Томас Хьюз - Школьные годы Тома Брауна
Маленькая заведующая хозяйством в глубоком трауре была у себя. Он пожал ей руку, попытался завязать разговор, но вместо этого стал нервно ходить по комнате. Очевидно, оба они думали об одном и том же, но он никак не мог заставить себя заговорить об этом.
— Где можно найти Томаса? — сказал он в отчаянии, наконец.
— Думаю, в столовой для слуг, сэр. А вы разве ничего не съедите? — разочарованно спросила она.
— Нет, спасибо, — сказал он и пошёл на поиски старого служителя, который сидел у себя в каморке, как в старые времена, пытаясь разобрать свои иероглифы.
Он взглянул на него сквозь очки, а Том схватил его руку и крепко сжал её.
— Вижу, вы уже знаете, сэр, — сказал он.
Том кивнул, сел на скамейку, на которой чистили обувь, и старик рассказал ему всю историю, то и дело вытирая очки и буквально источая простую, безыскусную, честную печаль.
К тому времени, как он закончил, Тому было уже лучше.
— Где его похоронили, Томас? — спросил он, наконец.
— В часовне под алтарём, сэр, — ответил Томас. — Полагаю, вам нужен ключ.
— Да, Томас, спасибо.
Старик зазвенел своей связкой и поднялся, как будто собираясь идти с ним, но, сделав несколько шагов, остановился и сказал:
— Наверное, сэр, вы хотите пойти один?
Том кивнул, и он отдал ему связку ключей, сопроводив это наставлением хорошенько запереть за собой дверь и вернуть ключи до восьми часов.
Он быстро прошёл чрез внутренний двор на большое игровое поле. Стремление, которое гнало его сюда, как овод из греческих легенд, не давая покоя ни духу его, ни телу, было не то чтобы удовлетворено, — оно вдруг просто сошло на нет, испарилось. «Зачем туда идти? Это бесполезно», — подумал он и во весь рост растянулся на дёрне, безразлично глядя на знакомые предметы вокруг. Несколько городских ребятишек играли в крикет, установив свой викет на самом лучшем участке прямо посередине поля — настоящее святотатство в глазах капитана школьной крикетной команды. Он чуть было не встал, чтобы пойти и прогнать их. «Да ведь они меня не помнят. У них здесь больше прав, чем у меня», — пробормотал он. Мысль о том, что он не имеет тут больше власти, что его время прошло, впервые пришла к нему в голову, и это было очень горько. Он лежал на том самом месте, где обычно происходили драки, где сам он дрался шесть лет назад в своём первом и единственном поединке. Эта сцена представилась ему настолько ясно, что он почти наяву услышал крики собравшейся толпы и голос Иста, шепчущий ему в ухо, и, глядя через двор на дверь квартиры директора, почти ожидал, что она вот-вот откроется, и высокая фигура в академической шляпе и мантии направится к нему среди вязов.
Нет, нет! Теперь этого уже не увидеть. На круглой башне не развивается флаг! Все окна Школьного корпуса наглухо закрыты ставнями, а когда флаг опять поднимут и ставни откроют, то это будет в честь приезда незнакомца. Всё, что осталось на земле от того, кого он почитал, лежало, холодное и застывшее, под полом часовни. Он пойдёт и ещё раз увидит это место, а потом уйдёт, чтобы больше уже не возвращаться. Пусть новые люди и новые методы устраивают других, пусть кто угодно поклоняется восходящей звезде, сам он останется верен солнцу, которое закатилось. Он встал, подошёл к двери часовни, отпер её, воображая себя единственным скорбящим на всей земле и лелея своё эгоистичное горе.
Он прошёл через вестибюль и на мгновение остановился, чтобы бросить взгляд поверх пустых скамеек. Сердце его по-прежнему было полно гордыни и высокомерия, и он прошёл к тому месту, которое занимал шестиклассником, и сел, чтобы собраться с мыслями.
