Марсель Пруст - Содом и Гоморра
Хотя такие мысли и залетали ко мне в голову, однако больше всего меня волновало пребывание в Бальбеке Андре, а потому заверения Альбертины все еще действовали на меня успокоительно; к тому же мне было известно, что скоро я буду меньше волноваться, так как Андре вместе с Розамундой и Жизелью должны уехать чуть ли не в самый день всеобщего съезда и ей оставалось пробыть с Альбертиной меньше месяца. Притом последнее время все слова и дела Альбертины, казалось, были направлены к тому, чтобы убить во мне последние подозрения, если они развеялись не до конца, или не дать им возродиться. Она нарочно не оставалась наедине с Андре, требовала, когда мы возвращались домой, чтобы я проводил ее до дверей, требовала, чтобы я за ней зашел, если мы собирались на прогулку. Андре держалась так же и словно бы избегала Альбертину. По одному этому было ясно, что они сговорились, но и другие признаки указывали на то, что Альбертина, видимо, довела до сведения своей приятельницы наше объяснение и обратилась к ней с просьбой рассеять мои нелепые подозрения.
Как раз в это время в бальбекском Гранд-отеле произошел скандал, который никак не мог способствовать моему успокоению. С некоторых пор сестра Блока находилась с какой-то бывшей актрисой в интимных отношениях, но вскоре это перестало их удовлетворять. Они полагали, что если они будут предаваться своим утехам на виду у всех, то это сообщит наслаждению особую извращенность, им хотелось, чтобы опасные их резвости привлекали к себе посторонние взгляды. Началось с ласк, которые можно было объяснить их тесной дружбой, предавались же они этим ласкам в игорном доме, около одного из столов, за которым шла игра в баккара. Мало-помалу они осмелели. Наконец однажды вечером, в большой танцевальной зале, и даже не в темном углу, они повели себя так, как будто лежали на своей постели. Недалеко от них были два офицера с женами, и вот эти офицеры пожаловались директору. Сначала все были уверены, что это подействует. Но жалоба офицеров не возымела успеха: жили они в Неттехольме, приехали в Бальбек всего на один вечер, следовательно, никакой выгоды директор извлечь из них не мог. А сестре Блока нравоучения директора были не страшны потому, что, неведомо для нее самой, ей служило защитой покровительство Ниссона Бернара. Надо заметить, что Ниссон Бернар обожал своих родственников. Каждый год он снимал в Бальбеке для своего племянника роскошную виллу, и, куда бы его ни приглашали, ужинал он всегда у себя, то есть на самом деле в кругу семьи своего племянника. Зато дома он никогда не обедал. В полдень он уже был в Гранд-отеле. Подобно тому как другие содержат оперных статисток, он содержал официанта, отчасти напоминавшего посыльных, о которых мы уже говорили и которые привели нам на память юных израильтян из «Есфири» и из «Гофолии». Казалось бы, сорок лет разницы должны были оградить юношу от малоприятной близости с Бернаром. Но, как сказано в хорах у мудрого Расина:178
О боже, сколько искушенийНевинность юная встречает на пути!Душа должна прогнать бессчетный рой сомнений,Чтобы к тебе, господь, прийти.179
Хотя молодой официант «вдали от света взрос», то есть в бальбекском храме-отеле, он не последовал совету Иоада:
Властитель! Мощь свою не зижди на богатстве.180
Быть может, он оправдывал себя тем, что «мир полон грешников». Как бы то ни было, хотя Ниссон Бернар не надеялся на скорую победу, в первый же день
Ответной нежностью спасителю платя,Прижалось вдруг к нему спасенное дитя.181
А на другой день, когда Ниссон Бернар пошел с официантом погулять, «зараза близости невинность погубила». С тех пор в жизни юного существа произошел перелом. Хотя он по-прежнему подавал, как ему приказывал метрдотель, все его лицо так и пело:
Давайте петь и веселиться,Вслед за цветком срывать цветок.Коль скоро жизнь дана на краткий срок,Спешите ею насладиться!Кто ведает, что впереди нас ждет?Не добродетели, не славные деянья,Но только сладостное послушаньеЗдесь может дать и силу, и почет.182
