Из записок следователя - Николай Михайлович Соколовский
Другая.
Вчера был обыск, неудачно запрятанные карты попались в руки начальства. Но острожные не унывают, они хитры на изобретения.
На нары усаживается несколько арестантов.
– Пущай фантерию!
– Почем кон?
– Знамо, гривна.
– Тебе знамо, как купцов грабим.
– А ты, анафема, в чужи дела не суйся, свои знай. Рыло-то сверну.
– Пошли, псы, лаяться!
– Что их аспидов слушать. Валяй круг, Микитка!
Круг начертан. Каждый из арестантов запускает руку в волосы, шарит в рубахе и моментально отыскивает необходимого для игры зверя.
Пускаются звери на круг и, напутствуемые острожной солью, учиняют ристалище: премия за той, кто первая достигнет очертанья круга.
Третья забава:
– Робя! Плюй на них, давай гвоздиться!
– Али тебя мало намеднись гвоздили!
Прыток он парень, да Васька прыть-то сшибет.
– Небось, богомол, и тебя не поминут. По тинеграфу, слышь, для вашей милости и плети новые из Питера прислали.
Билль о «гвождении» тоже принят. Отыскали огромный гвоздь, навязали на веревку – и что есть силы дует по рукам острожная братья друг друга самодельным кистенем. Пурнут руки, кровь просачивается, нестерпимая боль вырывает у некоторых невольный крик… Но есть и такие, которые глазом не моргнув выдерживают пытку: за то им и награда, за то и в выигрыше они несколько копеек.
А вот забава и ученье: соединение приятного с полезным.
У одного из острожных табакерку нашли. Табакерка с виду немудрящая: тавлинка из бересты, только дно у ней что-то толсто было; вынули дно, оно оказалось выдолбленным и в нем спрятано две вырезанные из старых грошей фальшивые печати: одна Казанской градской думы, другая какого-то сельского управления. Новичок, у которого найдена была табакерка, струсил, когда повели его к допросу, и вместо: «знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю, подкинул кто-то из злого умысла», показал, что купил он те печати за рубль серебром у татарина Серафетдина Рамазанова, вора отпетого. Потянули Рамазанова к следствию, тот, конечно, и руками и ногами.
– Что ты веру даешь ему? Пущай свидетеля ведет, улику кажет. Он злой человек, судить его нужно, мы таких делов знать не знаем.
Свидетелей против Рамазанова, конечно, нельзя было найти, хотя торг между им и новичком шел в открытую, при целой камере; а потому дело для Рамазанова так ничем и покончилось, но оно не кончилось для новичка покупателя; проучить его следовало, чтоб товарищей вперед не выдавал, да и сам вдругоряд без толку головой в петлю не совался.
Зажглись ночники в арестантских камерах, и собрался суд решать: к какому наказанию новичка приговорить, чтоб понятно ему было, что неладно шутить с острожным товариществом.
После долгих споров судьи положили приговор: с доносителем «перевоз» учинить.
Услыхав приговор суда, новичок побледнел от страху, мука ему предстояла очень большая; стал умолять он, чтоб сжалились над ним… Но трудно добраться до «острожного» сердца, закалилось оно в житейских непогодах, тиранств испытало немало.
– Пошто же ты, Каряжинька, зенками-то хлопаешь, али чин свой забыл? Принимай!
Зажглись ночники в арестантских камерах и собрался суд решать: к какому наказанию новичка приговорить, чтобы понятно ему было, что неладно шутить с острожным товариществом.
После долгих споров судьи положили приговор: с доносителем «перевоз» учинит.
Услыхав приговор суда, новичок побледнел от страху, мука ему предстояла очень большая; стал умолять он, чтобы сжалились над ним… Но трудно добраться до «острожного» сердца, закалилось оно в житейских непогодах, тиранств испытало немало.
– Пошто же ты, Каряжинька, зенками-то хлопаешь, али чин свой забыл? Принимай!
Увидав, что Коряга приближается, новичок обратился в бегство и залез под нары. Но это только увеличило общую веселость, совсем стала травля: красного зверя из норы нужно добывать. В припадке наслаждения Егоза скакал по камере как бешеный и заливался истерическим хохотом.
– У-у! Ату его! Ату его! – гулом неслось по камере.
– Ну, Каряжинька, действуй!..
Коряга полез за доносителем под нары, за ним последовало еще человека три здоровенных арестанта. Под нарами завязалась ожесточенная борьба, но нельзя же вырваться из каряжинских клещей: через полминуты или минуту доноситель был извлечен из своего убежища и поднят на могучие плечи Коряги.
– Становись, ребя, по-кавалерски в две шеренги да угощенье припасай, чтоб приятство милому человеку больше выходило! – командовал Егоза.
Почти все арестанты, бывшие в камере, стали вить из чего попало толстые, точно палочье, жгуты да завязывать в концы их кто гривны, кто битки, а кто и просто осколки кирпичей.
– Готово, что ли? – раздался командирский голос.
– Имеются! В довольстве находится будет! – отвечали импровизированные ликторы.
– Р-а-в-н-я-й-сь! – скомандовал Егоза.
По команде Егозы все арестанты выстроились в две шеренги, оставив между шеренгами проход. Коряга с доносителем на плечах дожидался на конце шеренги, чтоб начать торжественное шествие.
– М-а-р-ш!
– Тра-та-та! Тра-та-та! Тра-та-та! – звонко, отчетливо подражал барабанному бою Егоза, и выходило у него ни дать ни взять точно тот барабанный бой, под трели которого вступают «на зеленую улицу».
Над доносителем началась настоящая экзекуция. Со всего размаху посыпались на него беспощадные удары, Коряга же тихо ровно шел по шеренгам… Кричать стал доносчик, но ему сначала рот зажали, а потом и сам он перестал. Острожные недаром боятся «перевоза»: спина сделается совсем черной, как труп свалят человека на нары, водой откачивают.
Вздумалось раз острожным «перевоз» устроить для Чапурина, да не удалось. Попалось Чапурину в руки полено.
– Незамай, – говорят, – башку с маклака сшибу.
И сделался в эту минуту Чапурин такой страшный, загорелись у него глаза таким огнем, что даже «острожные» струсили: отступились.
Говорил мне один из «острожных»:
– Ведь у нас потех и невесть сколько: в карты играем, вино пьем, ругаемся. Деньга бы в карманах была, а то хоть птичьего молока достанем. И веселье вдругорядь идет у нас знатное! Намеднясь бродягу привели. Прокурат! За гривенник подрядился целую ночь собакой лаять. Привязали его мы к «парашке», на четвереньки парень встал, да до бела света по-собачьему и провыл. Помощник (смотрителя) приходил: «Откуда, спрашивает, собака у вас взялась», а мы знай только смеемся: какой, мол, у нас собаке быть, знать, нечистый поселился. Веселье! Брюшки все надорвали смеямшись.
Так вот как-с, в остроге и веселятся, и смеются.
Познакомив читателя с образцами острожных забав, я должен сказать несколько слов и об острожных наслаждениях. Ад кромешный, представляемый нашими острогами, высказывается здесь больше чем в чем-либо другом. Острожные игрища, калеченье людей, как забава, ничто, невиннейшее занятие в сравнении со страшным развратом, притаившимся за острожными стенами.
Существование острожного разврата знают все приходившие в более или менее близкое отношение с каторжным людом, но все стараются игнорировать его. Те гуманные люди, что видят
