Эжен Сю - Парижские тайны. Том II
У Сары не вырвался ни горестный крик, ни крик ужаса, когда она узнала, что ее дочь на протяжении десяти лет жила в нищете, всеми покинутая…
Она не испытала ни малейших угрызений совести, вспомнив, что ведь она сама жестоким образом вырвала бедную девочку из того мирного убежища, куда ее поместил Родольф.
Эта бесчеловечная мать даже не стала расспрашивать Сычиху с естественной в подобных обстоятельствах тревогой об ужасном прошлом своего ребенка.
Нет! Честолюбие уже давно задушило в душе графини даже подобие материнского чувства и материнской нежности.
Сейчас ее охватила не радость от того, что нашлась ее дочь, нет, она теперь с новой силой предавалась надежде на то, что ей наконец удастся осуществить свою давнюю горделивую мечту, которую она лелеяла всю жизнь…
Родольф проявил участие к несчастной девочке, он, даже не зная ее, обогрел и приласкал… Что ж будет, когда он узнает, что она… его дочь!!
Ведь он свободен… а она, Сара, теперь вдова…
Перед глазами Сары уже сверкала корона великой герцогини.
Между тем Сычиха, передвигаясь мелкими шажками, наконец подошла к одному из концов стола и уже отвесно пристроила свой кинжал в соломенной сумке, его рукоятка теперь чуть высовывалась наружу… так что сжать ее в руке ничего не стоило…
Старуха была теперь всего лишь в нескольких шагах от графини.
— Умеете ли вы писать? — неожиданно спросила Сара.
И, отодвинув рукой ларец и драгоценности, она открыла бювар, лежавший перед чернильницей.
— Нет, сударыня, писать я не обучена, — на всякий случай ответила Сычиха.
— Тогда писать я буду сама под вашу диктовку… Расскажите мне подробно обо всех обстоятельствах, при которых вам передали в руки эту маленькую девочку.
И, усевшись в кресло, стоявшее перед письменным столом, Сара взяла перо и поманила к себе Сычиху. Единственный глаз старухи зловеще засверкал. Наконец-то… она стояла возле самого кресла графини! Сара, склонившись над столом, приготовилась писать.
— Я стану читать вам вслух то, что вы расскажете, читать буду медленно и раздельно, — проговорила графиня, — а вы меня поправите, если я в чем-нибудь ошибусь.
— Ладно, сударыня, — сказала Сычиха, следя за малейшими движениями Сары.
Затем она скользнула правой рукой в свою соломенную сумку, чтобы незаметно ухватиться за рукоятку кинжала.
Графиня начала писать:
«Я заявляю, что…»
Но тут она остановилась и, повернувшись к Сычихе, которая уже нащупала рукоятку своего кинжала, спросила:
— А когда именно вручили вам эту девочку?
— В феврале тысяча восемьсот двадцать седьмого года.
— А кто ее к вам привел? — снова спросила графиня, все так же глядя на Сычиху.
— Пьер Турнемин, он теперь на каторге в Рошфоре… А ему самому девочку отдала госпожа Серафен, экономка нотариуса.
Графиня снова начала писать, а потом вслух прочитала:
«Я заявляю, что в феврале тысяча восемьсот двадцать седьмого года, человек по имени…»
Сычиха достала свой кинжал…
Она уже подняла его, готовясь ударить свою жертву в спину, между лопатками…
Но тут Сара снова обернулась.
Сычиха, боясь, что ее застанут врасплох, поспешно опустала правую руку с кинжалом за спинку кресла, в котором сидела графиня, и нагнулась к ней, чтобы ответить на новый вопрос.
— Я позабыла, как зовут того человека, что привел к вам девочку, — сказала Сара.
— Пьер Турнемин, — ответила Сычиха.
— Пьер Турнемин, — повторила графиня, продолжая писать, — тот, что ныне находится на каторге в Рошфоре, привел ко мне девочку, которую ему вручила экономка господина…
Окончить фразу графине не удалось.
Сычиха, тихонько освободившись от своей соломенной сумки, которая бесшумно скользнула к ее ногам, набросилась на графиню столь же стремительно, сколь яростно, левой рукой она схватила Сару за шею и придавила ее лицо к столу, а правой рукою вонзила ей кинжал в спину, между лопатками…
Это ужасное нападение было совершено с такой быстротой и неожиданностью, что графиня не успела издать ни крика, ни стона.
Она так и осталась сидеть в кресле, уткнувшись лбом в крышку стола. Перо выпало из ее руки.
— Точно таким же ударом Громилушка… укокошил того старичка на улице Руль, — пробормотала чудовищная старуха. — Еще одна, которая никогда больше не заговорит… Ее счеты с жизнью покончены.
Сычиха, торопливо собрав драгоценности и побросав их в свою соломенную сумку, в спешке не заметила, что ее жертва еще дышит.
