Портрет леди - Генри Джеймс
Мадам Мерль часто рассказывала о Риме, где у нее было небольшое «убежище» с мебелью, обитой дамасской тканью, и о Флоренции, где жил мистер Озмонд, а миссис Тачетт владела средневековым палаццо. Она говорила о городах, людях, изредка касаясь даже «запретных вопросов»; время от времени говорила и о хозяине Гарденкорта, о перспективах его выздоровления. Она с самого начала считала, что они невелики, и Изабелла каждый раз вздрагивала, когда мадам Мерль уверенно и досконально, со знанием дела рассуждала о том, сколько старику осталось жить. Однажды вечером она заявила, что он определенно не выживет.
– Сэр Мэтью Хоуп сказал мне это со всей откровенностью, – сообщила она, – когда мы перед обедом стояли и беседовали у камина. Он умеет быть весьма приятным, когда захочет, наш великий лекарь, – даже такое печальное известие он сумел подать с большим тактом. Я сказала себе, что чувствую себя очень неуютно, остановившись здесь в такое время, – мне это кажется неловким, вот если бы я могла ухаживать за больным. «Вы должны остаться, – сказал он мне. – Вскоре будет дело и для вас». Можно ли деликатней дать понять, что дни мистера Тачетта сочтены, и вскоре миссис Тачетт понадобится моя поддержка? Однако вряд ли от меня будет какая-нибудь польза. Она и сама утешится – только ей самой известно, какая доля утешений ей нужна. Вряд ли кто другой сможет отмерить ее. Другое дело – ваш кузен; он будет очень горевать по отцу. Но я вряд ли смогу успокаивать Ральфа – мы не в таких отношениях.
Мадам Мерль уже не в первый раз намекала, что между ней и Ральфом существует скрытая неприязнь, и Изабелла, воспользовавшись случаем, спросила ее: разве они не добрые друзья?
– Вполне, – ответила мадам Мерль, – но он меня недолюбливает.
– Вы что-нибудь ему сделали?
– Ничего. Но для этого и не нужны причины.
– Чтобы не любить вас? Я думаю, для этого нужна серьезная причина.
– Вы очень любезны. Но какая-нибудь да найдется – в тот день, когда вы начнете испытывать ко мне неприязнь.
– Этого никогда не случится!
– Надеюсь – ведь неприязнь, начавшись, никогда не кончается. Так получилось с вашим кузеном – он не смог преодолеть ее. Какая-то природная антипатия людей, если можно так назвать это, – испытывает-то ее один человек. Что касается меня, я ничего не имею против него – даже при его несправедливом отношении ко мне. Справедливость – вот все, чего мне хотелось бы. Однако он – джентльмен, я знаю, и ничего плохого за моей спиной не скажет. Cartes sur table![30] – воскликнула она, и, помолчав, закончила: – Я не боюсь его.
– Надеюсь, – отозвалась Изабелла и добавила что-то о нежнейшей душе кузена. Однако ей вспомнилось, что когда она впервые спросила его о мадам Мерль, он, хотя и не прямо, сказал что-то такое, что она могла бы счесть для себя обидным. Что-то между ними произошло, решила про себя Изабелла. Если это было что-то серьезное, то оно заслуживало уважения; если нет, то не стоило внимания. При всей своей любознательности Изабелла не любила подглядывать в замочные скважины. Жажда познания на редкость удачно сочеталась в ней со способностью счастливо пребывать в полном неведении.
Но иногда мадам Мерль говорила вещи, которые удивляли Изабеллу, заставляя ее вскидывать тонкие брови и долго обдумывать услышанное.
– Я бы многое отдала, чтобы снова быть в вашем возрасте, – сказала мадам Мерль однажды с горечью, притушившей, почти стершей ее обычную улыбку. – Если бы я могла начать все сначала… Если бы я могла начать жизнь с чистого листа!
– Но ваша жизнь еще вовсе не прожита, – охваченная каким-то благоговейным страхом, отозвалась Изабелла.
– Увы! Лучшая часть ее канула, и канула бесплодно.
– Совсем не бесплодно, – пробормотала Изабелла.
– Почему же? Что у меня есть? Ни мужа, ни ребенка, ни состояния, ни положения, ни даже следов былой красоты, поскольку таковой и не было.
– Но у вас есть друзья.
– Я в этом вовсе не уверена, – улыбнулась мадам Мерль.
– А ваши воспоминания? Ваши различные способности?
– Способности. Да что они мне дают? Ничего, кроме необходимости использовать их, чтобы убивать время – часы, года… А воспоминания… Чем меньше о них говорить, тем лучше. Вот, например, вы… Вы будете питать ко мне дружеские чувства, пока не найдете им лучшего применения.
– Вот увидите – все будет не так, – возразила Изабелла.
– Да, я постараюсь удержать вас, – сказала мадам Мерль, печально глядя на Изабеллу. – Сказав, что мне хотелось бы вернуться в ваши годы, я имела в виду – обрести качества, свойственные вашему возрасту: честность, прямоту, искренность. С ними я лучше бы распорядилась своей жизнью.
– А что бы вы хотели сделать из того, что вам не удалось?
Мадам Мерль взяла ноты – она сидела у фортепиано – и, резко повернувшись на вертящемся табурете, машинально перелистывая при этом страницы, взглянула на Изабеллу.
– Я очень честолюбива, – выдавила она словно через силу.
– И ваши честолюбивые планы не исполнились? Они, наверное, были грандиозными?
– Да, они были поистине грандиозны. Я вызвала бы насмешки, если бы стала говорить о них.
«Интересно, что это было, – подумала Изабелла. – Уж не собиралась ли она примерить корону?»
– Не знаю, что вы подразумеваете под успехом, – сказала она вслух. – Но я не сомневаюсь, что вы успешная женщина. Более того, для меня вы – воплощение успеха.
Мадам Мерль с улыбкой отложила ноты.
– А что вы понимаете под успехом? – спросила она.
– Вы, очевидно, ожидаете услышать что-нибудь весьма банальное, – отозвалась Изабелла. – Что ж, успех – это когда сбываются мечты нашей юности.
– Ах, – засмеялась мадам Мерль, – у меня они так и не сбылись… Но мои мечты были столь грандиозны… столь нелепы… Да простит меня Бог, они до сих пор со мной…
Мадам Мерль резко повернулась и снова заиграла что-то бравурное.
На следующий день она сказала Изабелле, что ее определение успеха прелестное, но оно пугающе печально. Если мерить такой мерой – кто когда-нибудь знал успех? Мечты юности! Они столь упоительны, столь божественны! Кто когда-нибудь видел, чтобы они сбылись?
– Я, – отважилась заявить Изабелла. – У меня сбылись – некоторые.
– Неужели? Это, наверное, то, о чем вы мечтали не далее как вчера?
– Я
