Окрылённые временем - Артем Веселый
Взгалдели:
— Ботай, чудило… Как же без нас-то?
— Мы в гвозде шляпка.
— То-то и оно, шляпки ноне не в почете.
Охнули, ххакнули, задермушились:
— Тузы, шестерки, винёвы козыри…
— Старый моряк… Мы — девятый вал!
Мах рукой просмоленной, обугленной в солнечке.
— Девятый? А то идет десятый вал… Полундра! Все накроет, все захлестнет, партейная сила зубаста.
— Эдакого нагородишь…
— Силы — вагон, еще повоюем.
— Крышка, соколы, о прежнем времячке думать забудь. Нонче куда ни повернись, в ячейку угодишь али в кружок… И мне, старому дураку, кольцо в губу да в тарарам студию. Чуть отыгрался. Ты, говорят, товарищ боцман, будешь вроде купца. Тьфу, мне ли в такие дела на старости лет.
— Ха-ха-ха, зашел Федочч!
— Дела-делишки…
— Бывалошно-то времячко любому сопляку припаял бы я неочередной наряд в галюн с рассеиваньем, а теперь — шалишь. Как, да што, да на каком основании… Вызовет вахтенный какого-нибудь салагу, тот и начнет бубнить: «почему меня, а не другого? Это не так, да это не эдак…» Башку оторвать мало за такие разговорчики!
— Растурись, старик, огоньку бутылочку-другую, сосет. Денежки у нас е, денежек подмолотили.
— Погазуем!
— Во вкус вошли?.. К фельнеру разя сунуться?
— Крой.
— Пистоны есть, на, держи!
Мишка выбросил на стол пучагу засаленных кредиток.
Горели, чадили сердца: бутылкой не зальешь, в море не утопишь… Куды тут… Широки сердца моряцкие, как баржи.
Убежал старик.
— Хха.
— Ххы.
— Во, как наши-то вырываются.
— Эдак.
Федотыч с бутылками. В стаканы разливал по-русски, всклень, через края расплескивал. Рассказывал боцман такое:
— Осталось у нас после белых лодка с дыркой да челнок без дна… И наш корабушка по уши в воде торчал. Котлы были порваны, арматура снята, ржавчины на вершок, травой все проросло. Стук — приказ: «Товарищи, восстановить!» «Есть!» Какой разговор? Есть и отдирай. Взялись. Давай-давай! С чего взяться? Струменту нет, матерьялу нет, денег нет, хлеба мамалыжного по полфунту в день. В трюмах вода, в рулевом вода, в кочегарке вода, клапаны порваны, отсеки разведены, ну, разруха на тыщу процентов… Качать воду надо. А как ее будешь качать, ежли турбины застонали? Удалые долго не думают, давай вручную мотать… паром. Гнали-гнали, гнали-гнали — глаза на лоб лезут. Стой, конвой! Приходим ватагой до начальника комиссара. «Вам паек?» спрашивает он. «Паек». — «Нет пайка, товарищи. Разруха, голод, красный ремонт, надо быть сознательными и так далее. Вот, говорит, вам махры по две осьмушки на рыло, а больше ничего сделать не могу. Скоро пришлют, говорит, из центра камсалистов на подмогу, а больше ничего сделать не могу». Закурили мы той самой махры, утерлись да и пошли.
Мишка с Ванькой слушали тяжело, тяжело рыгали, уперев глаза в пол. Федотыч бегал по каюте, вязал слова в узлы:
— Разве ж когда вырывалось из моряцких рук хоть одно дело? Никогда сроду. По щепке склеили, по винту снесли, а сгрохали кораблюшку. Завод же опять помог, шибко помог. Камса поддержала. Ребятишки, а старатели, цепки до дела, прокляты…
— Ты, что же, за лычком тянешься? — спросил Ванька.
— Лычко мне ни к чему, издыхать пора… И совсем тут не в лычке звук.
Подмокли, рассолодели, в руготне полоскались яро.
— Утята?
