Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
– Хорошо.
– Расскажи мне еще что-нибудь веселое. Если тебе будет весело рассказывать, тогда можно и без любви.
– Нет у меня веселых историй.
– Зачем ты так говоришь? Ты их сотни знаешь. Выпей еще одну порцию и расскажи мне веселую историю.
– А ты почему ничего не расскажешь?
– Что же мне рассказывать?
– Что-нибудь для укрепления этой, как ее, морали.
– Tu tienae la moral muy baja[80].
– Конечно. Я это прекрасно знаю. Но ты бы все-таки рассказала мне что-нибудь такое для укрепления.
– Этим тебе надо заниматься. Сам знаешь. Все другое, все, что ни попросишь, я сделаю. И это ты тоже знаешь.
– Ладно. Так ты правда хочешь послушать еще одну веселую историю?
– Да, пожалуйста. Вот твой бокал. Еще одна веселая история и еще один дайкири, и тебе станет совсем хорошо.
– Ручаешься?
– Нет, – сказала она и заплакала, глядя на него, заплакала легко и естественно, будто вода забила в роднике. – Том, что с тобой? Почему ты мне ничего не говоришь? Я боюсь спросить. Это?
– Это самое, – сказал Томас Хадсон. Тогда она заплакала навзрыд, и он обнял ее за плечи при всем честном народе и стал успокаивать. Она плакала некрасиво. Она плакала откровенно и сокрушительно.
– Бедный мой Том, – сказал она. – Бедный Том.
– Возьми себя в руки, mujer, и выпей коньяку. Вот теперь мы с тобой повеселимся.
– Не хочу я веселиться. Я никогда больше не буду веселиться.
– Постой, – сказал Томас Хадсон. – Видишь, как бывает, когда расскажешь людям все как есть.
– Сейчас я развеселюсь, – сказала она. – Подожди, дай мне минутку. Я схожу в уборную и успокоюсь.
Да уж, будь любезна, подумал Томас Хадсон. Потому что мне очень плохо, и, если ты не перестанешь плакать или заговоришь об этом, я отсюда смоюсь. А если я смоюсь отсюда, куда мне, к черту, деваться? Он понимал, что возможности его ограничены и что никакой «Дом греха» тут не поможет.
– Дай мне еще двойного замороженного дайкири без сахара. No se lo que pasa con esta mujer[81].
– Она плачет, как из лейки льет, – сказал бармен. – Вот кого бы пустить вместо водопровода.
– А как там дела с водопроводом? – спросил Томас Хадсон.
Его сосед слева – веселый коротышка со сломанным носом (в лицо Томас Хадсон его знал, но ни имени, ни политических убеждений вспомнить не мог) – сказал:
– Это cabrones[82]! За воду они всегда деньги вытянут, потому что без воды не обойдешься. Без всего прочего можно обойтись, а воду ничто не заменит. Без воды как ты обойдешься? Так что на воду они деньги у нас всегда вытянут. И значит, хорошего водопровода здесь не будет.
– Я что-то не совсем вас понимаю.
– Si, hombre[83]. Денег на водопровод они всегда наберут, потому что водопровод – вещь необходимая. Значит, проводить его не станут. Будете вы резать курочку, которая несет вам золотые водопроводы?
– А почему не провести водопровод, хорошо заработать на нем и словчить как-нибудь еще?
– Лучше, чем с водой, не словчишь. Пообещайте людям воду, вот вам и деньги. Какой политик будет проводить хороший водопровод и тем самым ставить крест на своем truco[84]? Политики неопытные, бывает, постреливают друг друга из-за всяких мелких дел, но кто захочет выбивать истинную основу из-под политической экономии? Предлагаю тост за таможню, за махинации с лотереей, за твердые цены на сахар и за то, чтобы у нас никогда не было водопровода.
– Prosit, – сказал Томас Хадсон.
Во время их разговора из дамской уборной появилась Умница Лил. Лицо она привела в порядок и не плакала, но вид у нее был убитый.
– Ты знаешь этого джентльмена? – спросил Томас Хадсон, представляя ей своего нового или же вновь обретенного старого знакомого.
– Знает, но только в постели, – сказал этот джентльмен.
– Callate[85], – сказала Умница Лил. – Он политик, – пояснила она Томасу Хадсону. – Muy hambriendo en este momento[86].
– Хочу пить, – поправил ее политик. – К вашим услугам, – сказал он Томасу Хадсону. – Что будем заказывать?
– Двойной замороженный дайкири без сахара. Бросим кости, кому платить?
– Нет, плачу я. У меня здесь неограниченный кредит.
– Он хороший человек, – шепотом сказала Томасу Хадсону Умница Лил, а хороший человек тем временем старался привлечь внимание ближайшего бармена. – Политик. Но очень честный и очень веселый.
