Пэлем Вудхауз - Том 11. Монти Бодкин и другие
— Конечно, пойду, куда денусь.
— А она поверит?
— Еще бы! Гляди, как все замечательно сходится. Ты выставил меня в таком свете, что она поверит любой небылице, раз я перед ней таким подлецом выгляжу.
— Извини.
— Ничего страшного. Весьма дальновидно с твоей стороны.
— А как ты объяснишь про помаду?
— Скажу, одолжил.
План казался осуществимым — Монти откинул последние сомнения. С волнением в груди он глядел на Реджи и видел, насколько глубоко заблуждался, поторопившись сравнить его приход с чумой и моровой язвой. Теперь Реджи предстал перед ним этаким современным Сидни Картоном.[50] Однако, размышляя о поступке, который ради него собирался совершить друг, он не мог подавить в себе легкие угрызения совести.
— Не боишься, что она взбеленится?
— Кто? Гертруда? Моя двоюродная сестра? Девочка, для которой я был заботливой нянькой и шлепал щеткою для волос? Уж не воображаешь ли ты, будто меня волнует, что обо мне подумает пампушка Гертруда? Боже упаси! Плевал я на нее с высокого дерева. Обо мне не беспокойся.
Монти раздирали противоречивые чувства. Конечно, ему неприятно было слышать, как предмет его любви именуют «пампушкой». Но радость была сильнее.
— Спасибо, — выдавил он.
— Итак, с надписями мы разобрались, — продолжал Реджи. — Перейдем к вашим с Фуксией играм в колечко…
— Не играли мы ни в какое колечко.
— Ну, в садовника, не все ли равно.
— Говорю тебе, мы беседовали об Амброзе.
— Звучит неубедительно, — заметил Реджи скептически. — Впрочем, дело твое, держись своей версии, если тебе так нравится. Я хочу сказать, тебе самому придется поднапрячься и как-то замять эту историю. Насчет надписи будь спокоен, ее я беру на себя. Сейчас схожу к Гертруде, а после займусь охмурением Мейбл Спенс. Кстати, как по-твоему, что лучше: замшевые ботинки, белые фланелевые штаны, галстук и пиджак с эмблемой «Тринити-холла»[51] или замшевые ботинки, белые фланелевые штаны, галстук и голубая куртка?
Монти призадумался.
— На мой взгляд, голубая куртка.
— Резонно, — согласился Реджи.
Тем временем Мейбл Спенс, не подозревая о том, какой ей уготован сюрприз, сидела у Айвора Лльюэлина и слушала из его трепещущих уст рассказ о провале вчерашних переговоров. Мистер Лльюэлин все еще лежал в постели, и его смертельно бледное лицо составляло резкий контраст с розовой пижамой.
— Этот субъект сказал, у него другие планы.
При этих зловещих словах голос киномагната дрогнул, и его мрачность, казалось, передалась Мейбл Спенс. Она тихонько присвистнула и, глубоко задумавшись, взяла сигарету из пачки, лежащей возле кровати. Этот, казалось бы, невинный жест привел мистера Лльюэлина в чрезвычайное раздражение.
— Не трогай мои сигареты! Свои у тебя есть?
— Вот оно, традиционное южное гостеприимство. Ладно, кладу на место… Значит, говоришь, другие планы?
— Он так сказал.
— Мне это не нравится.
— Мне тоже.
— Сдается мне, он не хочет играть в наши игры. Расскажи по порядку, что у вас произошло.
Мистер Лльюэлин устроился повыше на подушках.
— Я подослал к нему старшего Теннисона с готовым контрактом, только в графе о жалованье стоял пропуск. Ясно? Деньги для меня не играли роли. Главное было выяснить, согласен ли он пойти ко мне актером, и если да, он был волен проставить любую приемлемую для себя сумму. Теннисон вернулся и говорит: сказал «Спасибо», но у него другие планы.
Мейбл Спенс покачала головой:
— Мне это не нравится.
Это замечание взбесило Лльюэлина не меньше, чем самовольство с сигаретами.
— Заладила одно и то же. Естественно, тебе это не нравится. Как будто мне это нравится. Может, по-твоему, я пляшу от радости? Или распеваю песни? Или устраиваю бурные овации и кричу «бис»?
Мейбл по-прежнему пребывала в раздумьях. Она была решительно сбита с толку. Окажись в ее шкуре Монти Бодкин, он бы непременно заявил, что случай беспрецедентный. Но она призналась, что это выше ее разумения.
— Естественно, выше. Я тоже ничего не понял, — сказал мистер Лльюэлин, — пока Теннисон не сообщил дополнительную информацию. Знаешь, что он сказал? Оказывается, этот Бодкин без пяти минут миллионер. Улавливаешь, что это значит? Это значит, что шпионажем он занимается не корысти ради. Как садист какой-то. На денежную сторону ему начихать. Ему приятно упиваться человеческими страданиями. Ну, разве мыслимо совладать с таким человеком?