— Крупа, говоришь?
— Прямо сказать, пистоны. Никакого к тебе уваженья. Хозяевами себя чувствуют, хозяевами всего корабля, а может, и всей Расеи. Мы, гыт, принципияльно и категорически. Не подойди… Заглянул счас на полубак, там их полно. Кричат, ровно на пожаре. День в работе на ногах, ночью, глядишь, где бы отдохнуть, а они, сукины сыны, собранье за собраньем шпарют, ровно перебесились.
Старик помолчал, поморщился и добавил:
— Политика… И сколько она этого глупого народу перепортила, беды! Пей, ребятишки…
Мишка воткнул в старика тяжелый взгляд:
— Ах, Федочч, рыжа голова…
И Ванька посмотрел на старика быковато:
— Из старой команды остался кто?
— Есть, есть. Ефимка подлец, сигнальщик Лаврушка, шкипер Лексей Фонасич, коком исчо Алешка Костылев, да теперь, слышно, на берег его списывают за хорошие дела.
— Чем они дышат?
— Ефимка в ячейку подался, а эти вола валяют, дела не делают и от дела не бегают.
Боцман, по старой привычке, поймал горсть мух, выжал в стакан, долил горючим и уркнул одним духом.
На стрежне заиграли сердца блестко.
— Не пофартит, так всей коллегией гайда в Уманьщину гулять!
— Натуральная воля и простор широких горизонтов.
Старик в скул:
— Нет, годки, я свое отгулял. Убежало мое времячко, на конях не заворотишь… Судьба, верно, мне сдохнуть тут.
— Завей слезу веревочкой. Ноги запляшут.
Мишка, захлебываясь пьяной икотой, оживлял в памяти переплытые радости:
— Жизня дороже дорогова. Пьянку мы пили, как лошади. Денег — бугры! Залетишь в хутор — разливное море: стрельба, крик, буй, кровь, драка… Хаты в огне! Хутор в огне! Сердце в огне! Цапай хохлушку любую на выбор и всю ночь ею восхищайся!
— И сахар, и калач?
— Уу, не накажи бог.
— Церковь увидишь, и счас снарядом по башке щелк.
— Да, церкви мы били, как бутылки.
— Впереди жизни бежали, так бежали — чоботы с ног сваливались.
Ой, яблочко
Да с листочками,
Идет Махно
Да с сыночками…
Дробно чечетку рванул Ванька. Замахал старик рукавами, зашипел:
— Тишша… На грех старпом услышит, загрызет.
— Качали мы его. Какой-нибудь интеллигент из деревенской жизни.
Федотыч заспорил:
— Ну, нет. Он хотя и не горловой, а в службе строгость обожает. Дисциплинка у них на ять. Камсалисты, понятно, крупа крупой и в работах еще не совсем сручны, но и счас уж кой-кому из стариков пить дадут. Хванц… Ругаться им по декрету не полагается, это зря. Без ругани какой моряк? Слякоть одна, телята…
— А мы в замазке остаемся?
— Зашло наше за ваше…
Сидели Мишка с Ванькой на столе, и все в них и на них играло, плясало. Плясали, метались глаза. Дергались вертляво головы. Прыгали плечи. Скакали пальцы в бешеном галопе. Трепыхались руки, как вывихнутые. Убегали и скользили копыта. В судороге смеялись, радовались, едко сердились горячие губы, торопливо ползали юркие уши. Зудкая ловкость, узловатая хваткость, разбитые в нет ботинки, вихрастые лохмы, язык в жарком вьюхре…
Все в них и на них орало: Скорей, скорей, даешь!
Старик свое дугой выгибал:
— Как-то с весны ходили мы в море котлы пробовать. Ночь накрыла, буря ударила. Закачало, затрепало нас. Авралила молодежь. Ребячьи руки, а было чему подивиться. Клещи! Бегали по команде, ровно гайки по нарезу… Годик-другой, и морячки из них выйдут за первый сорт.
Беспокойно зашебутились
