Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания
Она велит мне надеть пальто, но у меня никакого пальто нет, и она говорит: полагаю, без толку спрашивать, есть ли у тебя зонтик. Идем.
Бабушка накидывает на голову шаль, я выхожу за ней из двери на улицу, и мы бредем под дождем почти две мили до Росбрин Роуд. Она стучит в дверь одного домишки в длинном ряду одноэтажных домиков. Эй, Ламан! Ты там, я знаю. Открывай.
Бабушка, а почему ты зовешь его «Ламан»? У него имя, кажется, Джерард?
Почем мне знать? Почем я знаю, за что твоего дядю Пэта прозвали Эбом? А его люди зовут Ламаном. Открой дверь, не то мы сами зайдем. На работе, что ли, задержался?
Бабушка толкает дверь. В доме темно, и в воздухе стоит влажный сладковатый запах. Это, видимо, кухня, и она ведет в комнату поменьше. Над спальней небольшой чердак, и в потолке окно, по которому стучит дождь. Кругом ящики, газеты, журналы, объедки какие-то, чашки, пустые консервные банки. Всю спальню занимают две кровати: одна огромная, другая, что у окна - поменьше. На большой кровати какой-то бугор. Ламан, это ты? - пихает его бабушка. Поднимайся, ну же, вставай.
Что? А? Чего? Чего?
У нас беда. Энджелу с детьми выселяют, а тут еще хляби небесные разверзлись. Им надо где-то пожить, пока на ноги не встанут, а мне их селить некуда. Если хочешь, отдай им чердак – нет, так не пойдет: дети туда лазить не смогут, упадут и убьются, - давай-ка, перебирайся туда сам, а они сюда переедут.
Ладно, ладно, ладно, ладно.
Ламан поднимается с кровати - от него несет виски. Он уходит на кухню, двигает стол к стене и забирается на чердак. Ну, вот и славно, говорит бабушка. Переселяйтесь хоть сегодня, и никакие вышибалы вам не страшны.
Все, я ушла домой, говорит она маме. Бабушка устала и вымокла до нитки, а ей уже не двадцать пять. Кровать и прочую мебель перевозить не надо, говорит она, у Ламана Гриффина все это есть. Мы сажаем Альфи в коляску и кладем туда же горшок, сковородку, чайник, банки из-под варенья и кружки, Папу, две балки и пальто, которые служат нам одеялами. Мы натягиваем пальто на головы и выходим с коляской на улицу. Мама велит нам вести себя тихо, иначе соседи узнают, что нас выселяют, и мы опозоримся навсегда. Коляска трясется и вихляет из стороны в сторону, потому что одно колесо у нее кривое. Мы стараемся везти ее прямо, и радуемся, потому что времени, должно быть, уже за полночь, значит, утром нас в школу наверняка не отправят. Мы теперь будем жить так далеко от нашей школы, что, быть может, нам и вовсе туда ходить не придется. Как только мы сворачиваем с нашего переулка, Альфи принимается стучать по горшку ложкой, а Майкл запевает песню из кино с Элом Джонсоном, Swanee, how I love ya, how I love ya, my dear ol’Swanee. Мы смеемся, потому что он старается петь как Эл Джонсон, взрослым голосом.
Хорошо, что время уже позднее, говорит мама, и никто на улице нас не видит, не то я сгорела бы со стыда.
Мы добираемся до места, высаживаем Альфи из коляски, вынимаем наше имущество, и мы с Мэлаки спешим обратно на Роден Лейн, чтобы забрать чемодан. Мама говорит, что умрет, если с чемоданом и со всем, что в нем, вдруг что-то случится.
Мэлаки и я устраиваемся на разных концах маленькой кровати. Большую кровать занимает мама вместе с Альфи, а Майкл засыпает в изножье. Воздух сырой и затхлый, а над головой у нас храпит Ламан Гриффин. Лестниц нигде в доме нет, значит, нету и Ангелов Седьмой Ступеньки.
Но мне двенадцать лет, почти тринадцать – может, для ангелов я уже староват.
Утром, еще затемно, звенит будильник, и Ламан Гриффин принимается кряхтеть, сморкаться и отхаркиваться. Пол под ним скрипит; он долго писает в ночной горшок, и мы суем пальто себе в рот, чтобы не рассмеяться, а мама шипит: ш-ш, тише. Он громыхает где-то над нами, потом спускается, берет велосипед и пинком отворяет дверь. Мама шепчет: опасность миновала, спите дальше. Можете сегодня в школу не ходить.
Нам не спится. Мы в новом доме, нам хочется писать, и еще нам хочется все исследовать. Туалет снаружи, примерно в десяти шагах от задней двери - наш собственный туалет, с дверью, которая закрывается, и с нормальным сиденьем, на котором можно сидеть и читать обрывки «Лимерик Лидер», которые Ламан Гриффин там оставил, чтоб ими подтираться. В нашем распоряжении широкий задний двор, сад, поросший высокой травой и сорняками, старый велосипед, на котором, похоже, великан ездил, на земле кипа старых, прогнивших газет и журналов, ржавая швейная машинка и мертвая кошка с петлей на шее, которую из-за забора, наверное, кто-то забросил.