Совершив ограбление и убийство, отвратительная старуха отперла застекленную дверь и быстро пошла по аллее, обсаженной зеленеющими деревьями, затем проскользнула в небольшую калитку, что вела на безлюдную улицу, и миновала пустыри.
Возле Обсерватории она наняла фиакр, который отвез ее на Елисейские поля, к Краснорукому. Читатель уже знает, что вдова Марсиаль, Николя, Тыква и Крючок назначили Сычихе встречу в этом притоне для того, чтобы ограбить и убить там г-жу Матье.
Глава V
АГЕНТ СЫСКНОЙ ПОЛИЦИИ
Читатель уже знаком с кабачком «Кровоточащее сердце», который расположен на Елисейских полях, неподалеку от проспекта Кур-ла-Рен, в одном из широких оврагов, что находился по соседству с этим излюбленным местом для прогулок парижан еще несколько лет тому назад.
Обитатели острова Черпальщика еще не появились.
После отъезда Брадаманти, который, как мы уже знаем, отправился вместе с мачехой маркизы д’Арвиль в Нормандию, Хромуля вернулся жить к своему отцу.
Стоя на страже на верхней ступеньке лестницы, колченогий мальчишка должен был подать знак о приходе Марсиалей условным возгласом; тем временем Краснорукий доверительно беседовал с агентом сыскной полиции, неким Нарсисом Борелем: читатель, быть может, помнит, что мы встречали его в кабачке Людоедки, куда он пришел, чтобы арестовать двух злодеев, обвиненных в убийстве.
Это был человек лет сорока, коренастый и сильный, краснощекий, с острым и проницательным взглядом; лицо у него было гладко выбрито, для того чтобы ему легче было менять свой внешний вид, что было необходимо во время его сопряженных с опасностью действий, ибо ему часто приходилось соединять способность преображаться, свойственную актерам, с мужеством и энергией солдата для того, чтобы суметь поймать тех или иных преступников, с которыми ему приходилось бороться, прибегая и к хитрости, и к решительности. Словом, Нарсис Борель был одним из самых действенных и полезных орудий того провидения в миниатюре, как скромно и непритязательно именуют полицию.
Но вернемся к той беседе, какую вели Нарсис Борель и Краснорукий… Она, судя по всему, носила весьма оживленный характер.
— Да, вас обвиняют в том, что, пользуясь своим двойственным положением, — говорил агент сыскной полиции, — вы безнаказанно принимаете участие в кражах, которые совершает шайка самых опасных злоумышленников; вы, ничтоже сумняшеся, сообщаете ложные сведения о них сыскной полиции… Берегитесь, Краснорукий, если это подтвердится, с вами поступят безо всякого снисхождения.
— Увы! Я знаю, что меня обвиняют в подобных вещах, и это очень для меня огорчительно, любезный господин Нарсис, — отвечал Краснорукий, придавая своей лисьей мордочке выражение лицемерного сожаления. — Но надеюсь, что нынче мне наконец воздадут должное и мою добросовестность признают безо всяких оговорок.
— Поживем — увидим!
— И как только можно подозревать меня?! Разве я не доказывал много раз свою преданность? Разве не я, скажите прямо, помог вам в свое время арестовать на месте преступления Амбруаза Марсиаля, одного из самых опасных злоумышленников Парижа? Потому как верно говорят: порода, она всегда себя окажет, а порода этих Марсиалей, должно, вывелась в аду, и, если господь бог соизволит, она туда и отправится.
— Все это хорошо, даже превосходно, но ведь Амбруаза-то предупредили, что его собираются арестовать, и не явись я на час раньше того времени, которое вы мне указали, он бы от меня улизнул.
— Неужто вы полагаете, господин Нарсис, что я его тайно предупредил о вашем приходе?
— Я твердо знаю одно: этот разбойник в упор выстрелил в меня из пистолета: к счастью, пуля попала мне в руку.
— Конечно, господин Нарсис, спору нет, что ваше занятие не обходится без таких незадач.
— Ах, вы называете это незадачей!
— Вот именно, потому как этот негодяй наверняка собирался влепить вам пулю прямо в грудь!
— Целил ли он в руку, в грудь или в голову — не в этом дело, я не о том толкую; в каждом ремесле есть свои неприятности.
— Но зато и свои удовольствия, господин Нарсис, и свои удовольствия! Возьмем, к примеру, такой случай: человек такой смышленый, такой ловкий, такой храбрый, как вы… долгое время выслеживает целую шайку преступников, он преследует их, обходя квартал за кварталом, притон за притоном, и делает это с помощью такой надежной ищейки, как ваш покорный слуга, Краснорукий; и вот наконец человек этот, следуя за ними по пятам, загоняет их в мышеловку, из которой ни одному злодею не удастся ускользнуть; признайтесь, господин Нарсис, что такое дело доставит большое удовольствие… истинную радость охотнику… Не говоря уж о той пользе, какую поимка этой шайки принесет правосудию, — с важностью прибавил содержатель кабачка «Кровоточащее сердце».