На миг он погрузился в раздумья. А вдруг, размышлял он, над ним тяготеет злой рок — раз в жизни судьба столкнула с таможенным сыщиком, и надо же тому оказаться миллионером да еще с изуверскими наклонностями.
— Все, выхожу из игры. Меня раскрыли. Внесу ожерелье Грейс в декларацию, заплачу пошлину, и точка.
— Я бы на твоем месте поостереглась.
— Мне все равно, что бы ты делала на моем месте. Как я сказал, так оно и будет.
— Разумеется, тебе виднее.
— Правильно, мне виднее.
— Между прочим, вчера вечером пришла телеграмма от Грейс, — произнесла Мейбл задумчиво.
Железная решимость мистера Лльюэлина поколебалась. Краски на его лице пожухли. Непроизвольно копируя Монти Бодкина, он облизал губы кончиком языка.
— Телеграмма? От Грейс?
— Да.
— Покажи.
— Она у меня в каюте.
— И что же она пишет?
— Дословно не помню. Если вкратце: учти, провалишь дело — ты знаешь, что тебя ждет.
— Знаю, — прошептал мистер Лльюэлин пересохшими губами.
Мейбл Спенс взглянула на него с сочувствием.
— Айки, ей-богу, — сказала она, — я бы на твоем месте довела дело до конца. К чему искушать судьбу? Ты ведь знаешь Грейс. У нее импульсивный характер. Не забывай, она сейчас в Париже, и все, что ей нужно для развода, это надеть шляпку и вызвать такси.
Мистер Лльюэлин помнил об этом.
— Ну, не хочет Бодкин идти на сотрудничество. Допустим, он уже пронюхал о твоей затее. Допустим, он подаст сигнал на берег и накажет своим приятелям-таможенникам глаз с тебя не спускать. И что? Пока тебя не начнут проверять, тебе ничего не грозит. А к тому моменту Джордж вместе с добычей будет уже за милю от дока.
Мистер Лльюэлин не желал внимать словам утешения. Вероятно, виной тому было предубеждение к операции «эпизод со шляпой», в немалой степени — из-за участия в ней шурина, и предубеждение это было сильным. Оптимизм Мейбл вместо счастливой улыбки вызвал у него кислую ухмылку.
— Думаешь, такой смышленый парень ничего не заподозрит, когда увидит, как мы с Джорджем сшибаем друг с друга шляпы, точно пара водевильных комиков? Да он в ту же секунду раскусит, что дело нечисто!
— Ничего он не раскусит. Его там вообще не будет.
— А куда же он денется? Едва мы сойдем на берег, он тотчас сядет мне на хвост.
— Не сядет. Смело иди и встречайся с Джорджем, мы задержим его на пароходе.
— Да? И каким образом, интересно знать?
— Запросто. Например, по пути его перехватит Реджи Теннисон. Они с Бодкином большие друзья. Реджи уведет его в укромное место на пару слов. Предоставь это дело мне. Я разберусь.
Мистер Лльюэлин, как мы уже видели, никогда не испытывал к свояченице большой симпатии, но поневоле признал, что есть у нее в характере что-то, располагающее к доверию. Ему стало чуть легче дышать.
— Естественно, я не стану посвящать Реджи в наш проект. Просто объясню, что ему делать, и все.
— Думаешь, ему этого будет достаточно?
— Вполне.
— Вы с Реджи отлично спелись, как я погляжу.
— Он мне нравится. И мне его жалко, бедняжку. Домашние отсылают его в какую-то монреальскую контору, он из-за этого сам не свой. Он считает, что если вообще ему надо работать, то он предпочел бы совсем иные края — там, где просторы величественны и безбрежны, где мужчины походят на мужчин, а главное, женщины — на женщин. Что-нибудь наподобие Голливуда.
Мистер Лльюэлин настороженно прищурился, в глазах его мелькнула тень подозрения. Он нутром чуял что-то недоброе. Оно витало в воздухе.
— Ну-ну, — заинтересовался он. — Вот оно как?
— И знаешь, мне подумалось, может, подыщешь ему местечко на киностудии?
Видимая часть туловища Айвора Лльюэлина конвульсивно задергалась, а бегущая по одеялу рябь показывала, что невидимую часть также сотрясают судороги. Хотя подобные дискуссии повторялись с изрядной частотой, как только они затевались, ему всякий раз изменяло самообладание. Когда перед ним обрисовывалась перспектива подыскать местечко для родственника или знакомого родственника, родственника жены или знакомого родственника жены, у него появлялось такое ощущение, будто его внутренности перемешивают колом. В подобных ситуациях он имел обыкновение реветь как морской лев, который требует рыбу, и так он и поступил.
