Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания
Och, нет, Энджела.
Пап, говорит Майкл, ты писал, что у тебя для нас есть подарок.
Да, сынок.
Он достает из чемодана коробку шоколадных конфет и протягивает маме. Она открывает коробку, и мы видим, что половины конфет нету.
Не мог удержаться? - говорит мама.
Она захлопывает коробку и кладет ее на каминную полку. Шоколад поедим завтра, после рождественского обеда.
Мама спрашивает у папы, привез ли он денег. Он говорит, что времена тяжелые нынче, работы мало, и мама говорит: что ты мне мозги-то пудришь? Война идет, и в Англии работы полно. Ты все пропил, да?
Папа, ты все пропил.
Папа, ты все пропил.
Папа, ты все пропил.
Мы кричим так громко, что Альфи начинает плакать. Папа говорит: och, мальчики, ну-ка, мальчики. Уважайте отца.
Папа надевает фуражку - он договорился встретиться с одним человеком. Мама говорит: иди, встречайся с этим своим человеком, но сюда пьяным, с песнями про Родди Маккорли или незнамо кого еще, сегодня не приходи.
Он возвращается пьяный, но ведет себя тихо и засыпает на полу возле маминой кровати.
На следующий день у нас праздничный обед, потому что в Обществе св. Винсента де Поля маме дали талончик на еду. На столе у нас овечья голова, капуста, мучнисто-белый картофель и в честь Рождества бутылка сидра. Папа говорит, что не голоден и только чаю выпьет, и просит у мамы сигарету. Поешь, говорит она. Рождество на дворе.
Папа твердит, что не голоден, но если других желающих нет, он съест овечьи глаза. Они очень питательные, говорит папа, и мы с отвращением смотрим, как он ест. Папа запивает их чаем и докуривает сигарету «Вудбайн», потом надевает фуражку и идет наверх за чемоданом.
Куда ты собрался? - говорит мама.
В Лондон.
Сегодня, в самый праздник? В Рождество?
Сегодня ехать – в самый раз. Кто-нибудь да подбросит рабочего человека до Дублина - вспомнит, что и Святому Семейству пришлось нелегко.
А на паром до Холихэда как попадешь, без гроша в кармане?
Так же, как в прошлый раз – когда на входе зазеваются.
Папа всех нас целует в лоб, велит вести себя хорошо, молиться, слушаться маму. Он обещает маме, что напишет, и она говорит: да уж, как обычно ты пишешь. Он берет чемодан и встает перед мамой. Она поднимается, берет с полки коробку шоколадных конфет и раздает нам. Мама кладет конфету в рот, но потом вынимает, потому что шоколад слишком твердый, и она не может его прожевать. У меня конфета мягкая, и я предлагаю поменяться на твердую, которая дольше будет таять во рту. Конфета вкусная, сливочная, а в серединке у нее орешек. Мэлаки и Майкл жалуются, что им орешка не досталось, и почему орешки все время Фрэнку достаются? Как это «все время»? - удивляется мама. У нас впервые в доме коробка конфет.
В школе ему дали булочку с изюмом, говорит Мэлаки, и ребята рассказывали, что он отдал изюминку Пэдди Клохесси – так почему он и нам свой орешек не отдал?
Потому что сейчас Рождество, говорит мама, к тому же у него больные глаза, а орешек для них очень полезен.
Орешек полечит ему глаза? - спрашивает Майкл.
Полечит.
А один или оба?
Думаю, оба.
Если бы у меня был еще орешек, говорит Майкл, я бы ему отдал, чтобы его полечить.
Я знаю, ты отдал бы, говорит мама.
Папа мгновение смотрит, как мы едим шоколад. Потом поднимает задвижку, выходит за дверь и закрывает ее за собой.
Мама говорит Брайди Хэннон: днем худо, а ночью еще хуже, и когда этот дождь прекратится? В ненастные дни, чтобы как-то согреться, она остается утром в постели и разрешает нам с Мэлаки зажечь огонь, а сама, сидя в кровати, кормит Альфи хлебом и поит из кружечки чаем. Нам приходится идти вниз по ступенькам в Ирландию, умываться, напустив в тазик воды из-под крана, и вытираться старой влажной рубахой, которая висит на спинке стула. Мама велит нам подойти к постели, встать смирно, и смотрит, не осталось ли вокруг шеи следов грязи, а если она их находит, отправляет обратно к тазику и влажной рубахе. Если в штанах появляется прореха, мама латает ее какой-нибудь тряпочкой. Мы носим короткие штаны, потому что нам еще не исполнилось тринадцать или четырнадцать. И гольфы у нас вечно дырявые, их надо штопать. Если у мамы ниток нет, а гольфы темного цвета, щиколотки можно вымазать черной ваксой для обуви, чтобы выглядеть поприличнее. Ужасно, когда сквозь дырки виднеется кожа – стыдно на люди показаться. Через несколько недель дырки увеличиваются настолько, что нам приходится гольфы оттягивать и подворачивать под пальцы ног, чтобы прорехи спрятать в башмак. В дождливые дни гольфы намокают, и нам приходится вешать их вечером у огня в надежде, что за ночь они высохнут. К утру грязь на гольфах спекается, они твердеют, и нам страшно их надевать – вдруг они раскрошатся у нас на глазах. Но гольфы надеть – это полдела, нужно еще заткнуть чем-то дырки в ботинках, и мы с Мэлаки деремся из-за всяких обрывков картона или бумаги, какие найдутся в доме. Майклу всего только шесть, и ему пришлось бы ждать, что оставят, но мама из постели кричит: а ну, живо помогли младшему брату. Если не почините ему башмаки, грозится она, я поднимусь, и кому-то не поздоровится. А нам и так Майкла жаль: он с Альфи играть не может, потому что намного старше его, и с нами не играет, потому что намного младше нас, и подраться ни с кем не может по той же причине.
