Лион Фейхтвангер - Изгнание
День прошел, наступил вечер, Анна проводила последнего пациента, помогла Вольгемуту вычистить инструменты, запереть их в шкафы. Он как будто совершенно забыл о том, что собирался ей что-то сказать. Она надевает пальто. Это, несомненно, пустяк, и она поставит себя в смешное положение, если возобновит разговор. Но все же у нее вырывается:
— Вы хотели мне что-то сказать?
— Ах да, — говорит он, — в самом деле. Ничего срочного, но я хотел предупредить вас заблаговременно. Я получил письмо от сэра Джеймса, Джеймса Симпсона. Вам это имя ничего не говорит, но всякому зубному врачу оно известно. Джеймс Симпсон лондонец. Это величина, это фигура, и еще какая. Сэр Джеймс — столп зубоврачевания. Он и раньше уже посылал мне пациентов, четыре раза. Еще до вас, фрау Траутвейн. И господина Луциани он еще и сейчас нет-нет заходит, у него нижняя челюсть вставная, помните? — его тоже послал ко мне Симпсон.
Анна, в пальто, стоит и ждет. До чего же он многословен, чуть что отвлекается, этак недолго из себя выйти. Если она сейчас не прервет его, он, вероятно, еще целый час будет читать лекцию о протезе этого Луциани.
— Да, — говорит она, — так что же сэр Джеймс?
— О, это дело серьезное, — отвечает он. — Сэр Джеймс запросил меня, не соглашусь ли я в недалеком будущем переехать в Лондон, чтобы вместе работать. Ему шестьдесят четыре года. Он нуждается в молодом компаньоне. Англичане народ жилистый, но старик уже не в силах один справиться со своей клиентурой. Каждый свой приезд в Париж он обязательно бывает у меня, мои работы произвели на него впечатление, мы понимаем друг друга с полуслова, мой сухой, простодушный юмор пленил его сердце, короче говоря, он предлагает мне вместе работать. Знаете ли вы, что это значит, моя милая? Нет, вы этого не знаете. Это кое-что значит, это значит много, это значит почти пять тысяч фунтов в год. У англичан зубы крупные, англичане чрезвычайно носятся со своими зубами и в тратах на них не скупятся. Лондон мне не очень нравится, я не люблю этого климата, да, по-моему, и самих англичан переоценивают, но я сносно говорю по-английски и пять тысяч фунтов стерлингов — это не шутка. В переводе на франки цифра невообразимая. Повторяю, время терпит, но месяца через два-три мне, вероятно, придется дать окончательный ответ. А в конце лета или в начале осени — переселиться в Лондон. Я хотел, дорогая фрау Траутвейн, заранее вас предупредить. Вполне возможно, что я смогу взять вас с собой, — ведь мы с вами отлично сработались. Но говорить об этом еще рано. На всякий случай, однако, обдумайте все, что я вам сказал.
Едва доктор Вольгемут заговорил, как Анна уже поняла, что ее ждет неприятность. Когда же он подошел ближе к делу, когда в первый раз прозвучало слово «Лондон» и Вольгемут рассказал о предложении Симпсона, она почувствовала только одно: теперь, значит, и это уплывает, все рушится. Если бы Вольгемут не был так увлечен потоком собственных слов и внимательнее следил за лицом Анны, он, несомненно, заметил бы, что эта обычно столь решительная женщина вот-вот потеряет самообладание. Одними губами, почти без участия мозга, стараясь сохранить спокойствие, она кое-как выговорила:
— Хорошо, я подумаю.
По дороге домой ее неотступно преследовала одна и та же мысль: «Переехать в Лондон. Это просто немыслимо. Но и здесь прожить втроем на тысячу двести франков, которые зарабатывает Зепп, тоже нельзя. Из „Аранхуэса“ придется, во всяком случае, выехать, дальше что? Новую работу я вряд ли найду. У кого есть какая-нибудь работенка, держится за нее зубами и ногтями. Повсюду дела идут все хуже и хуже, повсюду сокращения, крах». В таком состоянии она ехала домой, твердость духа покинула ее, она полна была страха за будущее.
В «Аранхуэсе» она бросилась на постель. Лежала с закрытыми глазами, хорошо было ничего не чувствовать, кроме темноты, и она безотчетно радовалась, что можно не думать и не говорить.
