбы мистер Шеррик, как человек с принципами, запретил супруге выступать на публике, но петь в частном доме она, разумеется, вольна, коли ей охота. И вот вместе с дочкой, обладательницей великолепного контральто, она царственно усаживается за фортепьяно, и они так чудесно поют дуэтом, что все собравшиеся, за единственным исключением, восхищены и очарованы. Даже маленькая мисс Канн неслышно поднимается по лестнице и стоит с миссис Ридли под дверью, слушая музыку.
Мисс Шеррик поет и кажется еще краше прежнего. Клайв Ньюком от нее в восторге, и бесхитростная Рози тоже. Сердечко ее радостно трепещет, голубые глаза сияют восхищеньем и благодарностью, и она простодушно говорит мисс Шеррик:
— Зачем же вы просили меня петь, когда сами так прекрасно, так дивно поете? Прошу вас, не отходите от фортепьяно, спойте еще! — И она протянула победительнице ласковую ручку и, зардевшись, повела ее обратно к инструменту.
— Для вас, деточка, мы с Джулией будем петь, сколько угодно, — отвечает миссис Шеррик, приветливо кивая Рози.
Наконец и миссис Маккензи, которая все это время сидела в сторонке и, покусывая губы, барабанила пальцами по столику, подавляет обиду и рассыпается в комплиментах одержавшим верх певицам.
— Как это жестоко, мистер Ханимен, — заявляет она, — скрыть от нас, какое вы нам приготовили… удовольствие. Я и не подозревала, что мы встретим здесь настоящих певиц. Миссис Шеррик поет просто бесподобно.
— Приходите к нам в Риджентс-парк, мистер Ньюком, — говорит между тем мистер Шеррик, — и моя жена с дочкой будут петь вам, сколько душе угодно. Довольны вы домом на Фицрой-сквер? Может, надо что-нибудь починить? Для хорошего жильца я хороший хозяин. В таких делах я не смотрю на расходы. Бывает, что остаюсь в накладе. Назначьте день, когда пожалуете к нам, и я приглашу для вас хорошую кампанию. Ваш папенька заходил как-то с мистером Бинни — вы тогда были еще мальчиком, — и, смею думать неплохо провел вечер. Приходите — не пожалеете: я угощу вас стаканчиком доброго вина, не хуже, чем у других, — и он улыбается, видно, вспомнив про шампанское, которое разбранил мистер Уорингтон. — Я сегодня в карете, чтобы сделать приятное жене, — продолжает он, глядя из окна на щегольской экипаж, только что подкативший к дому. — Хорошо идут вместе эти лошадки, не правда ли? Любите лошадей? Знаю, что любите. Видел вас в Парке и несколько раз на нашей улице. У полковника редкая посадка, да и у вас, мистер Ньюком, не хуже. "Что бы им спешиться да зайти, — не раз говорил я себе… — Пришли, мол, перекусить, Шеррик, и осушить стаканчик хереса". Назначьте день, сэр. Может, и вы бы зашли, мистер Пенденнис?