Дальше одеваться просто. В той рубашке, в которой я спал, я иду в школу. Я ношу ее изо дня в день. В ней играю в футбол, карабкаюсь на стены, обираю огороды. В этой же рубахе я хожу на мессу и в Братство, а люди принюхиваются и отодвигаются. Если маме от Винсента де Поля дают талончик на новую рубашку, старая становится полотенцем и долгие месяцы висит на спинке стула; или же мама кроит из нее лоскутки и латает другие рубашки, или вовсе пускает ее на тряпки: какое-то время она служит пеленками Альфи, и, в конце концов, оказывается на полу - ее подтыкают под дверь, чтобы дождевая вода с улицы не текла в дом.
Мы идем в школу переулками и задворками, избегая встреч с детьми респектабельных горожан, которые ходят в школу «Братьев во Христе», или с богачами, которые ходят к иезуитам в «Крешент Колледж». Мальчики из «Братьев во Христе» носят твидовые пиджаки, теплые шерстяные свитера, рубахи, галстуки и блестящие новые ботинки. Именно они, как мы знаем, займут посты в государстве и будут помогать тем, кто правит миром. Ребята из «Крешент Колледж» ходят в блейзерах и школьных шарфах, небрежно обернутых вокруг шеи и перекинутых через плечо – чтобы всем было ясно, что они круче всех. У них длинные челки, падающие на лоб и глаза, и они могут трясти вихрами, как англичане. Именно они, как мы знаем, поступят в университет, унаследуют семейное предприятие, войдут в правительство, станут править миром. А мы станем посыльными на велосипедах и будем доставлять им продукты, или подадимся в Англию работать на стройках. Наши сестры будут сидеть с их детьми или драить полы - если сами в Англию не уедут. Мы все это знаем. Нам стыдно за то, как мы выглядим, и если кто из богатых школ скажет колкость, мы ввяжемся драку, и в итоге – кровь из носу, либо рваная одежда. Преподаватели из-за нас и драк наших выйдут из себя, потому что их сыновья ходят в богатые школы, и мы не смеем поднимать руку на тех, кто лучше нас, прав не имеем - и точка.
То и дело у нас в гостях мы застаем какую-нибудь женщину с ребенком – совершенно незнакомых. Они сидят у огня и беседуют с мамой - всегда именно женщина и ребенок. Мама встречает их где-нибудь на улице - они просят у нее несколько пенни, и ее сердце тает. Денег у нее никогда не бывает, поэтому она приглашает их домой, выпить чаю и поесть жареного хлеба, и если погода ненастная, разрешает им переночевать в углу у огня на куче тряпок. Когда мама угощает кого-то хлебом, нам самим остается меньше, но если мы жалуемся, она говорит: некоторым еще хуже, чем нам – ничего страшного, если мы немножко поделимся.
Майкл ничуть не лучше. Он приводит в дом стариков и бродячих псов. Рядом с ним в постели то и дело видишь собаку. Псы бывают раненые, безухие, бесхвостые. Однажды Майкл нашел в парке слепую борзую, которую мучили дети. Он отбил детей, подобрал борзую – размером больше, чем он сам, - и сообщил маме, что отдаст собаке свой ужин. Какой ужин? - говорит мама. Нам повезет, если в доме найдется хоть корочка хлеба. Пусть ест мой хлеб, отвечает Майкл. Мама требует, чтобы на следующий день собака из дома исчезла, и Майкл плачет всю ночь, а еще пуще рыдает утром, когда видит, что собака рядом с ним, в его постели, умерла. В школу он не пойдет, потому что ему надо вырыть могилу - там, где была раньше конюшня, - и он хочет, чтобы мы копали ее вместе с ним и потом прочитали розарий. Что толку молиться за пса, говорит Мэлаки, почем ты знаешь, может, он и католиком не был? Как это не был, рыдает Майкл, я ведь спал с ним в обнимку. Он так убивается из-за собаки, что мама разрешает нам всем остаться дома и не ходить в школу. Мы в таком восторге, что безропотно помогаем Майклу выкопать могилу и читаем три «Радуйся, Мария». Мы ведь не намерены весь наш выходной читать розарий за дохлого пса. Приводя домой стариков, Майкл умудряется разводить огонь и угощать их чаем, хотя ему только шесть лет. Мама говорит, что сходит с ума, когда, придя домой, видит этих стариков, которые сидят у огня, чешутся, пьют чай из ее любимой чашки и что-то бормочут. У Майкла, говорит она Брайди Хэннон, чутье на стариков, которые слегка не в себе, и если в доме не найдется для них куска хлеба, он постучит к соседям и, не смущаясь, попросит у них. В конце концов, мама запрещает Майклу приводить стариков. Один из них наградил нас вшами, и это сущее бедствие.