Минут через десять, очень медленно, к ней стала возвращаться способность логически мыслить. Ее память хорошо запечатлела все, и вот Анна обдумывает каждую фразу, сказанную Вольгемутом, ее содержание, интонацию, взвешивает, как толковать ее как что-то хорошее или плохое. Если Анна нажмет на все педали, Вольгемут, надо полагать, возьмет ее с собой в Лондон. Так ли это плохо? Вольгемут — человек не мелочный. Несомненно, он ей будет платить столько, что они смогут жить в Лондоне не хуже, чем здесь, в Париже. И для Зеппа мало что изменится. Все будет так, как до его поступления в аппарат редакции «Парижских новостей». Столько, сколько Зепп писал тогда для газеты, он сможет писать и из Лондона. Конечно, такую работу, какая у него была здесь, в Париже, в Музыкальной академии, он вряд ли получит в Лондоне. Зато у него будет больше времени для собственного творчества, а это большое счастье; быть может, и отношения их тогда улучшатся. В общем, они и в Лондоне устроятся. Мальчику там будет не труднее и не легче, чем здесь. С его способностями к языкам он английским овладеет быстро, диплом можно с таким же успехом получить в Лондоне, как и в Париже, а возможностей строить у него там будет ровно столько же, сколько и здесь, точнее, не будет никаких. Если ей страшно за Зеппа и за себя, то за мальчика она ни на одно мгновение не опасается. Он-то пробьется. Она еще порой по-матерински опекает его, но больше ради себя, чем ради него.
При ближайшем рассмотрении все это, оказывается, не так уж трагично. Ее подвели нервы, больше ничего. Она очень сдала, надо взять себя в руки. Вдобавок эта лондонская затея, вероятно, не больше чем туманный проект; экспансивный Вольгемут нередко принимает желаемое за действительность. Надо выкинуть эти мысли из головы, у нее достаточно забот в настоящем, незачем забивать голову размышлениями о будущем.
Бог мой, три четверти восьмого. В половине девятого, самое позднее, Зепп будет дома. В сущности, хорошо, что мальчик сегодня куда-то ушел: она уже за неделю вперед решила приятно провести этот вечер вдвоем с Зеппом, поговорить задушевно, как им нередко случалось раньше. Сегодня день их свадьбы. Зепп, вероятно, забудет об этом; но вспомнил же он о дне рождения Ганса, может быть, догадается и сегодня. И Анна готовит ужин, прихорашивается и в хлопотах совершенно забывает о разговоре с Вольгемутом.
Она отлично со всем управилась, ей еще приходится ждать Зеппа. Зепп возвращается в хорошем настроении, находит, что ужин сегодня особенно вкусен, и даже замечает, как хорошо и молодо выглядит Анна. Но он так и не вспомнил о причине, заставившей Анну приодеться, — о том, что сегодня девятнадцатая годовщина их свадьбы. Его мысли явно заняты чем-то другим. И действительно, он говорит, что торопится и не позже как через полчаса ему нужно уйти.
Анна была готова к тому, что он ничего не заметит, она знала его рассеянность. И все же почувствовала разочарование. Хотя ей о многом хотелось поговорить с ним, лондонского проекта Вольгемута она не собиралась касаться. Это, решила она, пока останется ее личной заботой. Теперь же, видя, что он о ней совершенно не думает, она переменила решение. Пусть и он, и он узнает, что такое заботы о будущем, пусть и он соблаговолит поломать себе голову над тем, что будет дальше. Старательно избегая каких бы то ни было сетований, она просто и сухо сообщает ему, что доктор Вольгемут, возможно, переедет в Лондон, и, весьма вероятно, в ближайшем будущем.
Зепп слушает, ему не по себе, мысли его далеко; он уже собрался идти, Анна некстати его задерживает.
— Вот как? — спрашивает он, выслушав ее до конца. — В Лондон? Тебе придется, пожалуй, подыскать себе другую работу.
— Это не так просто, — говорит она.
— Меня это нисколько не пугает, — бросает он легкомысленно. — Да и все это еще либо будет, либо нет, а если и будет, то не скоро, и наконец ты в кои-то веки вздохнешь свободнее.
Она смотрит на него. Не хочет ли он этим легкомысленным тоном помочь ей и себе перешагнуть через новые заботы, облегчить тяжесть решения, которое им предстоит принять? Но нет, Зепп, очевидно, не собирается вникнуть в то, что несет им с собой эта новость. Он не желает отнестись к ней серьезно, отмахивается от нее. Он думает лишь о назначенном свидании и спешит уйти.
— Да, старушка, — говорит он уже в пальто, и это «старушка» не звучит нежно, оно звучит скорее смущенно и уклончиво, — мы с тобой все это обсудим в другой раз. Теперь мне надо идти.
И он действительно уводит. День их свадьбы прошел, Зепп ничего не заметил, не заметил ее страхов и забот. Он торопится, у него свидание. А что это за свидание? Ей рассказывали, что он часто встречается с Эрной Редлих, секретаршей «Парижских новостей». Анна никогда не спрашивала у него, куда он идет. Нередко он говорил ей это, не дожидаясь вопроса, но ей кажется, что в последнее время это бывает все реже. Как раз сегодня, когда она нуждается в нем, он оставил ее одну.