Политик обнял Лил за талию.
– Ты с каждым днем худеешь, mi vida[87], – сказал он. – Мы с тобой, наверно, одной политической партии.
– Водопроводной, – сказал Томас Хадсон.
– Ну нет! Что это вы? Хотите отнять у нас хлеб наш насущный и напустить нам полон рот воды?
– Выпьем за то, чтобы puta guerra[88] скорее кончилась, – сказала Лил.
– Пьем.
– За черный рынок, – сказал политик. – За нехватку цемента. За тех, кто контролирует цены на черные бобы.
– Пьем, – сказал Томас Хадсон и добавил: – За рис.
– За рис, – сказал политик. – Пьем.
– Как тебе сейчас – лучше? – спросила Умница Лил.
– Конечно, лучше.
Томас Хадсон взглянул на нее и увидел, что она, того и гляди, опять зальется слезами.
– Только попробуй заплакать, – сказал он. – Я тебе физиономию разобью.
На стене за стойкой висел литографированный плакат, на котором был изображен человек в белом костюме, а под ним надпись: «Un Alcalde Mejor». «За лучшего мэра». Плакат был большой, и «лучший мэр» смотрел прямо в глаза всем здешним пьянчугам.
– За «Un Alcalde Mejor», – сказал политик. – За худшего мэра.
– Будете баллотироваться? – спросил его Томас Хадсон.
– А как же?
– Вот и хорошо! – сказала Умница Лил. – Давайте изложим нашу политическую платформу.
– Это не трудно. Лозунг у нас завлекательный: «Un Alcaldo Peor». А собственно, зачем нам платформа?
– Без платформы нельзя, – сказала Лил. – Ты как считаешь, Томас?
– Считаю, что нельзя. Ну а если так: долой сельские школы?
– Долой! – сказал кандидат в мэры.
– Menos guaguas y peores[89], – предложила Умница Лил.
– Прекрасно. Автобусы ходят реже и возят хуже.
– А почему бы нам вообще не разделаться с транспортом? – сказал кандидат. – Es mas sensillo[90].
– Правильно, – сказал Томас Хадсон. – Cero transporte[91].
– Коротко и благородно, – сказал кандидат. – И сразу видно, что мы люди беспристрастные. Но этот лозунг можно развить. Если так: Cero transporte aereo, iterrestre, maritimo[92].
– Прекрасно! Вот теперь у нас настоящая платформа. А что мы скажем о проказе?
– Pora una lepra mas grande para Cuba[93], – сказал кандидат.
– Por el cancer cubano[94], – сказал Томас Хадсон.
– Por una tubersulosis ampliada, adecuada y permanente para Cuba y los cubanos[95]. – сказал кандидат. – Это малость длинновато, но по радио прозвучит хорошо. Как мы относимся к сифилису, единоверцы мои?
– Por una sifilis criola cien por cien[96].
– Прекрасно, – сказал кандидат. – Долой пенициллин и все прочие штучки американского империализма.
– Долой, – сказал Томас Хадсон.
– По-моему, нам надо выпить, – сказала Умница Лил. – Как вы к этому относитесь, correlligionarios[97]?
– Блестящая мысль, – сказал кандидат. – Никому другому она и в голову не могла бы прийти.
– Даже тебе? – сказала Умница Лил.
– Наваливайтесь на мой кредит, – сказал кандидат. – Посмотрим, выдержит ли он такую атаку. Бар-мен, бар-друг, всем нам того же самого, а вот этому моему политическому соратнику без сахара.
– Вот хорошая идея для лозунга, – сказала Умница Лил. – Кубинский сахар кубинцам.
– Долой Северного Колосса! – сказал Томас Хадсон.
– Долой! – повторили остальные.
– Наши лозунги должны больше касаться внутренних дел и городских проблем. Пока мы воюем, пока мы все еще союзники, вникать в международные отношения не следует.
– Тем не менее лозунг «Долой Северного Колосса!» должен остаться в силе, – сказал Томас Хадсон. – Колосс ведет глобальную войну, и сейчас самое время валить его. Этот лозунг необходим.
– Когда меня выберут, тогда и свалим.
– За Un Alcalde Peor, – сказал Томас Хадсон.
– За всех за нас. За нашу партию, – сказал Alcaldo Peor. Он поднял стакан.
– Надо запомнить все обстоятельства рождения нашей партии и написать ее манифест. Какое сегодня число?
– Двадцатое. Более или менее.
– Двадцатое – чего?
– Двадцатое более или менее февраля. El grito de la Floridita[98].
– Торжественный момент! – сказал Томас Хадсон. – Ты умеешь писать, Умница Лил? Можешь все это увековечить?
– Писать я умею. Но сейчас я ничего не напишу.