Теперь уже Ниссон Бернар ежедневно приходил обедать в Гранд-отель и садился на свое место (так садится на свое место в партере мужчина, содержащий статистку, но только в данном случае это была особого рода статистка, еще ждавшая своего Дега). Ниссону Бернару доставляло удовольствие следить взглядом, как перед ним или в глубине ресторана, где под пальмой восседала кассирша, лавирует этот юнец, проявляя услужливость ко всем, кроме Ниссона Бернара, по отношению к которому он стал менее внимателен после того, как Бернар взял его на содержание, — потому ли, что, по мнению юного левита, с человеком, в любви которого ты не сомневаешься, можно быть не таким любезным, как с другими, потому ли, что любовь Ниссона Бернара его раздражала, или же из боязни, что, если их связь откроется, это может отрезать ему другие пути. Но и холодность юноши радовала Ниссона Бернара тем, что за ней скрывалось; то ли в Бернаре говорил иудейский атавизм, то ли его радовало осквернение христианского чувства, — как бы то ни было, он находил особое удовольствие в этой расиновой церемонии, пусть еврейской, пусть католической. Если бы Ниссон Бернар в самом деле присутствовал на представлении «Есфири» или «Гофолии», он пожалел бы, что разница в веках не дает ему возможности познакомиться с автором, Жаном Расином, которого он упросил бы дать своему подопечному роль поважнее. Но обеденная церемония не была сочинена кем-либо из драматургов, и ему приходилось поддерживать хорошие отношения не с драматургами, а всего лишь с директором и с Эме, чтобы «юный израильтянин» получил желанную должность помощника, а то и самого метрдотеля. Должность смотрителя винного погреба ему уже предлагали. Однако Бернар уговорил его отказаться от этого предложения, иначе он бы уже не наблюдал ежедневно, как тот носится по зеленой зале ресторана, и не пользовался бы его услугами на правах обыкновенного посетителя. А для Бернара это было такое большое удовольствие, что ради него он каждый год приезжал в Бальбек и обедал не у себя дома, причем первое из обыкновений своего дядюшки Блок объяснял его поэтической натурой, любовью к игре красок, к закатам, которыми надо любоваться именно над этим несравненным побережьем, а второе — укоренившейся в старом холостяке причудой.
В сущности, заблуждение родственников Ниссона Бернара, не догадывавшихся о настоящей причине его ежегодных приездов в Бальбек и того, что он там, к неудовольствию педантичной г-жи Блок, «хоть бы раз дома пообедал», — это их заблуждение на самом деле оборачивалось истиной, хотя и скрытой и усложненной. Ведь сам Ниссон Бернар не знал, насколько его страсть к бальбекскому побережью, к виду на море, открывавшемуся из ресторана, и маниакальные его привычки связаны с удовольствием содержать, точно оперную статистку, еще ждущую своего Дега, одного из прислуживавших ему и представлявших собой тоже, в сущности, девиц легкого поведения. Ради него Ниссон Бернар поддерживал с директором театра, то есть бальбекского отеля, с постановщиком и техническим режиссером Эме, роль которых во всей этой истории была отнюдь не из красивых, самые милые отношения. Кто знает, может быть, впоследствии они пригодятся для того, чтобы официант получил большое повышение и стал метрдотелем. А пока что наслаждение, которое получал Ниссон Бернар, при всей его поэтичности и созерцательной успокоительности, отчасти напоминало то, какое испытывают женолюбы — вроде, например, прежнего Свана, — знающие наверняка, что, выехав в свет, они встретят там свою возлюбленную. Только Ниссон Бернар садился на свое место — и вот уж предел его желаний появлялся на сцене, держа на приподнятой руке поднос с фруктами или сигарами. Потому-то каждое утро, поцеловав племянницу, поинтересовавшись, как идут дела у моего друга Блока, и протянув на ладони кусочки сахара своим лошадям, он быстрым шагом направлялся к Гранд-отелю. В доме у него мог бы начаться пожар, с племянницей могло бы быть дурно, а он все-таки непременно пошел бы туда. Недаром он, как чумы, боялся простуды — он ведь был ипохондриком: тогда пришлось бы лежать в постели и просить Эме, чтобы тот еще до завтрака прислал к нему его юного друга.
К тому же Бернар любил весь этот лабиринт коридоров, отдельных кабинетов, зал, гардеробных, кладовых, галерей, который представлял собой бальбекский отель. Вследствие своего восточного атавизма любивший серали, он вечером, перед уходом, украдкой обследовал извилины этого лабиринта.
В то время как Ниссон Бернар в поисках юных левитов отваживался спускаться даже в подвалы, всячески стараясь остаться незамеченным и избежать огласки, так что, глядя на него, вы невольно вспоминали стихи из «Жидовки»183:
