Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
– И ты туда едешь?
– Да.
– К какому ты принадлежишь ведомству?
– Мы – СОДВ[105].
– Это все равно что УСС[106]?
– Да нет же, глупый. Не прикидывайся дурачком и не строй из себя обиженного только потому, что я влюблена в кого-то. Ты же ведь не спрашиваешь моего совета, когда собираешься в кого-то влюбиться.
– Ты его очень любишь?
– Я вовсе не говорила, что я его люблю. Я сказала, что влюблена в него. А хочешь, сегодня даже и влюблена не буду, раз тебе это неприятно. Я ведь здесь только на один день. Я не хочу быть нелюбезной.
– Ну тебя к черту, – сказал он.
– Может быть, мне взять машину и вернуться в отель? – спросила Гинни.
– Нет, Гинни. Мы сперва выпьем шампанского. У тебя машина есть? – спросила она Томаса Хадсона.
– Есть. Стоит там на площади.
– Можем мы поехать к тебе?
– Конечно. Позавтракаем здесь и поедем. А можно прихватить чего-нибудь и поесть дома.
– До чего это замечательно вышло, что мне удалось попасть сюда.
– Да, – сказал Томас Хадсон. – А откуда ты вообще знала, что здесь можно кое-кого встретить?
– Мне сказал один человек на аэродроме в Камагуэе, что ты здесь бываешь. И мы решили: не найдем тебя, посмотрим Гавану.
– Так давай посмотрим Гавану.
– Нет, – сказала она. – Пусть уж Гинни одна смотрит. А может быть, у тебя кто-нибудь есть, кто бы показал Гинни Гавану?
– Найдется.
– Только к вечеру мы должны вернуться в Камагуэй.
– В котором часу самолет?
– В шесть, кажется.
– Все устроим, – сказал Томас Хадсон.
К их столику подошел молодой человек, кубинец.
– Простите, пожалуйста, – сказал он. – Мне хотелось бы получить у вас автограф.
– С удовольствием, – сказала она.
Он подал ей открытку с изображением бара и Константе за стойкой, сбивающего коктейль, и она расписалась актерским размашистым почерком, так хорошо знакомым Томасу Хадсону.
– Не стану говорить, что это для моей маленькой дочки или для сына-школьника, – сказал молодой человек. – Это для меня самого.
– Тем приятнее, – сказала она и улыбнулась ему: – Очень мило, что вы меня попросили об этом.
– Я видел все ваши фильмы, – сказал молодой человек. – Я считаю вас самой красивой женщиной в мире.
– Чудесно, – сказала она. – Пожалуйста, продолжайте считать так.
– Не окажите ли вы мне честь выпить со мной?
– Мы тут пьем с моим другом.
– Я вашего друга знаю, – сказал молодой человек. – Мы знакомы уже много лет. Можно к вам подсесть, Том? Тем более у вас две дамы.
– Мистер Родригес, диктор городского радио, – сказал Томас Хадсон. – А как ваша фамилия, Гинни?
– Уотсон.
– Мисс Уотсон.
– Рад познакомиться, мисс Уотсон, – сказал диктор. Он был красивый молодой человек, черноволосый, загорелый, с ласковыми глазами, приятной улыбкой и большими, ухватистыми руками бейсболиста. Он и в самом деле играл в бейсбол, и не только в бейсбол, но и в азартные игры, и в его привлекательности было нечто от привлекательности профессионального игрока.
– Может быть, мы позавтракаем все вместе? – сказал он. – Сейчас как раз время ленча.
– Нам с мистером Хадсоном нужно съездить за город, – сказала она.
– Я охотно позавтракала бы с вами, – сказала Гинни. – Вы мне очень понравились.
– А он – приличный человек? – спросила она Томаса Хадсона.
– Даже отличный. Во всей Гаване лучшего не найдешь.
– Большое спасибо, Том, – сказал диктор. – Так вы решительно отказываетесь от завтрака?
– К сожалению, нам нужно ехать, – сказала она. – Мы и так задержались. Встретимся в отеле, Гинни. Спасибо, мистер Родригес.
– Вы, бесспорно, самая красивая женщина в мире, – сказал мистер Родригес. – Я всегда это знал, но сейчас я в этом убедился.
– Пожалуйста, продолжайте так считать, – сказала она, и мгновение спустя они уже были на площади. – Что ж, – сказала она. – Все очень хорошо получилось. Гинни он понравился, и он, кажется, милый.
– Он очень милый, – сказал Томас Хадсон, и шофер отворил перед ними дверцу машины.
– Ты сам милый, – сказала она. – Жаль только, что ты уже так много выпил сегодня. Потому-то я и замяла разговор о шампанском. Кто была твоя смуглая приятельница у стойки бара?
– Просто моя смуглая приятельница у стойки бара.
– Хочешь выпить еще? Можно остановиться где-нибудь по дороге.
– Нет. А ты хочешь?