По правде говоря, их действительно нужно было собрать и привести в порядок. Воспоминания о восьми школьных годах роились у него в мозгу, перенося его то туда, то сюда; а подо всем этим, в глубине сердца, пульсировала тупая боль потери, которую невозможно возместить. Лучи вечернего солнца, проходя через витраж у него над головой, торжественно падали на противоположную стену, окрашивая её в дивные цвета, а полная тишина понемногу смягчила душу. Он повернулся и посмотрел на кафедру, а потом сел, обхватив голову руками, и застонал вслух. Если бы он только мог увидеть Доктора ещё раз, всего на пять минут, и рассказать ему всё, что было на сердце, — про то, чем он ему обязан, и как он любит и уважает его, и что с Божьей помощью будет следовать его примеру и в жизни, и в смерти, — тогда он безропотно снёс бы это. Но то, что он ушёл, так и не узнав обо всём, было просто невыносимо. «А вдруг он и так всё знает? — мысль об этом заставила его вздрогнуть. — А вдруг он сейчас около меня, в этой самой часовне? И если это так, то скорблю ли я по нему так, как он сам этого хотел бы, и не пожалею ли я об этом, когда встречусь с ним опять?»
Он выпрямился, огляделся и, после минутного раздумья, встал и смиренно пошёл к самой нижней скамейке, и сел на то самое место, которое занимал в своё первое воскресенье в Рагби. И тут старые воспоминания нахлынули на него снова, но уже смягчённые и приглушенные, и, отдавшись им, он почувствовал, что они несут утешение. Он посмотрел на большой витраж над алтарём и вспомнил, как старался не смотреть через это окно на деревья и грачей, когда был маленьким, — витража тогда ещё не было, на него потом собирали по подписке, и он написал домой, чтобы ему прислали для этого денег. А внизу, грубо выцарапанное на дубовой панели, было то самое имя того самого мальчика, который сидел по правую руку от него в тот первый день.
А потом к нему пришла мысль обо всех его старых школьных товарищах; они вставали перед ним класс за классом, благороднее, храбрее и чище, чем он, и, казалось, упрекали его. Как он мог не подумать о них и о том, что они чувствовали и чувствуют сейчас, — те, кто любил и уважал этого человека с самого начала, в то время как ему самому понадобились годы, чтобы узнать и полюбить его? Как он мог не подумать о тех, кто был ему ещё дороже, кто носил его имя, в ком текла его кровь, и кто остался теперь без мужа и отца? И тогда горе, которое он делил теперь с другими, стало светлым и возвышенным, и он снова встал и пошёл по ступенькам к алтарю. Слёзы обильно текли по его щекам, и он встал на колени со смирением и надеждой, чтобы сложить с себя часть ноши, которая оказалась слишком тяжёлой, чтобы нести её одному.
Здесь мы его и оставим. Разве можно найти для этого лучшее место, чем алтарь, перед которым он впервые уловил проблески славы своего предназначения и почувствовал связь, которая объединяет все живые души в единое человеческое братство; у могилы того, кто открыл ему глаза, чтобы он мог это видеть, и смягчил его сердце, чтобы он мог это чувствовать?
Не будем же слишком строги к нему, если в этот момент душа его полна могилой и тем, кто в ней лежит, а не алтарём и Тем, кому он посвящён. Думаю, через подобные этапы проходят все отважные молодые души, которые через почитание героев приходят к почитанию Того, кто Царь и Господин всех героев. Потому что только через наши таинственные человеческие отношения, через любовь, нежность и чистоту матерей, сестёр и жён, через силу, отвагу и мудрость отцов, братьев и учителей мы можем познать Того, в ком любовь, нежность, чистота, сила, отвага и мудрость пребывают во веки веков во всей своей полноте.
Школа Рагби
Note1
Брауны — очень распространённая английская фамилия. Говоря о «семействе Браунов», автор имеет в виду не какую-то конкретную семью, а рядовых англичан в противоположность аристократии.
Note2
Теккерей, Вильям Мэйкпис (william makepeace thackeray, 1811–1863) — классик английской литературы.
Note3
Дойл (doyle) — возможно, здесь имеется в виду кто-то из родственников известного писателя Артура Конан Дойла. Его дед, Джон Дойл, был знаменитым политическим карикатуристом, а дядя, Ричард Дойл — ведущим художником журнала «Панч» (“Punch”, английский юмористический журнал).
Note4
sacer vates (лат.) — священный поэт.
Note5
Работный дом — благотворительное учреждение для оказания помощи нуждающимся. Под помощью подразумевалось предоставление оплачиваемой работы на условиях проживания в таком доме и подчинения его внутреннему распорядку. Первые работные дома появились в Англии в XVI веке как мера борьбы с нищенством и имели принудительный характер. Подробней см. роман Ч, Диккенса «Оливер Твист».
Note6
Империя, над которой никогда не заходит солнце — Британская империя. В XIX веке владения британской короны занимали огромную территорию в обоих полушариях, так что солнце над этой империей действительно никогда не заходило.
Note7