Майкл представляет себе, что это Африка, и все время спрашивает: а где Тарзан, где Тарзан? Он носится без штанов по заднему двору, изображая Тарзана, который перелетает с боевым кличем с дерева на дерево. Мэлаки заглядывает поверх забора в соседские дворы и говорит, что там огороды. У всех что-то растет. Давайте тоже разведем огород. Картошку посадим, и все такое.
Мама выглядывает из задней двери: поищите, нет ли чего подходящего, чтобы огонь развести.
К задней стене дома пристроен деревянный сарай. Он уже еле держится, и пару досок наверняка можно пустить на дрова. Мама с отвращением смотрит на принесенные нами доски. Какое гнилье, говорит она, и полно каких-то белых личинок, но нищим выбирать не приходится. Доски в горящей бумаге потрескивают, и мы глядим, как белые личинки пытаются спастись. Майкл говорит, что ему жалко белых личинок - но мы-то знаем, что он вообще всех на свете жалеет.
Мама рассказывает нам, что раньше в этом доме был магазин, и мать Ламана Гриффина продавала через окошко разные продукты, и поэтому она смогла отправить Ламана в Роквелльский Колледж - там он выучился и стал офицером Королевского Флота – правда, настоящим офицером. Вот он, на фотографии, среди сослуживцев, на приеме в честь знаменитой американской кинозвезды Джин Харлоу. Он в нее безумно влюбился, но что поделать? Она - Джин Харлоу, а он какой-то офицер Королевского Флота; тогда он запил, и с Флота его уволили. И вот до чего докатился: работает каким-то электриком, в доме жуть что творится – жильем человеческим это не назовешь. Ясно, что после смерти матери Ламан ничего тут не трогал, так что, если мы хотим тут жить, нам придется сделать уборку.
Мы находим коробки, битком набитые бутылочками с фиолетовым маслом для волос. Пока мама сидит в туалете, мы одну из них открываем и мажем себе головы. Дивный запах, говорит Мэлаки, но мама возвращается и спрашивает: откуда эта жуткая вонь, и почему это волосы у вас вдруг сделались жирные? Она заставляет нас вымыть головы под уличным краном и высушиться старым полотенцем, которое вытаскивает из-под груды журналов под названием: «Новости Лондона в иллюстрациях» - таких старых, что с их фотографий читателю машут принц Эдвард и королева Виктория. Мы находим куски мыла «Перз» и толстую книгу под названием «Энциклопедия», из-за которой я сутками не сплю, потому что там рассказывается про все на свете, а мне только это и хочется знать.
Мы находим бутылки мази Слоуна, которая пригодится, как говорит мама, когда от сырости у нас начнутся спазмы и боли. На бутылке сказано: «Here's the pain, Where's the Sloan's?» Мы достаем коробочки с английскими булавками и мешки, забитые женскими шляпами, которые крошатся, едва к ним притронешься. Мы находим сумки с корсетами и подвязками, женские ботинки с высокой шнуровкой и различные снадобья, которые обещают всем румяные щеки, сияющие глаза и вьющийся волос. Мы находим письма от генерала Эвина O’Даффи на имя Джерарда Гриффина, эсквайра, в которых сказано: добро пожаловать в Национальный фронт, в ряды Ирландских Синих Рубашек; это честь узнать, что такой джентльмен, как Джерард Гриффин, столь превосходно образованный, прошедший закалку на Королевском Флоте, великолепный игрок в регби, знаменитый участник юношеской сборной Мунстера – чемпиона Ирландии и обладателя кубка Бейтмена, - интересуется нашим движением. Генерал О’Даффи формирует Ирландскую Бригаду, которая вскоре отправится в Испанию, чтобы сражаться за дело великого генералиссимуса-католика, самого Франко, и мистер Гриффин для Бригады был бы славным приобретением.
Мама говорит, что Ламана не отпустила мать. Не для того она столько лет в магазине горбатилась и отправляла его в колледж, чтобы он умотал в Испанию из-за какого-то Франко; поэтому он остался дома и устроился туда, где работает до сих пор - копать ямы под столбы ЛЭП вдоль сельских дорог, - и мать была рада, что сын при ней остался; только по пятницам он напивался и страдал по Джин Харлоу.
Мама счастлива, что у нас теперь есть куча газет, чтобы развести огонь. Доски от ветхого сарая, прогорая, издают отвратительный запах, и мама беспокоится, что белые личинки выползут и размножатся.
Мы трудимся весь день, переносим коробки и сумки в сарай во дворе. Мама открывает все окна, чтобы выветрить запах масла для волос и многолетний затхлый воздух. Какое облегчение, говорит она, что под ногами опять виден пол, и можно в тишине и спокойствии сесть и выпить чашку чая; а потом, когда станет тепло, представьте, как будет здорово - мы, может, разобьем сад и там сядем пить чай, как принято у англичан.