– Ты же знаешь, я никогда не пью спиртного. Но от бокала вина я бы не отказалась.
– Дома у меня есть вино.
– Вот и чудесно. Теперь можешь меня поцеловать. Здесь нас не арестуют.
– Avonde vamos?[107] – спросил шофер, не поворачивая головы.
– A la finca[108], – сказал Томас Хадсон.
– Ах, Томми, Томми, Томми, – сказала она. – Ну что же ты меня не целуешь? Пусть он видит, это ведь ничего, правда?
– Да. Это ничего. Можешь потом ему вырезать язык, если хочешь.
– Не хочу. И вообще не хочу никаких жестокостей, теперь и никогда. Но ты милый, что предложил это.
– Идея была недурная. Расскажи мне о себе. Ты все прежняя люби-меня?
– Я такая же, как была.
– Правда, такая же?
– Конечно, такая же. В этом городе я твоя.
– До отправления самолета.
– Точно, – сказала она и поудобней устроилась на сиденье машины. – Посмотри, – сказала она. – Все нарядное, светлое осталось позади, и кругом грязно и неприглядно. Всегда с нами бывало так.
– Не всегда.
– Да, пожалуй, – сказала она. – Не всегда.
Они смотрели на все грязное и неприглядное кругом, и ее зоркий взгляд и грациозный ум мгновенно отмечали то, что он сумел разглядеть лишь за долгие годы.
– Вот теперь уже лучше, – сказала она. За всю жизнь она ни разу не солгала ему, и он тоже старался ей не лгать, но это очень плохо удавалось.
– Ты все еще меня любишь? – спросила она. – Говори как есть, не приукрашивай.
– Да. Ты сама должна знать.
– Я знаю, – сказала она и в доказательство обняла его, если это могло служить доказательством.
– Кто он, твой теперешний?
– Не будем о нем говорить. Тебе бы он не понравился.
– Скорей всего, – сказал он и так крепко прижал ее к себе, что, казалось, еще немного – и что-нибудь будет сломано, если один из них не высвободится. Это была старая их игра, и в конце концов высвободилась она и ничего не сломалось.
– Ты всегда выигрываешь, – сказала она. – Тебе хорошо, у тебя грудей нет.
– У меня многого нет, что есть у тебя. Ни таких длинных ног, ни лица, на которое взглянешь – и защемит сердце.
– Зато у тебя есть многое другое.
– Ну как же, – сказал он. – Например, по ночам – общество кота и подушки.
– Сегодня я заменю тебе это общество. Долго еще нам ехать?
– Одиннадцать минут.
– Слишком долго при данных обстоятельствах.
– Хочешь, я возьму руль и доеду за восемь?
– Нет, не надо. Лучше вспомни, как я учила тебя быть терпеливым.
– Это было самое разумное и нелепое, чему меня в жизни учили. Давай вкратце повторим урок.
– А нужно?
– Нет. Все равно уже только восемь минут осталось.
– У тебя дома уютно? Постель широкая?
– Увидишь, – сказал Томас Хадсон. – Что, уже начались обычные сомнения?
– Нет, – сказала она. – Но я хочу широкую-широкую постель. Чтобы можно было совсем забыть про армию.
– Есть широкая постель, – сказал он. – Настолько, что и для армии места хватит.
– Не хами, – сказала она. – Знал бы ты этих Сынов воздуха. Даже самые лучшие под конец демонстрируют фотографии своих жен.
– Слава богу, что я их не знаю. Мы хоть, может, и задубели от морской воды, но по крайней мере не именуем себя Сынами моря.
– Расскажи мне про это, – попросила она, угнездив руку у него в кармане.
– Нет.
– Я так и знала, и я потому тебя и люблю. Но мне любопытно, и люди расспрашивают меня, и я тревожусь.
– Любопытно – это куда ни шло, – сказал он. – А тревожиться незачем. Хотя, по пословице, любопытство кошку сгубило. У меня есть кошка, и она очень любопытна. – Он вспомнил Бойза и продолжал: – А тревоги губят дельцов, даже в полном расцвете сил. Мне за тебя не нужно тревожиться?
– Только как за актрису. И то не очень. Еще всего две минуты. Здесь красиво, мне нравится. А можно, мы позавтракаем в постели?
– А вдруг потом нас сморит сон?
– Ну и пусть, это не страшно. Лишь бы только я не упустила самолет.
Машина теперь круто взбиралась вверх по старой булыжной дороге, обсаженной большими деревьями.
– А ты ничего не боишься упустить?
– Только тебя, – сказал он.
– Нет, а в смысле обязанностей.
– Разве я похож на человека, у которого есть обязанности?
– Кто тебя знает. Ты превосходный актер. Хуже никогда не видала. Милый ты мой, сумасшедший, я тебя так люблю, – сказала она. – Я пересмотрела тебя во всех твоих главных ролях. Больше всего ты мне нравился в роли Верного Мужа, она у тебя очень искренне получалась. Помнишь, например, у «Рица» в Париже?
